– А Мартин? – голос Вильи напряжен. – Что с ним будет?
– Мартин в палатке, ему дают кислород, – отвечает женщина. – Я сейчас туда. Можешь пойти со мной.
«Мартин?»
Карола начинает задавать вопросы про Зака, может, тут слышали о мальчике, который приехал с другими людьми на белой машине, но женщина только мотает головой с вымученным вздохом и разворачивается, Вилья идет вслед за ней.
Седобородый, кажется, испытывает облегчение, когда женщина уходит, он чешет комариный укус на шее, потягивается и присаживается на корточки надо мной, умиротворенно вздыхая. Крепкий кулак у меня перед глазами, мужчина аккуратно наклоняет мою голову, чтобы посмотреть на рану, и при этом тихонько напевает какую-то песенку, я с трудом могу распознать мелодию. Он достает красную медицинскую сумку, роется в ней, вытаскивает тюбик с мазью и бинт.
– Очистите рану и смажьте вот этим. Потом надо просто забинтовать. А дальше посмотрите, в Стокгольме.
Карола собирается что-то сказать, но передумывает и вместо этого кивает, принимая протянутые предметы.
– И что у нас здесь случилось? – вкрадчиво интересуется мужчина.
– Он был в лесу, разъезжал там на таком, знаете, квадроцикле, – сообщает она, прежде чем я успеваю и рот открыть. – Кажется, сбился с пути из-за дыма.
– Я вас собирался спасать. – Мои слова дрожат как желе. – Я перевернулся.
– Квадроцикл? – мужчина заинтересованно улыбается. – У вас был квадроцикл?
– Я его нашел.
В усталых глазах цвета синего льда загорается искорка:
– Нашли? И он так просто стоял? С ключами?
– Нет, ну… я зашел в дом и взял ключи.
У Каролы вырывается стон, взгляд делается каким-то застывшим, в нем такая же отчужденность, как когда я рассказал ей об измене, шок и отчаяние, скрытые под толстым слоем равнодушия, как будто все это на самом деле не имеет к ней отношения – проходила мимо и случайно увидела аварию на дороге.
Мужчина, напротив, смотрит на меня с какой-то чуть ли не влюбленностью. Он по такому скучал, понимаю я, может, в течение нескольких лет: выходные с палаткой в снегу и грязи вместо уютного воскресного отдыха дома, равиоли из консервной банки вместо домашних маффинов, испеченных с детьми, ямы нечистот вместо вечера с друзьями за просмотром футбола на диване с пивом и ставками на любимую команду, он именно на такое надеялся, на такой день, на таких, как я.
– Взял?
Что-то в его спокойном голосе подталкивает меня говорить дальше, если бы не чертово першение в горле, я выложил бы ему всю историю своей жизни, но могу выдавить лишь пару слов:
– Через окно.
Он осторожно кивает:
– Поразительно вообще-то. Как же все похоже. Афганистан, Конго. Обычно о таком только читаешь.
Земля подо мной жесткая, и у меня мелькает мысль: когда же мне доведется полежать в кровати? Или нас транспортируют в Стокгольм прямо сейчас? А Зак уже едет туда?
И кто такой этот Мартин?
Со стороны палаток доносится вопль, злобный мужской голос кричит что-то про страховку, добавляя «ах ты ж падла», в ответ слышно невнятное бормотание.
Седобородый хлопает меня по плечу и встает со вздохом:
– Полиция с вами свяжется, наверное, чтобы…
Он вежливо кивает Кароле и в последний раз игриво улыбается Бекке, а потом ковыляет обратно к палаткам.
– Мартин… – произношу я.
Карола не слушает, она возится с Беккой, а я вспоминаю о наших вещах, о моем рюкзаке со всеми ценностями, икеевском мешке, одежде, подгузниках. Куда все это делось?
– Мартин?
