Участник Великого Сибирского Ледяного похода. Биографические записки

Советские солдаты, названные «воинами-интернационалистами», воевали отчасти в союзе с подобными джентльменами, отчасти – против них. Факт тот, что Российская империя закончила своё расширение на Памире к 12 сентября 1895 года, а СССР это расширение продолжил. Точнее, попытался продолжить. От того, что последовало, лучше отвлечься танцем джентльмена с кинжалами.

Инстинкт захвата

Вспоминаю ребят, с которыми рос в Бугуруслане. Мы повторяли услышанные анекдоты о Хрущёве. Потом, когда наша семья переехала в Новокуйбышевск, от здешних друзей я слышал анекдоты о Брежневе. К примеру: «На «б» начинается, со всеми целуется, обнимается. Отгадай, что это?» Доставалось и Ленину. Ходил анекдот о том, как отмечали 100-летие со дня его рождения. Мебельная фабрика выпустила трёхспальную кровать «Ленин всегда с нами», на винных ларьках повесили вывеску «Ленин в разливе». Доводилось слышать песенку: «Жили-были три бандита: Гитлер, Сталин и Никита, один бил, другой давил, третий голодом морил…»

Не помню, чтобы кто-то из ребят возмутился анекдотом ли, песенкой. Городская дворовая среда была настроена к режиму скептически. Милицию ненавидели, про КГБ мало что знали. Однако подростки, молодые люди, даже в глумливой неприязни к властям, к режиму, никак не посягали на право СССР властвовать над другими странами. Летом 1968, ещё до ввода советских войск в Чехословакию, подросткам, молодёжи было известно, что «там против нас возбухают». Должностью Александра Дубчека, Первого секретаря Компартии Чехословакии, не интересовались, знали его фамилию и то, что он «главный». В связи с этим родилась остротка. Что, мол, надо сделать, чтобы Чехословакия на нас не вякала? Дуб срубить, а ЧК оставить.

Когда в ЧССР вошли войска соцстран, распространились примечательные мифы. Не от одного рассказчика я слышал следующее. Советские танки едут по улице, а жители перед ними, в знак протеста, ложатся. Наши-де вылезают из танков, оттаскивают людей, а те плюются, вырываются, в драку лезут. А наши всё по-доброму хотят.

Едут танки немцев ГДР, перед ними, как и перед советскими танками, сплошь чехи лежат. Немец из башни высунулся, кричит: «С дороги! С дороги! Опасно для жизни!» И после прямо по лежащим людям едут.

Эта фантазия доставляла, можно сказать, чувственное удовольствие и рассказчику, и слушателям. «Наши» представали добрыми и через свою доброту страдающими (это так приятно сознавать), а немцы, известное дело, жестокие, но чехи сами нарывались. Получили?! Один рассказчик живописал: проедут-де танки по лежащим, а потом немец возле танка стоит и сапёрной лопаткой мясо с гусеницы соскребает. Картинка! Злодей в роли, вызывающей внутренний восторженный возглас: «Вот, сволочь, даёт!»

Ещё один рассказ курсировал не только в Новокуйбышевске, но и в Бугуруслане, куда я приезжал к родным. Шёл, мол, в Чехословакии патруль: наш советский солдат и немец из ГДР, оба, как положено, с автоматами. А навстречу – толпа молодёжи, смеются, поют, приплясывают. Окружили патрульных, «обжали» и дальше пошли. А наш солдат наземь опустился, в бок ему нож всадили. Немец увидал, повернулся к толпе, «встал на колено и весь рожок, тридцать патронов, в неё выпустил». Опять, понятно, аплодисменты слушателей.

Я передавал все эти россказни отцу, он только головой качал.

Песня Галича про «наши танки на чужой земле» вошла в историю, но много ли говорят (если вообще говорят) о мифах, которые я привёл? А они – голос народа, выражение того инстинкта, который никуда не делся.

