Кумач надорванный. Роман о конце перестройки

Инна, слегка задевая локоть Валерьяна, подняла руку, убрала лезущую в глаза прядь.

– А показывать что будут?

– Не знаю.

Стремясь поддержать начавший вязаться разговор, он спросил:

– Как тебе вчерашний фильм, кстати? Впечатлил?

– Правдивый. Как показали – так в действительности в жизни и есть.

Валерьян коснулся переносицы, втянул холодеющий воздух.

– Вот прямо так?

– А что, нет?

– Уж больно мерзко всё показано.

– Так живём.

Они были уже у самого клуба. Перед крыльцом толокся, куря и переговариваясь, народ. Смотреть кино ходили теперь и местные обитатели: мужики, тётки, несколько парней и девиц.

– Объявился! А мы стучали к тебе, – бросил подвернувшийся Валерьяну Кондратьев.

Расхристан, краснолиц, он был задирист и, кажется, нетрезв.

– На коровник припахали.

– Х-ха, на коровник! А нам Ржавый проставлялся. Днюха у него была.

Кондратьев разинул в грубоватой усмешке рот, из него пахнуло ядрёным перегаром.

“Вот, значит, куда наши запропали”, – понял Валерьян.

– Михаилу Владимировичу на глаза не попадись. Раздует историю, – предостерёг он.

Кондратьев бесшабашно взмахнул рукой.

– Он в город уехал на день. Завтра только вернётся.

Фильм Валерьян смотрел вполглаза, то и дело осторожно скашивая взор с экрана на Инну. Ладонь её лежала на привинченной к металлическому поручню сидения дощечке, совсем рядом с его ладонью, однако Валерьян, удерживаемый её отстранённой, независимой позой, так и не взял ладонь в свою.

XII

Инну с тех пор в колхозе он не встречал, смотреть кино она больше не приходила.

Истосковавшийся Валерьян наведался в Дрёмово сам, но Инны разыскать не смог. Парень, что тоже чистил тогда коровник, сказал, что несколько дней назад она получила из дома телеграмму и сразу уехала в Кузнецов.

– Отца вроде у неё скрутило совсем. В больницу уложили, – сказал однокурсник Инны.

Погано сделалось у Валерьяна на душе – словно бы он о близком человеке в трудный момент позабыл. Мгновенно вспомнился их разговор на тёмной деревенской улице, короткий, но яркий рассказ про непутёвого пьяницу-отца.

– Не вернётся уже сюда, значит? – не удержался он.

Парень, пригретый нежданно прорезавшимся сквозь облака солнцем, разморено зевнул:

– А чего-то возвращаться? Осталось-то…

Оставалось всем им трудиться “на картошке” действительно немного.

В двадцатых числах сентября работы закончились. Пятничным утром к колхозному правлению пригнали те самые автобусы, что везли студентов сюда из Кузнецова. Провожать их явился председатель. Даже небольшую речь произнёс, благодарил за помощь, по-крестьянски простецки, но вместе с тем душевно напутствовал.

Завидев Валерьяна, председатель пожал ему руку.

– Бывай, парень. Здорово ты нас тогда выручил.

Его квартирная хозяйка, заглянувшая в правление по какому-то своему делу, произнесла в сердечном сочувствии:

– Езжай уж, а то, поди, измаялся совсем. Всё ходил, ходил влюблённый…

Валерьян дёрнул уголком рта и полез внутрь автобуса.

По возвращении в Кузнецов он налёг на учёбу. Лекции, занятия в библиотеке, подготовка курсовых…

Второй курс давался ему ощутимо легче, чем первый. Он наловчился быстрее и, главное, подробнее вести конспекты. Он тратил меньше усилий, отыскивая в толстых библиотечных томах нужные разделы, точнее выбирал в них то, что облегчало решений заковыристых уравнений или задач. Даже теоремы, громоздкие доказательства которых преподаватели требовали выводить в безукоризненной последовательности, становились ему яснее, проще.

Зато всё поразительнее, страннее делалось окружающее…

Всё больше студентов, его сокурсников втягивалось в чтение центральных газет. Вернувшись из деревни, они читали жадно и помногу, проглатывая номера “Аргументов и фактов”, “Комсомольской правды”, “Известий”, выстаивая перед киосками долгие утренние очереди. Если газеты заканчивались в продаже раньше, чем подходила очередь, студенты, чертыхаясь, спешили к следующему, ибо знали, что потом, после занятий, во всём городе их будет не достать.

Множились среди них и поклонники недавно открытых на телевидении передач. Год-полтора назад даже новостные выпуски мало кого привлекали, в них не находили почти ничего, кроме занудства и скуки. Сейчас же многие изнывали в ожидании пятничных вечеров – именно в такое время в эфир выходили выпуски программы “Взгляд”.

В последующие дни, в минуты перекуров у входного крыльца, в столовой в перерывах между парами, увиденное обсуждали, горячась, споря из-за репортажей, многое додумывая, домысливая, договаривая от себя.

Сюжеты “Взгляда” ввергали в оторопь, изумляли.

Ржавые, пожираемые барханами остовы сейнеров в заброшенном порту иссыхаюшего Арала… Отравленная мазутом речная вода, поверхность которой вспыхивает с одной спички… Рок-н-ролльные концерты, надрывающиеся певцы, исступлённая куча-мала у сцены…

Всё чаще, явственнее вспоминался Валерьяну Арбат, его ораторы, музыканты, карикатуристы. Многое из того, о чём рассуждали, о чём спорили теперь вокруг, он слышал несколько месяцев назад в центре Москвы, видел на плакатах, рисунках.

Раздражённее, злее от недели к неделе делались разговоры.

За несколько дней до 7 ноября, когда курсу уже объявили место и время сбора праздничной колонны, Саня Вилков взялся самолично тормошить однокурсников:

– Не опаздываем, слышите? – требовательно напоминал он каждому. – К девяти на месте железно всем надо быть.

Студенты кивали равнодушно, без рвения. Федя Девятков, круглощёкий увалень-разгильдяй, вдруг огрызнулся сердито: