Под прикрытием Пенелопы

Что-то он тащил в обеих руках – какие-то тяжеленные пакеты – и вдобавок под мышкой зонт с этакой массивной ручкой-закорючкой, который у него то и дело выскакивал да ещё открыться норовил. Предлагаю: давай помогу. Да ладно, говорит, не тяжело. Ты зонтик лучше возьми. Ну, я взял да и сунул в целлофановый пакет-сумку. У метро расстались. А ближе к эскалатору меня тормозят:

– Пр-рашу в-вас пройти с-со мной.

Я особо никогда и не взбрыкивал, когда ко мне власти обращаются да ещё так вежливо. Даже если и в облике малорослого сержанта. И даже если у самого турникета, через который можно, в сущности, перемахнуть да и дёру дать. Лишь подумал: интере-есно. Мульён раз в любом виде – в смысле, при любом градусе – хаживал в это метро и ничего, сходило. А тут нате вам – просим любезно.

Сержант ввёл меня в небольшое помещеньице, и там, под прикрытием другого – более крупного милиционера – принялся обыскивать.

– Это ч-что? – спросил он, осторожно так переворачивая в ладонях мою целлофановую сумку, накрученную на зонт. – Эт-то зонт? – и сразу, знаете, заметно расслабился и потерял некий, что ли, интерес. И заикаться, кстати, перестал.

– Зонтик, зонтик, – говорю, – конечно, – и про себя уже прибавляю: «Ну не автомат же». И тут же меня осеняет: «Во-от оно чего!»: За террориста приняли. Ну не смешно? А сержант между тем покрылся канапушками (кровь, видимо, вернулась в прежнее русло) и молвит: ну ладно, посиди пока – отдохни уж маленько, коль взяли тебя под белы руки… на всякий случай. Что-то, мол, брагой попахивает от тебя, браток. Приди в себя мал-мал. И на всякий случай я у них там за решёточкой провёл час – не меньше, пока они с другими «террористами» разбирались, в основном тоже поддатыми недотёпами.

И кто ж виноват, по-вашему? По крайней мере, мой собственный зонтик ничьего внимания никогда не привлекал.

А в прошлом месяце получилось чего. Сидим с ним тихо-спокойно за столиком в клубе писателей, не бузим, умно так за жизнь рассуждаем. Так нет, подваливает Марат Ка. Выручайте, говорит: к ним кандидат в депутаты на студию не приехал, эфир горит и денежки тоже. Мы спрашиваем: можно ли там у него добавлять – и щёлкаем себя по кадыкам – по мере, так сказать, угасания разговорной энергии? Он: да сколько угодно, только перелейте в посудину из-под минералки, а то наш режиссёр удавится от зависти. Попёрлись. И лишь по ходу дела выяснилось, что за депутата мы подменили и за какую он платформу баланду травить собирался. Марат нам: «Говорите, что хотите, только платформу не пятнайте». Волоха успел домой позвонить, чтоб жена диктофон включила, так что я после имел возможность послушать. А говорили мы почти час. Ну, у Волохи-то всё нормально, он человек с учёной степенью, а вот я какую чушь порол!.. сразу и не сообразишь, что к чему.

Или такой случай. Буквально накануне наш президент по телику обращается к международному сообществу: мол, уговорите, братцы, моего друга Билли, чтобы он, панымаш, не бомбил Югославию… Тут к Волохе в редакцию является младой вьюнош из Белграда с предложением написать для журнала статью. И натурально прилипает: кресло на колёсиках придвинул вплотную и всё мурлычет, мурлычет – рассказывает содержание будущей статьи. Волоха, по виду, уже изнемог – он человек интеллигентный, корректный и порой чересчур мягкий, дабы решительно обозначить финал переговоров. Впрочем, гость всё же из Сербии, симпатии к которой мы не скрываем.

Я когда вошёл в комнату, мне показалось, что Саша (так звали гостя) несколько не в себе – а проще говоря, не совсем нормальный. И такие, знаете ли, забредают иной раз в распахнутые настежь редакции. И отвязаться от них бывает проблематично. Возьмёт да и хлопнется на пол, пену изо рта пустит, заблажит чего-нибудь. Канителься потом. Вот я и подумал: случай из подобных, – поэтому присел на свободное кресло, осторожно разглядываю визитёра. Нет, однако, рассуждает здраво, только акцент сильный, да и выпивши…

Потом Волоха не выдержал-таки и отлучился – в надежде, очевидно, что белградец растворится в пространстве. Не тут-то было.

Не буду имитировать его акцент, ни к чему.

– Я хочу пригласить вас отметить наше знакомство. А чего, я плачу… или правильно плачу?

Волоха отказался, мотивируя тем, что отмечать, собственно, пока нечего, вот когда будет перед ним статья или рассказ, он прочтёт, оценит.

– Раньше-то какой смысл? К нам наведываются и очень давние наши авторы и то мы никого загодя не обнадёживаем. Смотрим, советуемся, обсуждаем, коллегиально выносим… так сказать.

– Это я понимаю. Это правильно. Послезавтра я приношу вам текст, вы его читаете и сообщаете мне своё мнение. Раньше этого как же, конечно. Как же, я всё прекрасно понимаю. А сейчас я просто предлагаю отметить начало нашей дружбы. Вы русские, я серб. Мы почти братья. Я только прилетел из Белграда, мне очень приятно быть рядом с друзьями.

Он ещё долго говорил с характерным акцентом, прохаживаясь перед нами туда-сюда, наконец, иссяк и деловито спросил:

– А когда вы заканчиваете работу?

Волоха, как мне показалось, с облегчением ответил, что не скоро, в шесть, не раньше.

– О-очень замечательно, – сказал гость и стал надевать свою куртку, – в шесть я тут как тут, штыком. Я правильно сказал: штыком?