– Что? – Вокруг губ у нее пролегли морщинки. – Слушай, Дидрик, к кому ты вломился в дом, ты знаешь, кто это? Может, с ними удастся как-то связаться уже сейчас и…
Я мотаю головой:
– Все равно все уже сгорело, какая разница. Вилья отправилась к какому-то Мартину?
– Что? К старику.
– Старику?
Она вздыхает и устало смотрит на мазь и моток бинта, которые получила от резервиста.
– Ну, ты понимаешь. К тому, который привез нас сюда.
Воцаряется тишина на то время, которое нужно мне, чтобы сложить в уме имя и морщинистое лицо с псориазом. Я почему-то всегда думал, что его должны звать как-то… ну да, по-стариковски. Торкель. Сикстен. Йоста. Но не Мартин.
– Ах, к нему.
* * *
Я хороший отец. Я был рядом с детьми, пока они росли, менял им обкаканные подгузники, играл с ними, вытирал сопливые носы, ухаживал, когда болели, водил в садик и в школу, ходил на родительские собрания, и на показательные фортепианные концерты, и на спортивные соревнования, и на утренники в День святой Люсии[23 - Один из главных зимних праздников в Швеции. Его отмечают 13 декабря во всех публичных учреждениях, но прежде всего в школах и детских садах, где дети устраивают шествие святой Люсии и ее свиты, поют песни и несут свечи, в наши дни – электрические. Обязательное угощение праздника – шафранные булочки люссекатты.], и на выпускные, я учил их кататься на велосипеде, плавать и читать. Кроме того, я их всегда слушал, уважал и постоянно повторял, что люблю. Ни разу руку на них не поднял. Подозреваю, что удовлетворял большую часть требований, которые только можно предъявить к современному шведскому отцу.
Но если у меня и случались проколы, то это всегда было связано с теми случаями, когда Вилья выводила меня из себя. Способность дочери заставлять меня чувствовать, что вся моя жизнь – это длинная никчемная череда трусливых и неудачных решений, кажется временами прямо-таки патологической. И меня почти не удивляет, когда я испытываю то же чувство, когда вхожу в больничную палатку; несколько резервистов порываются остановить меня, но широкая повязка на голове и мой вид в целом оказываются достаточным аргументом, чтобы меня пропустили. Внутри тихо, спокойно, тут нет гама и тревоги, царящих снаружи. Вдоль длинной стороны палатки установлены четыре койки, две из них пустуют, на одной лежит молодой человек в тяжелых сапогах и желтом жилете со светоотражающей лентой, лицо его покрыто кровью и сажей, он кашляет и тяжело дышит, я вижу, что даже язык и десны у него черного цвета, рядом стоят два медика и что-то обсуждают, обмениваясь короткими дежурными фразами из арсенала медиков, я протискиваюсь мимо них, мимо пустых коек, и вот он – лежит, в самом дальнем углу, его накрыли оранжевым одеялом, кислородная маска на грязном морщинистом лице, а моя дочь сидит рядом на стуле.
– Это ты виноват, – монотонно произносит Вилья.
– Милая, я знаю, что в таких ситуациях всегда хочется свалить на кого-то вину, но…
– У него ведь была машина… – продолжает она. – Наша не завелась, но ведь не его, мы могли просто пойти к нему и спросить, можно ли нам поехать с ним.
«Запрет на пользование автомобилем. Он сказал, что на его машину наложен запрет. Что она не прошла техосмотр.
Это, естественно, не равнозначно невозможности на ней ездить. Старый упертый черт, чтоб его».
– Он сказал, что раз наша машина осталась стоять, он принялся ездить по округе и искать нас, но когда нашел, ты уже сбежал. А потом мы тебя искали, кажется, несколько часов.
Рядом с кроватью аккуратно повешена на плечики серая ветровка вместе с сине-белым шарфом, которым старик обмотал себе лицо, теперь я вижу, что это шарф болельщика, на нем написано «Лександ»[24 - Профессиональный хоккейный клуб из шведского города Лександ.] и изображен логотип – что-то вроде круга с вписанными в него причудливыми символами.