Душегуб. Психоэма

Я промолчал. Мы подошли к его дому.

– Зайдемте? – предложил он.

Я согласился.

Дома он подогрел чай, и мы стали пить его из эмалированных кружек вприкуску с сахаром.

– Мне здесь очень нравится. Особенно этот ветер. Жить хочется долго-долго, когда он в лицо… С той школой я расстался не из-за конфликта, хотя положение мое было там из ряда вон. Я бы продержался, если бы… не психбольница. Глупая история. Я вам когда-нибудь об этом расскажу. И вот еще что… в вас есть желание строить.

– Что строить? – спросил я, думая, что он задал вопрос.

С ним я почувствовал себя легко, такое ощущение возникает, когда собеседник не стремится оказаться наверху, то есть не пытается испытать силу влияния своей психики на другом.

– У вас есть желание строить жизнь. Непонятно? Такое желание человек сохраняет недолго, обычно в юности у многих можно заметить, а потом затухает. Редко у кого остается до конца жизни.

Я поинтересовался, сколько ему лет.

– Я молод. Я жутко молод! Мне скоро двадцать восемь. А вам сорок девять, да? Вот видите, я угадал! И, извините, вы устали от жизни, вас преследует неосуществленность желания строить? Многие устают, покой – это ведь так приятно для тела. Мы ужасно любим свои тела, а, Аркадий Александрович? К тому же жизнь скучна, кругом немощь и лебезятничество. Куда лететь, о чем мечтать – все решено, нужно только добросовестно воплотить, а? Вы хороший директор, – успокоил он меня, – и я знаю, что после моего урока Валентина Марковна заходила к вам. Да?

– Она недовольна. Вы употребили слово «сексуальное».

– И только? Я думал, она заметит другое… Савина замужем? Ну, тогда это забота мужа. Я могу вам пересказать слово в слово то, что говорил на уроке. Не нужно? Верите? Мне? Удивительно, – он рассмеялся и подлил себе чаю. – Хотите ещё? – предложил мне.

Я отказался и спросил:

– А вы женаты или были женаты?

Он быстро посмотрел мне в глаза, желая понять причину вопроса, и уже без иронии ответил:

– Нет, я боюсь этого. Да и выбирать, искать – времени нет. Или желания? А еще, если честно, закабалить жену боюсь. Ныне в семейной жизни кабала для женщины неизбежна. Продукты, кухня, белье, деньги, дети – этому я плохой помощник, как бы ни старался помочь. Поэтому боюсь выглядеть домашней свиньей. И ожиреть боюсь. Если любить будет, то ожиреть недолго. Да и с моей натурой…

Он оборвал фразу и замолчал, чуть заметно дрожали его тонкие пальцы.

Я и на секунду не обижался на него, несмотря на первоначальный скептический тон и обвинение в пассивности; он был прав во всем…

– Вот так-то, – проговорил он и с усилием улыбнулся, – вы думаете иначе?

– Вы говорили о тех, у кого есть увлеченность делом. В свое время я тоже не спешил, но природа взяла свое – ребенок…

– Вы женаты?

– Нет. Был. Сын взрослый, живет с матерью, женат…

Мне не захотелось говорить о своей семье, нахлынули воспоминания, тоскливо стало. Избегая дальнейших вопросов, я встал, поблагодарил за угощение.

На крыльце, задержав мою руку, он попросил:

– Называйте меня на ты, я вам в сыновья гожусь. Но не при учениках и не при Валентине Марковне, – и весело погрозил пальцем.

3. Началось

С этого вечера и возникло наше взаимное притяжение.

Мне стало ясно, что вот уже много лет, а может быть, и всю жизнь я продолжал жить с тайной надеждой встретить его, встретить, чтобы заразиться Желанием жить по-настоящему, чтобы, наконец, знать – ты не один в этом многолюдном, заблудшем, ожесточенном мире.

Человек в принципе сдержанный, по крайней мере, скрывающий сокровенные переживания внутри себя, я потянулся всеми своими помыслами к Сергею, и скорее не как учитель, желающий обогатить любимого ученика многолетним драгоценным знанием жизни, а как ученик, запоздало начавший учиться умению «строить жизнь».

А сам он строил.

После его уроков ученики ходили возбужденные, апатичная атмосфера в школе день ото дня все интенсивнее будоражилась невиданными доселе спорами; спорили о литературе те, кого родители не могли заставить прочесть художественную книгу, я специально справлялся в поселковой библиотеке – наплыв читателей был явным; на переменах и после уроков ребята одолевали Сергея Юрьевича вопросами; на занятиях украдкой читались книги; на уроки по литературе напрашивалась вылинявшая поселковая интеллигенция.

Приобщая к книгам, он активизировал ребят, он помогал им в стремлении осознать собственное «я», он организовал интереснейший кружок, ребята допоздна засиживались у него в классе и дома за беседами. Конечно, были и такие, кто пытался остаться равнодушным (запущенные двоечники, пассивные от природы, себялюбивые отрицатели), но лишь по два-три в каждом классе, не больше. «И в них есть колоссальный дух, но инертный. Они очнутся, но под влиянием активного внешнего толчка», – говорил он о таких, употребляя свое любимое «но».

