Кумач надорванный. Книга 2. Становление.

В ночной электричке безмолвно глядел он на мелькавшие снаружи безлюдные платформы пригородных станций, на металлические фонарные столбы, бетонные опоры электропроводов…

На следующий день Лутовинов, любопытствуя, взялся его расспрашивать:

– Ну как там, в Москве, вече это прошло? По радио передали, будто пошумели маленько да разошлись. Правду сказали? Нет?

Валерьян ковырнул в щели между зубами ногтем:

– Правды по радио в любом случае не скажут. Им лишь бы оппозицию оболгать.

– Ну а всё-таки, как было дело?

– Людей собралось – тысяч сто. Просто тьма. Анпилов выступал, депутаты…

– И чего решили?

– Потребовали, чтоб Ельцин в отставку ушёл.

Лутовинов ругнулся, высморкался в платок.

– Наивные что ли совсем? Это когда ж на Руси руководители по доброй воле уходили в отставку?

– Что потребовали, то и передаю.

– Ну а жизнь как налаживать? Про то шла речь?

Валерьян не смог этого Лутовинову растолковать. Он мялся, злясь на себя и на завод?л народного схода.

– На вече разные политические силы собрались. Были те, кто за умеренные реформы, были и другие – кто строго за социализм.

– Э-э, и там, значит, раздрай, – заключил Лутовинов расстроенно.

Раздрай начинался и на Металлическом заводе, на котором работали почти все, обитавшие в общежитии.

К концу марта полностью встали два цеха. Предприятия отделившейся Украины бросили поставлять необходимые для сбора гидротурбин детали, и завод не мог завершить начатых партий. Рабочих, ошеломлённых таким поворотом, дирекции успокоить было нечем. Персоналу объявили, что в связи с частичной остановкой завода, произведённой по причине распада системы общесоюзной производственной кооперации, заработную плату разобьют на части и выплатят в назначенный срок не более двух третей от суммы заработка.

Рабочие ожесточённо матерились в ставшие теперь продолжительными и безрадостными перекуры:

– Вот прижимистые хохлы! Нарочно, что ли, напакостить решили?

– А себе-то не пакостят? Ведь и сами из кооперации вылетают.

– Это Кравчук вредительствует, – утверждал сгорбленный пожилой рабочий Васильев, чадя «Беломором». – Он же от Украины в Беловежье договор подписывал. Вот потому и хочет до конца все старые связи обрубить.

– Да что ж такое с людьми стряслось? – негодовал лопоухий токарь Климов, плюясь. – Сами же с голыми задами останутся.

– Про то, наверное, думать не хотят, – прищуривал морщинистые веки Васильев. – Хохлы – у прямый народ…

Беднела заводская столовая. Из меню исчезли борщи, говяжье и свиное мясо, котлеты. Кормили в ней теперь пресными и водянистыми овощными супами да пустыми кашами, в которые не добавляли даже масла. На сердитые вопросы хмурых, раздражённых посетителей буфетчицы сами с раздражением огрызались:

– Радуйтесь и этому. Скоро и на перловку денег не станет.

Исчезала из столовой удобная посуда. Чай вместо гранёных стаканов наливали в четвертьлитровые банки, плохо приспособленные к тому, чтобы из них пить. Люди, чертыхаясь и капая на воротники, с трудом приноравливались отхлёбывать из зауженных, в бороздах нарезки горловин.

С отвращением брали рабочие в руки неудобные банки.

– Раньше мочу для анализов в такие собирали, а теперь пить из них заставляют. Ну, жизнь…

– Хорошо хоть, что наливают не мочу, – схохмил какой-то веснушчатый парень.

– Типун тебе на язык! – прикрикнул на него обрубщик с расплющенным, перебитым у переносицы носом. – И так тошно.

С каждой новой неделей работники начинали ощущать пугающую необратимость свершающегося с заводом и с ними. Застопорившаяся кооперация не восстанавливалась, без неё невозможно было продолжать выпуск газовых и паровых турбин – основной продукции Кузнецовского металлического.

Директор завода Дмитрий Николаевич Шацких, облысевший, страдающий одышкой старичок, начинавший на нём же в послевоенные годы инженером турбинного цеха, выезжал в Днепропетровск, где размещались, связанные с КМЗ незыблемой десятилетиями производственной цепью, изготовители. После Днепропетровска он ездил в Москву, в Министерство экономики, добился назначения на приём к министру Титкину. Незадолго до решительного разговора с министром Шацких созвал в дирекцию руководителей всех цехов.

– Ребята, вы меня знаете. Я сам был как вы. Начинал простым инженером, – страдающий одышкой Шацких закашлялся, прижал ко рту скомканный платок. – За завод, за наш металлический хоть до генсека… то бишь как его теперь…

Шацких, задыхаясь и шамкая ртом, не мог говорить.

– До президента, – поправил начальник механообрубочного цеха Пудышев.

– До президента дойду, если понадобится, – Щацких глотнул из стакана воды, задышал, вздрагивая грудью. – Ребята, я до последнего за завод буду биться. Верьте!

Неловко опускали глаза начальники цехов, тронутые словами своего директора.

О том, что ничего обнадёживающего не нашёл сказать министр Титкин престарелому Шацких, Валерьян узнал скоро, услыхав в столовой разговор за соседним столом.

– …нет поставок из Днепропетровска – нет турбин. Баста, – угрюмо отрубил широкобёдрый мужик в промасленной робе. – Без распределителей частоты хрен ты чего соберёшь.

Рабочие роторного цеха, одного из последних, не остановленных ещё на заводе, доскребали ложками со дна тарелок остатки каши.

– Откуда знаешь, что Митрич наш не порешал ничего? – спросил другой рабочий, отхлёбывая из банки чай.

Мужик в робе сердито звякнул по тарелке ложкой.

– У Нюрки моей подруженция машинисткой в администрации сидит. От неё и пошло.

– А это точно? – примостившийся на углу стола белобрысый парень шмыгнул вздёрнутым, в чёрных точках-угрях, носом.

– Точно. Распределителей не будет. В дирекции сейчас судят-рядят, сколько ещё цехов останавливать. Митрич валидол глотает. Ничего ему министр в Москве путного не сказал.

– Значит, и министр не смог с Днепропетровском договориться, – у ныло произнёс тот, что пил чай.

– Выходит, что так.

– Ну хохлы…

– Да и с деньгами теперь чёрт ногу сломит. Чем рассчитываться – непонятно. У них же там теперь не рубли. Свою валюту вводят – к арбо… как их?