– Как штык, – поправили мы его.

И он ушёл, а мы освобождёно вздохнули, как вздыхают после ухода назойливого человека, которого и выгнать-то нельзя уже хотя бы по той причине, что текст его может оказаться… ну не выдающимся, но очень, возможно, своевременный, памятуя о балканских событиях – злободневным, актуальным – пользуясь газетным языком.

Словом, мы забыли о нашем прилипчивом белградце – чего уж там, он был под хорошей мухой. Хлопнет сейчас ещё пару стаканчиков (кажется, в писательский клуб отправился) и вряд ли, вряд ли уже появится сегодня. И мы сидели себе, разговаривали, проблемы кое-какие обсуждали, а в шесть часов позволили себе и выпить, после чего разговорились ещё основательней.

И тут вновь… да, представьте, белградец. Собственной персоной. Вошёл, будто к себе домой уже, подсел к нам за столик, обласкал маслянисто-хмельным взором серо-водянистых и каких-то немного утомлённо-пустоватых глаз, развязно осведомился:

– Ну-тес, дорогие мои русаки… или рус-сичи?.. опять я с вами, – вытянул при этом из кармана плоскую бутылку коньяка и, сделав пару глотков (не отравлено, дескать), поставил её между мной и Волохой. – За доброе ваше здравие. Теперь, когда пробило шесть часов, я надеюсь, вы не откажетесь от моего приглашения сходить в ресторан. Или правильнее пойти? Вы не должны мне отказать, не имеете права. Я правильно говорю?

Волоха посмотрел на стоящий перед ним коньяк, поднялся из кресла, прошёлся по кабинету, чуть пригнувшись и теребя себя за подбородок – так он обычно выхаживает собственное мнение в щекотливом вопросе.

– Не знаю, право, – он посмотрел на меня, и я чуть заметно пожал плечами: решай, мол, сам, он к тебе пришёл. Но, видимо, одному с незнакомцем Волохе идти не хотелось. А вот выпить ещё хотелось. Мы ведь уже причастились, а это дело такое – требует некоего завершения, в некотором роде разнообразия: друг друга-то мы уже лет двадцать знаем, а тут незнакомец да какой – из Белграда, по которому друг нашего президента Билл вот-вот засадит «томагавками». Волоха почесал висок, сделал по вытоптанному ковру ещё пару петель и обратился ко мне уже напрямик:

– Ну, ты-то, Фима, как на это смотришь? Текста, конечно, ещё нет… но обговорить параметры разве…

– Ребята, вы меня обяжете. Я тут совсем один, не с кем слова перемолвить… я имею в виду по-дружески…

И вот мы шагаем по Большой Никитской к Садовому, то и дело перестраиваясь ввиду встречного людского потока, Саша без умолку болтает. И вдруг я обращаю внимание на то обстоятельство, что говорит он совершенно без акцента. Выразительно гляжу на Волоху, он кивает в знак того, что также заметил сию метаморфозу.

– Хо-хо, – говорю, с иронией заглядывая сбоку в Сашины глаза, – любопытно, на чью разведку, сэр, вы работаете?

– О-о! – Саша ничуть не смущён, заливисто смеётся и несколько раз кивает – дескать, понял свою оплошность. – Я с акцентом могу говорить хорошо так же, как и без акцента. Впрочем, как и на английском, и на немецком. Что же касается моей принадлежности к разведке – так я из Белграда. Майор предупреждал меня: не переигрывай, а я вот-с…

Мы с Волохой вновь переглянулись, но продолжали следовать в намеченном направлении – сказывалось, очевидно, и выпитое, и извечное – чёрт бы его побрал! – любопытство. Ну! В кои-то веки на разведчика напоролись. На молодого, неопытного, но всё равно – настоящего… Это же не в кино, это в жизни!

– И в каком же ты звании, дружище?

– Всего лишь пока лейтенант.

– Ну ничего, какие наши годы.

А вот и ресторанчик. Пожалуй, даже кабачок скорее. Тихо, хотя зальчик почти полностью заполнен. Саша ведёт себя по-хозяйски, с официантом разговаривает по-сербски (вероятно). Заказывает водку, салаты. Мы пьём за Сербию. Затем Саша показывает небольшое фото молодой женщины с девочкой на руках.

– Моя дочь. Я официально не женат, но от дочери не отказываюсь. Разведчику лучше без семьи.

– А давно ты оттуда?

Саша подзывает официанта, заказывает сигареты «Парламент», закуривает, неожиданно надменно говорит, глядя в упор на Волоху:

– А всё же вы, русские, нас предали.

– Но может быть, не мы, а руководители наши?

– Э нет, не финти. Официант, огня!

Официант невозмутимо подходит, чиркает зажигалкой.

– Ещё водки!

Саша поднимается из-за стола и зачем-то идёт вслед за официантом.

– У тебя деньги есть? – спрашивает Волоха. Я говорю, сколько у меня. – Может, уйдём?

– Мы должны идти, Саша, – говорит Волоха, когда наш белградец возвращается.

– Э, так не пойдёт. Вы мои гости. Здесь. Эй, – он обращается к сидящим за соседним столиком, – огня! – И что-то добавляет по-сербски. Ему передают зажигалку. Я тоже закуриваю и начинаю разглядывать посетителей в зале. По-прежнему тихо (только мы одни, кажется, и нарушаем эту давящую тишину), остальные переговариваются шёпотом, и я думаю, что тема у них сейчас одна: нападёт НАТО на их страну или… Красивая женщина у окна взглянула в нашу сторону и сразу опустила глаза…

– Ну вот я лейтенант, – говорит между тем Саша и снимает с Волохи очки, кладёт на стол, – а ты… даже ничего и не видишь.