Старая фотография. Сборник рассказов

– А ну обратно лезь пока не спустился. Один справлюсь…

Может, так безопаснее будет, надежнее получится. Олежка обратно в палату закинулся – снизу видно, что нос синий от холода – и простыни за собой втянул, чтобы не заметил никто, окно закрыл сразу. Рукой через стекло показывает, мол, иди, я на «посту» буду.

Ну и хорошо. Тюк с одеялами за спину взвалил, крякнул по-взрослому, и пошёл к соседнему корпусу от фонарей прячась.

Голова лысая жуть как замерзла, до самых мозгочков мороз добрался. Иду, шатаюсь, Мариночкой себя подбадриваю, мол, умрёт она без нашей-то помощи, позаботиться о ней, кроме нас, некому. В темноте бордюра не увидел, обоими коленями прямо об бетон ударился, брызги яркие из глаз высыпались. Но губу нижнюю прикусил, чтобы не закричать, не завыть от боли. Посидел немного, пока холод в позвоночник через пятую точку не проник, – дальше идти надо. Один тапок куда-то в темноту улетел. Руками пошарил – нет нигде. Ладно, думаю, ничего, и так дойду. А в одном-то шаркать не удобно – и второй тапочек бросил. Тюк снова за плечо – как картошку носят – забросил и дальше в путь отправился. Думаю, увидел бы меня сейчас кто, от смеха бы прямо на месте умер: идёт доходяга, метр тридцать ростом, мешок больше себя несёт, лысина инеем покрыта, и в одних носочках с дыркой на пятке. Умора… А вдобавок слёзы на щеках кристаликами от холода застыли.

Плакал от боли, конечно…

Палата мариночкина на первом этаже была – мы все заранее вызнали – иначе не решились бы на эту ночную «операцию». Окно её ночником подсвечивалось – что внутри разглядеть можно. Я тюк с одеялами прямо под подоконник поставил и замороженными ступнями на него залез, чтобы повыше было.

Вот она, Мариночка наша, лежит бледная лицом, как воск. Крупная испарина на лбу блестит и тяжело так, прерывисто, с надрывом, дышит. Моё сердце в комочек сжалось и к горлу поднялось. Жалко-то её как! Я, мы-то, ведь ладно, ясно с нами всё, нас много таких. А она – одна на всех. Всех нас любит, надежду даёт. Да и саму жизнь, может, даёт по второму кругу. Смотрю на неё через окно и слёзы кулаком по щекам размазываю, жалею самого близкого человека своего.

Но дело доделать надо. Постучался тихонько – нет реакции. Думаю, а что если без сознания вдруг? В детективе читал, вспомнилось, что нельзя в таких случаях человеку спать давать – не проснуться может. Вспомнил и испугался! И со всей силы в окно заледеневшими кулаками забарабанил с криком:

– Марина! Мариночка! Ты только не спи! Слышишь?! Не спи только!!!

А через рыдания слова уже в рев превратились. Но стучу по стеклу, только бы проснулась.

И тут, смотрю, глаза её затрепетали, приоткрылись. Посмотрела на меня и снова веки без сил опустились, только слеза по щеке скользнула – значит, увидела меня, значит – поняла. Жива, значит.

А в больничных коридорах уже свет загорелся, голоса громкие кругом. Дверь в мариночкину палату распахивается и врач с медсестрой забегают. Только это и помню…

Говорят, что я сам от переохлаждения без сознания упал – хорошо мешок с одеялами был, на него прямо. Ноги сильно отморозил, долго ещё ничего не чувствовали, как деревяшки. Потом больно ужасно стало. Поэтому меня уже Олежка своими витаминками подкармливал.

Местной больничной легендой я стал, со всех отделений на меня посмотреть приходили. И кто чего только не рассказывал! Мол, меня к Мариночке в палату через её окно затащили. Вместе с одеялами теми. Говорят, что она меня к себе в кровать положила, отогревать. И что всю ночь сама на меня теплом своим дышала. В общем, вышло так, что спасла спасителя своего неудавшегося.

Сама она поправилась, конечно – не знаю точно: одеяла наши помогли или лечение. Но уже через месяц снова к нам пришла. С улыбкой и слезами. Рыцари, говорит, вы мои, сказочные…

Но сказка и в жизни случается.

Выздоровел я. Не сразу, конечно, пришлось в столице в каком-то Центре побывать – там ещё с полгода полечился. Как оказалось, помогло.

