Кумач надорванный. Книга 2. Становление.

– Видел ты меня, что ли, где? – ответил рукопожатием Валерьян. – Я тебя не узнаю.

– А я тебя узнал. С осени у памятника с газетами стоишь, – Николай, улыбаясь, заложил ногу за ногу. – Крутой ты, однако, вираж заложил.

– В смысле?

Николай, словно винясь, наклонил голову, потёр шею.

– Да я, считай, почти как и ты. Поначалу поверил демократам. Потом раскусил их, ушёл…

– Неправда. Я с демократами никогда не был.

– Вот прямо совсем? – не поверил Николай. – Отец-то ведь твой – П авел Ештокин?

– Да.

– Я в заперестроечный клуб вместе с ним ходил когда-то. Винер, который сейчас от нашего округа в Верховном Совете депутат, председательствовал в том клубе. А твой отец ближайшим его помощником был.

– Он и сейчас его помощник.

– Знаю. Но вот ты… Помню, как удивился, когда узнал, что ты – его сын.

– Мало ли кто кому сын. Большевиками вон дети священников, дворян становились.

– Сын против отца – это по-русски, – Николай рассмеялся хрипловатым пропащим смехом.

Валерьян угрюмым взором из-под бровей вынудил его замолчать.

– Ты, значит, был демократом?

– Был. За Винера этого даже агитировал в девяностом. Мельтюхов моя фамилия. Не слыхал про меня от отца?

– Нет.

– Я вот тоже клюнул поначалу на их демагогию, – сожалея и отчасти иронизируя над собой, проговорил Мельтюхов. – Часами стоял на морозе возле нашего ЦУМа, глотку на митингах срывал…

– А теперь ты за кого?

– За Жириновского. Он тоже на вече будет.

– А чего ж за Жириновского?

– А за кого ж ещё быть? Анпилов – твердолобый коммунист, совсем динозавр какой-то. Терехов – военный. А военные, как мы знаем из истории, всегда оказываются плохими политиками. К тому же он не просто военный, а замполит, комиссар, то есть тоже коммунист, по сути…

– Чем тебе так коммунисты не угодили?

– Стране ни коммунисты, ни демократы не нужны. Не надо ни за прошлое цепляться, ни Америке в рот смотреть. Нужна третья сила. Третий путь. Жириновский – это как раз и есть третий путь. Да и сам он вызывает симпатию: честный, бескомпромиссный, пробивной… Один из всех, кто прямо, во всеуслышание, русский вопрос ставит. Один, кто заступается за русский народ. Каково, думаешь, сейчас русским людям в какой-нибудь Прибалтике?

– Тяжело.

– Ещё бы! А только ли в одной Прибалтике так? А Баку? А Таджикистан? Да и сама Россия распадаться начинает. Чечено-Ингушетия в прошлом году обособилась. Теперь вот Татария суверенитет провозглашает…

– Сейчас Ельцина бы скинуть, – проворчал Валерьян. – Потом и этих приструним.

– Чтобы приструнить, России нужен вождь! Чтоб не о каких-то там трудящихся Закавказья или Средней Азии пёкся, как коммунисты, а о нашем русском народе. Эх, избрать бы его прямо сегодня, на вече…

– Ты правда думаешь, что наш народ пойдёт за Жириновским? – с сомнением спросил Валерьян.

У Мельтюхова при разговоре о Жириновском разгорались глаза.

– А почему же ему за ним не пойти? Жириновский – прирождённый лидер. Он – оратор. Он умеет разговаривать с простыми людьми. Умеет зажечь. Он не из номенклатурной породы…

Остаток дороги Мельтюхов продолжал нахваливать Жириновского в пику Анпилову и другим предводителям антиельцинских сил.

– Сопротивление режиму под предводительством коммунистов не имеет серьёзных перспектив, вот помяни моё слово. Коммунисты сами же развалили страну. Для того чтобы её собрать, нужна совершенно новая сила, – с убеждённостью повторял он.

Сойдя с поезда, они направились к метро вместе.

Проведению вече высшие власти решили не препятствовать. И в стане президента, и в аппарате Верховного Совета, поняв, что никакого представительного съезда устроить у союзных депутатов не получится, поуспокоились.

Наиболее горячие головы Ельцин даже остужал лично.

– Не нагнетайте, – отчитывал он в своём кабинете мэра Попова. – Пускай проорутся, выпустят пар. Ни на что большее пороху у них всё равно не хватит.

Попов стал возражать, доказывать, что опасность – в массовости. Но Ельцин прервал его самоуверенным смешком:

– Тяпни, если страшно! Депутатов этих, что пытаются мутить воду, кот наплакал. Опозорятся только со своим убогим съездом.

– А вече…

– Ну а что вече? Соберутся – а выйдет пшик. Вот и пускай.

Президент и московский мэр расстались, раздражённые друг другом.

Мнительному Попову казалось, что Ельцин самонадеян и слеп, а тому – что мэр Москвы истеричен и трусоват.

– Руководитель тоже, понимаешь… Рвани какой-то испугался, в штаны наложил, – сердито проворчал президент, едва за выходящим Поповым закрылась дверь.

Милицейские командиры, которыми руководил ненавидящий коммунистов начальник московской милиции Аркадий Мурашов, тоже беспокоились. С утра семнадцатого числа Манежную окружили омоновские цепи. Опасаясь прорыва толп на Красную площадь, Кремлёвский проезд перегородили гружёными песком самосвалами.

Народ начал сходиться на Манежную площадь за несколько часов до начала вече. Густые людские потоки двигались по Охотному ряду, от площади Революции, со стороны Манежа.

Над увеличивающейся численно толпой реяло множество флагов: красных, чёрно-золото-белых, Андреевских, союзных республик. В ожидании начала завязывались разговоры, споры. От гостиницы «Москва», из динамиков подогнанного к ней грузовика с красными флагами на бортах, звучали песни.

В толпе тоже пели: военные песни, «Катюшу». Тонкорукий долговязый мужичок в нестиранном «петушке», усевшись на деревянный ящик, наяривал на балалайке и гнусаво тянул политические частушки:

Дядя Боря – алкоголик,
Правит нашею страной.
Рядом с ним – пузатый гомик,