Выпал первый снег, и он утащил старшеклассников в тайгу на весь день. Там они и порешили ставить спектакли. Премьера первого состоялась в школе в конце ноября.

Сценарий написал Сергей Юрьевич, сюжет этой небольшой забавной пьески представлял пародию на некоторые злободневные аспекты школьного образования. В персонажах зрители без труда узнавали своих однокашников, родителей и учителей. Хохотали до колик, так, что на сцене и сами артисты ни могли не улыбаться.

Савиной и Фтык спектакль не понравился, последняя назвала его противогуманной халтурой, что даже среди союзниц Савиной вызвало придушенные улыбки. Сама Валентина Марковна умно молчала, понимая, что оспаривание сюжета породит новые взрывы смеха.

На этом спектакле играла Наталья Аркадьевна Грай, единственная из учителей, кто принял участие в театральной затее.

Я уже писал, что Наталья Аркадьевна появилась в нашей школе на год раньше Векового. Вела химию и биологию, и знала предметы замечательно, а вот уважения у учеников так и не смогла завоевать: обычная трагедия многих начинающих педагогов, особенно у мальчишек, которые порой зло подшучивали над ней, а в некоторых случаях и до слез доводили.

Наталья Аркадьевна мне как-то заявила, что настоящего учителя из нее не получится и что скорее всего ей придется расстаться с нашей школой. Мои рассуждения об опыте, молодости и здравом смысле не разубедили ее.

Жила она в большой комнате в двухэтажном доме у самого залива, плохо сходилась с людьми, ни с кем не откровенничала и ни к кому не ходила. Приезд Векового заметно повлиял на нее, она часто посещала его уроки, но своего мнения о них не высказывала и на педсовете промолчала.

Я не знаю, как Сергей Юрьевич уговорил ее участвовать в спектакле, после которого поселковым сорокам стало вдруг совершенно ясно, что между молодыми учителями завязались особые отношения. Почему ими были сделаны такие выводы? Сергей Юрьевич играл папу ученика, а Наталья Аркадьевна – маму. Других фактов у кумушек не было, но им хотелось видеть больше и пощекотливее обставить новое зуботочильное дело. Скука и мать-природа виноваты, и ничего уж тут не поделаешь…

Я бы не назвал Наталью Аркадьевну красивой. Она выглядела моложе своих двадцати двух лет, а подобное несоответствие не делает определенный тип женщин привлекательнее. Белые от природы волосы, маленькие ушки, тонкие губы, нежно вздернутый носик, редкие веснушки на щеках и светлые, непонятного цвета глаза под коротенькими рыжеватыми бровями – вот ее краткий словесный портрет. Фигура, в дополнение к сказанному, не отличалась примечательными особенностями: при небольшом росте Наталья Аркадьевна была чрезвычайно худа и, наверное, от этого ее движения не имели той плавности, которая характерна для женщин с выдающимися формами. Вместе с тем, в походке Натальи Аркадьевны не было того, что принято называть обычно мальчишеским, и, насколько я понимаю, женщины такого сложения обычно скрыто эмоциональны и больше других склонны к нервным заболеваниям.

Точно могу сказать, что до определенного времени Грай не была на квартире у Векового. А ее комнату Сергей Юрьевич впервые посетил вместе со мной.

Было у нас одно время чудесное правило: ходить к морю по вечерам, беседовать, мечтать…

И вот однажды, возвращаясь с прогулки, мы проходили мимо дома Грай и случайно заметили, что у нее горит свет. Сергей Юрьевич предложил зайти и поговорить о предстоящих спектаклях.

Комната Натальи Аркадьевны ошеломила нас безукоризненной чистотой и беспримерным порядком: какие-то хрустящие шторы перед входом, цветастые занавесочки на окне, мохнатенькие половички, кругом салфеточки, да такие беленькие, что к ним страшно прикоснуться, великолепный тюль на подушках, интимная настольная лампа в цветном абажуре, и все это пропитано тонким ароматом толи духов, толи трав с берегов Ганга. Повсюду лоск, блеск, выправка, как по ниточке – страшно ступить.

Сама хозяйка в застиранном махровом халатике, в мягких тапочках на босу ногу, со сбившимся локоном светлых волос, всматривалась в нас удивленными близорукими глазами, чудесно довершая стерильную обстановку гнездышка-комнаты.

Я объяснил причину нашего появления и, не сообразив что бы еще добавить к словам «ну и мы к вам решили нагрянуть», принялся суетливо расшнуровывать ботинки, сбитый с толку затянутым молчанием Натальи Аркадьевны. Бедняжка нас совсем не ждала, а тут…

– Что же вы, Наталья Аркадьевна, нас в дверях держите? Это мы ваши уважаемые коллеги. Гостей ждать нужно в любое время, а мы бы и чайку не прочь, – подтолкнув меня, забалагурил Вековой и прошел к столу.

Растерянная хозяйка покраснела до кончиков ушей, невнятно извинилась за беспорядок и присела на край стула.

– Такой с детства мне и представлялась комната учительницы, – бодро произнес я, рассматривая помещение.