Герцен, издавая в Лондоне свой «Колокол», поддержал польское восстание против царизма в 1863–64 гг., и возбудил ненависть не только известных русских националистов, реакционеров, славянофилов, но и либеральных кругов. Былые друзья, люди, писавшие для «Колокола», отвернулись от Герцена, тираж журнала безнадёжно упал. Победил тот инстинкт, который через много лет проявил себя в мифах о желанном: о танках немцев, едущих по людям в Чехословакии.

Запускаемые слухи

Однажды отец пришёл из школы N 18, где замещал учительницу русского языка и литературы, и сообщил, что в учительской говорили об академике Сахарове, который в то время был в ссылке в Горьком. Одна учительница заявила, что настоящая фамилия Сахарова – Цукерман.

Отец дома сказал, что не поверил. «Явная утка, нехорошо пахнущая». Спустя недолгое время я был на сборе журналистов Куйбышевской области в доме отдыха «Дубки», там перед нами выступал сотрудник КГБ с докладом о подрывной деятельности иностранных спецслужб против СССР. После доклада один из журналистов задал вопрос: «Правда, что Сахаров на самом деле Цукерман?» Гэбэшник с извиняющимся видом ответил: «Не могу сказать, не знаю», – и развёл руками. По тому, что он не опроверг ложь, легко было понять, откуда она пошла.

Шоры на глазах

Национальное самолюбие не позволяет русским историкам признать факты, которые показывают Россию не такой, какой им хочется её видеть. Для них унизительно то, что великая Российская империя с 1762-го по 1914 год была поднемецкой. Но ведь не взяв это во внимание, не найдёшь правильного объяснения тому, что происходило со страной в XX веке и отразилось на сегодняшнем дне.

Я не хочу переубеждать людей массового сознания, они всегда будут видеть свою страну только в выгодном для неё свете, им это жизненно необходимо. Но, думаю, среди россиян найдутся апологеты исследований, кого заинтересует взгляд моего отца и мой на Россию – точка зрения немцев, которые в ней родились и выросли, а мой отец в ней ещё и воевал.

Подводя итоги, подчёркиваю следующее. Германская династия фон Гольштейн-Готторпов сразу же предоставила русским дворянам право не служить, вести праздную жизнь, при этом владея крестьянами, землёй и её недрами. На освободившиеся места стали приниматься остзейские (прибалтийские) немцы, немцы из германских государств, голландцы, шведы, другие иностранцы. Формировался правящий слой нерусского происхождения. Что в этом отрицательного, а что положительного? Для сбора и изучения всех «за» и «против» понадобится труд не одного историка. Мне остаётся пожелать, чтобы за такой труд принялись. Иначе же просто глупо – рассуждать об истории России, не видя, что в ней сформировался правящий слой нерусского происхождения.

Самодержавие императоров-немцев, наличие многих немцев в государственных структурах предполагали дружбу с Пруссией и другими германскими государствами. Так оно и было. Когда 2 марта 1855 окончил свои дни русский царь Николай I, берлинские газеты писали: «Умер наш император».

После провозглашения германской империи в 1871 году, Бисмарк и кайзер Вильгельм I были за дружбу с Россией.

Вспомним, что попытка наступления германцев на русские земли, Drang nach Osten, окончилась в 1242 году, когда под лёд Чудского озера провалилось двадцать рыцарей и шестеро попало в плен. Событие было невероятно раздуто. Война Елизаветы Петровны с Фридрихом II не в счёт: против Пруссии тогда воевали Австрия и другие немцы.

И никаких более столкновений германцев с русскими не было!

Против «внутренних», своих немцев неприязнь имелась, о ней я написал предостаточно и здесь, и в романе «Донесённое от обиженных». Но могу добавить. У Тургенева в романе «Отцы и дети» Павел Петрович Кирсанов говорит: «я немцев, грешный человек, не жалую. О русских немцах я уже не упоминаю: известно, что это за птицы. Но и немецкие немцы мне не по нутру». Однако он уезжает лечиться к немцам в Дрезден и остаётся жить там на доходы, получаемые от крепостных. Павел Петрович не стар, но давно не служит по праву, которое дали его дедам, родителям и ему немцы фон Гольштейн-Готторпы. В Дрездене он «знается больше с англичанами», они «находят его немного скучным». Тургенев замечает: «Он придерживается славянофильских воззрений», причём «ничего русского не читает, но на письменном столе у него находится серебряная пепельница в виде мужицкого лаптя».

Таких вот людей, которым немцы «не по нутру», становилось в России с течением XIX века больше и больше. Немец Александр III этого заопасался и ударился в дурно пахнущую театральщину, говоря о господах вроде Павла Петровича: «Уже не воображают ли они, что я Немец или Чухонец?» Дабы доказать, что «он – не немец», Александр III «отклонил предложения Бисмарка о русско-германском союзе и согласился на рискованный союз с Францией», о чём пишет вел. князь Александр Михайлович, не называя, правда, причины такого шага. Он признаёт, что «нет оправдания» русской дипломатии, которая «стала способствовать бессмысленному, даже фатальному сближению России с Францией и Великобританией».

Вел. князь не увидел или не захотел увидеть, что причиной фатального сближения был страх Александра III перед набирающим силу русским национализмом. Об этом течении в его более поздний период написал С. Ю. Витте в воспоминаниях: «после того, как мы поглотили целую массу чуждых нам племен и захватили их земли – теперь в Думе и «Новом Времени» явилась полукомическая национальная партия, которая объявляет, что, мол, Россия должна быть для русских, т. е. для тех, которые исповедают православную религию, фамилия которых кончается на «ов» и которые читают «Русское Знамя» и «Голос Москвы».

Типичный представитель русского национализма по фамилии Завалишин показан Куприным в рассказе «Корь», напечатанном в 1904 году. Завалишин выбился из бедности и наслаждается в Крыму богатством.

«Над белой каменной оградой, похожей своей массивностью на крепостную стену, возвышалась дача, затейливо и крикливо выстроенная в виде стилизованного русского терема, с коньками и драконами на крыше, со ставнями, пестро разрисованными цветами и травами, с резными наличниками, с витыми колонками, в форме бутылок, на балконах. Тяжелое и несуразное впечатление производила эта вычурная, пряничная постройка».

Под стать даче её владелец: «На балконе показался Завалишин в фантастическом русском костюме: в чесучовой поддевке поверх шелковой голубой косоворотки и в высоких лакированных сапогах». Через весь живот у него – «толстая золотая цепь».

Куприн детально описывает обстановку, в которой обедает его герой: «вся столовая мебель и утварь отличались тем бесшабашным, ерническим стилем, который называется русским декадансом. Вместо стола стоял длинный, закрытый со всех сторон ларь; сидя за ним, нельзя было просунуть ног вперед, – приходилось все время держать их скорченными».

Приведу ещё выдержку о посуде: «Жбаны для кваса, кувшины для воды и сулеи для вина имели такие чудовищные размеры и такие нелепые формы, что наливать из них приходилось стоя. И все это было вырезано, выжжено и разрисовано разноцветными павлинами, рыбами, цветами и неизбежными петухами».

Кто не представлял тип русского националиста в созданном им мирке, теперь его представит. А вот его убеждения:

«Я – русский и потому имею право презирать все эти ренессансы, рококо и готики! – кричал он иногда, стуча себя в грудь. – Нам заграница не указ. Будет-с: довольно покланялись. У нас свое, могучее, самобытное творчество, и мне, как русскому дворянину, начихать на иностранщину!»

В чём причина таких эмоций? Не в ущемлённости ли оттого, что быт его народа, нередко голодающего, проигрывает в сравнении с бытом Западной Европы?

Обида рождает бунт: «– Горжусь тем, что я русский! – с жаром воскликнул Завалишин». Основание для гордости – наверняка те огромные пространства, которыми владеют русские. Сознание размеров страны, а, значит, и её силы подвигают его страстно защищать вид его жилища и предметы, которые, на самом деле, смешны:

«– Если я истинно русский, то и все вокруг меня должно быть русское. А на немцев и французов я плевать хочу».