И только недавно узнал, что моё лечение больших денег стоило. Стал выяснять – следователем работаю всё-таки – кто оплатил. Думал, может, мать перед своей смертью или отец потерявшийся…

Оказалось, что Мариночка…

…Окно своё узнал сразу. Рука сама к голове так и оставшейся без волос поднялась. И сердце защемило что-то. Воспоминания хлынули. Опустился на лавочку осеннюю во дворе больничном – как и не уходил отсюда: все те же деревья голые, тот же запах щей из пищеблока и тишина… Будто время здесь специально в кисель превратилось, чтобы жизнь на подольше растянуть.

Из дверей корпуса силуэт в белом халате вышел – лица не рассмотрю никак, слёзы мешают, а смахнуть вроде стыдно – взрослый же. Только вблизи по улыбке понял: Мариночка…

С сединой уже, в очках на добрых и понимающих глазах. Остановилась, посмотрела внимательно.

– Ну, Славик, а ты говорил, что некрасивый вырастешь… А сам вон какой!

И улыбается сквозь слёзы…

А мне сказать бы хоть что-то, но не могу никак. Ладонь её взял и лицом прижался, склонившись. А она меня по голове гладит, успокаивает:

– Не надо, Славик, не говори ничего. Хорошо же всё…

Да чего стесняться-то слез своих! Обнял её.

– Спасибо, – говорю, – и не только от себя…

И за больничный забор показываю. А там жена моя любимая платком слёзы вытирает, и двое сынишек – не поймут: чего это папка сопли на кулак наматывает.

– Все как обещали, – улыбаюсь, – так и случилось. Детей только двое пока, но это ведь дело – наживное…

С тех пор Марина Владимировна членом нашей семьи стала. Хотя, наверное, её семьёй я всегда был…

КЛУБНИКА С УСАМИ

Рассказ

Сразу скажу: садовод из меня еще тот. Из всего разнообразия овощей и фруктов на своей даче я могу только лук определить. И то – зачастую по вкусу… За всю свою садовую жизнь на участке я занимался исключительно приготовлением шашлыка и созерцанием природы. Моя жена – совсем другое дело. Та не то что виды и даже подвиды каждого растения на латинице знает, она им еще и имена дает.

– Вот это, – говорит, – Любаша…

– Аккуратней, – советую, – дикие мыши вредными могут быть. Тем более, у тебя уже есть дома питомец…

– Сам ты питомец! – Смеется. – Любаша – это свеколочка: такая же краснощекая и кудрявая… Крыжовника зовут Федором. В честь нашего дяди Феди из деревни – такой же колючий и вечно с кислым настроением. Яблонька – это Рада…

– Что-то она второй год нас не радует…

– Рада – потому что цыганочку напоминает: яркая, красивая и украшений много в урожайный, разумеется, год…

И так далее…

Ну а что, на даче супруге только и остается, что с насаждениями разговаривать – из меня собеседник там хреновый. Ах, да, точно – как хрен растет, я тоже знаю. Однако дальше речь пойдет ни о нем. А о клубнике…

В конце апреля отправили меня в командировку в Сочи на пару дней. Замечу, что наша квартира к этому времени была похожа на дендрарий – жена еще с зимы насажала всякой рассады, которая, вероятно, в беседах с ней ощутимо подтянулась и стала занимать существенную часть пространства жилища, включая, собственно, и мои зоны комфорта. Если, к примеру, раньше я мог за обеденным столом расположиться с книжкой и даже ноутбуком для просмотра любимого сериала, то сейчас тарелку приходилось чуть ли не в руках держать… В моменты горькой обиды за это, обращаясь к зеленой поросли, я всегда про себя говорил: мол, ничего-ничего, когда осенью на столе вы уже в виде еды лежать будете, вот тогда и посмотрим – кто в доме хозяин.

Из рабочих поездок я всегда жене какие-то подарочки привожу. Вот и в этот раз спросил:

– Любимая, чего же привести тебе из «жемчужины» Черного моря?

– Цветочек аленький, батюшка, – моя супруга та еще сказочница. Хотя вы это и без меня уже поняли…

– Шучу, – зачем-то уточнила, – Знаешь что, привези-ка ты мне рассады клубничной – сезон вот-вот начнется, а у меня как раз в этом году грядка от министров отдыхает.

– Это еще кто?

– Репка…

– ..?

– Пузатенькие и выдернуть очень сложно.