Наскальные надписи. заГОвор

Всё это богатство исчезло так, что ни одна из систем сигнализации ни разу не звякнула. Просто – были вещи и сплыли. Но следы всё-таки обнаружились.

В помещениях, где хранятся драгоценности, стоят телекамеры, и вот при просматривании записи следствие увидело человека – нагло глядящего в глаза следствию. Он смотрел всего несколько секунд, послал воздушный поцелуй, и дальнейшего ни одна из камер не отразила, хотя дежурные утверждали, что никаких поломок в день ограбления не было и вообще быть не может.

Эти несколько кадров были размножены, и все, кто их изучал, испытывали неприятное чувство: уж больно нагло и самодовольно смотрели эти голубые глаза и топорщились чёрные усищи.

В Кремле были проверены и досмотрены все, не исключая и членов правительства. Создали высокую комиссию и подключили к следствию половину страны. Проконсультировались у ведущих экстрасенсов, фокусников и рецидивистов. И вот, наконец, поступила информация из Тинюгала.

Казалось, преступник найден, но тут вновь на сцену вышли компетентные органы и, проклиная сами себя, представили полное алиби Артуру Мстиславовичу.

В день ограбления он беспрерывно молился в своей квартире, о чём красноречиво говорила тайная магнитофонная запись. Само начальство в тот день наблюдало за его мелкими передвижениями по городу – от продуктового магазина до канцелярских товаров и обратно, с двумя заходами в места общественного пользования.

Прошение начальства было удовлетворено, и из центра в Тинюгал прибыли лучшие профессионалы страны – гордость компетентных служб, интеллектуалы с мгновенной реакцией.

Возглавлял их тридцатилетний Гавриил Лагода, больше известный под кодом «полковник Шок» – проницательности которого опасался сам прокурор федерации.

Полковник молча изучил документы, заявления городским властям о божественной сущности, и, не задав ни единого вопроса и не прощаясь, вместе со своими хладнокровными ребятами, вылетел во Владивосток.

Местное начальство, затаив обиду на такое элитарное поведение, произвело нелегальный обыск на квартире у Тинусова, ушедшего поплавать в сточном пригородном пруду.

Этот, уже не первый, обыск, дал неожиданные результаты: в комнате у Тинусова оказалась новая мебель – универсальная, исчезающая в стене кровать, массивный дубовый стол, кресло-качалка, мохнатые ковры, стеллаж с древними книгами и масса других мелких антикварных предметов. Когда и как он умудрился всё это втащить в дом – было совершенно непонятно.

При исследовании мебели криминалист обратил внимание на отсутствие выпускных данных, и лишь под крышкой стола был приклеен ярлычок со словами: «благодарим за внимание».

Перед уходом с обескураженным начальством приключилась маленькая история.

Заглянув в туалет, оно увидело величественную персону, заканчивающую свои природные надобности. Начальство онемело, ибо тот час узнало императора Наполеона – словно бы люминесцирующего, поблескивающего какими-то матовыми цветами.

Император был весь в себе, и начальство, тактично зажмурилось, захлопнуло дверь. Но тут же опомнилось и открыло снова – ещё моталась цепочка слива, ещё грохотала прибывающая в бочок вода – но императора не было, и резкий запах, тот самый, на который жаловались агенты, ударил начальству в нос.

В тот же день оно слегло от испытанного потрясения. Нет, оно не поверило в Наполеона, но этот запах – он преследовал даже тогда, когда в ноздри запихивались ватные пробки.

Это было невыносимо!

И начальство подало в отставку.

Шок – 1

А в тот же час город Владивосток встречал гостей.

Полковник Шок остался недоволен пышным приёмом.

Правоохранительные люди действительно перестарались, и картеж из девяти машин походил на свадьбу дочери мафиози, так что постовые на перекрёстках отдавали честь легендарному сыщику, с недовольным выражением лица, качающемуся за задёрнутыми занавесками.

Гавриил мимоходом отметил, что и на этот раз ему не придётся омыться водами Тихого океана. Одно из его детских степных желаний – искупаться во всех мировых океанах – сегодня вдруг вспомнилось, когда где-то за лобовым стеклом мелькнул кусочек моря.

Гавриил вспомнил и мать, похороненную в тех же степях, и сердце его нехорошо сжалось, – может быть он для того и старался и ненавидел своё детдомовское детство, чтобы его вот таким увидела мать. Но она не успела, не захотела вообще что-либо видеть, и теперь вот он красуется сам по себе и восхищает любителей детективного жанра.

Он знал, что по всей стране о нём ходят совершенно дикие слухи. Он стал человеком-мифом, и при контакте с коллегами всегда видел вопросительные знаки на их физиономиях. Они полагали, что он должен быть эдаким жеребцом с ледяными гляделками, а он вообще избегал смотреть в глаза – достаточно было одного косого взгляда, чтобы ощутить мировоззрение человека.

И он его, это мировоззрение, действительно как бы ощупывал, перебирал, как какой-нибудь способ вязания, а когда слышал звучание голоса, ещё глубже входил в него. Сочетание слов говорило ему о многом – это был всегда ключ к разгадке души, он чувствовал вибрацию фальшивых слов, когда читал лживые показания, слова дрожали, пружинили, как бы отслаивались от бумаги, не ложились на неё.