Снедаемый обидой злобящийся герой говорит о знаке своего времени:

«– Слава богу, что теперь все больше и больше находится таких людей, которые начинают понимать, что кургузый немецкий пиджак уже трещит на русских могучих плечах; которые не стыдятся своего языка, своей веры и своей родины; которые доверчиво протягивают руки мудрому правительству и говорят: «Веди нас!..»

И мудрое правительство вело…

Куприн написал это за десять лет до 1914 года. Если бы правительство действительно было мудрым, оно прекратило бы политику экспансии, избежало войны с Японией и занялось внутренним переустройством государства. Обществу были бы даны политические свободы, евреи уравнены в правах с остальными гражданами, была бы отменена черта оседлости. Было бы сокращено помещичье землевладение с передачей земли крестьянам, как позднее это сделали в королевской Румынии: там помещику осталось не более ста гектаров. Был бы введён прогрессивный подоходный налог, и получаемые, благодаря ему, средства направлены на борьбу с нищетой. Проводилась бы политика невмешательства в международные конфликты. Положение России стало бы наивыгодным. Германия не могла напасть на неё хотя бы потому, что тем самым она подставила бы себя под удар Франции и Англии. Не могла бы напасть на Россию и Англия, ибо России помогла бы Германия. Таким образом, международная расстановка сил гарантировала России безопасность и возможность мирно развиваться, как развивались Швейцария, Швеция, Норвегия.

Однако русские историки не в силах убрать с глаз шоры – войну с немцами 1941–45 гг. – и не отождествлять гитлеровскую Германию с Германией кайзера. Между тем различие так и зовёт к его рассмотрению.

Второй Райх

Немецкое слово Reich (империя) произносится: «Райх». О концлагерях в гитлеровском Третьем Райхе знают все. Но такими ли были лагеря для пленных в кайзеровской Германии – в Райхе Втором?

Почитаем о привлекающем внимание человеке, который ехал в бричке по донской степи. Это «мужчина в пиджаке городского покроя и сдвинутой на затылок серой фетровой шляпе», возле «его ног лежал желтый саквояж и мешок, прикрытый свернутым пальто». Казак Степан Астахов, персонаж «Тихого Дона», возвращается домой из германского плена. Рассказывает, как попал в него:

«– Ранили в двух местах, а казаки… Что казаки? Бросили они меня… Попал в плен… Немцы вылечили, послали на работу…»

На вопросы, как жилось в плену, отвечает:

«– Вначале скучал, а потом привык. Мне хорошо жилось. – Помолчав, добавил: – Хотел совсем остаться в Германии, в подданство перейти. Но вот домой потянуло – бросил все, поехал».

Выясняется, «что Степан будет по окончании службы жить на хуторе, дом и хозяйство восстановит. Мельком упомянул он, что средства имеет».

Пленный вернулся из кайзеровской Германии со средствами на восстановление дома и хозяйства.

О русском пленном в Германии написал Иван Шмелёв. Рассказ назван – «Чужой крови». Пленник Иван отдан в работники германскому крестьянину Брауну. Иван думал: «голодом морить будут. Нет, ничего кормили. Даже вечером ели с салом, а в праздник крошила немка соленую свинину. Ел Иван во дворе, – немцы в доме. Приносила обед тонкая, золотушная Лизхен, говорила пискляво: «Драстуй», а Иван отвечал: «Данкашен, майнэ фройлайн!»

Пленному выдавалось жалованье. «Справил себе Иван крепкие башмаки на гвоздях, куртку и синюю кепку: ходил герр Браун в какой-то «ферайн», сам выбрал. Да еще выдал Ивану жалованья остаток. В праздник как-то вырядился Иван в немецкое платье, закурил сигаретку и пошел по деревне. Смотрели на него немки из садиков, смотрели крадучись-жадно, а часто встречавшаяся розовенькая, тоненькая Тереза кивала ему светловолосой головкой. Сказал ей Иван, молодцевато козыряя: