Тень Хиросимы. Роман-легенда

В комнату вошел худощавый и высокий Кэй-Ай (от латинских К… I…), душеприказчик-защитник четвёртой степени, метеоролог авиагруппы. Он вёл тот второй самолёт, проводивший аэрофотосъёмку воздушной атаки на город.

Войдя в комнату, Кэй-Ай замер у порога, теребя в руках изрядно поношенную форменную кепи.

– Ну? – Пи-Ти заметил капли пота на высоком лбу Кэй-Ай, но не придал этому значения – тропическая духота изнуряюще действовала на всех.

Пауза затягивалась. Пи-Ти выпрямился на стуле и, приняв официально-вопросительный вид, приподнимая руки и рисованно-удивлённо морща лоб, повторил:

– Ну, я слушаю вас, Кэй-Ай. У вас такой вид, будто вы потеряли свой самолёт, а сами выпрыгнули с парашютом. Что случилось, дружище? – Последняя фраза прозвучала неестественно фамильярно.

– Вы видели его?

– Кого? Прошу изъясняться точнее, я не чародей, умеющий читать чужие мысли.

– Взрыв. – выдохнул Кэй-Ай.

– А вы как думаете? Я всё-таки непосредственный исполнитель, так сказать. – Пи-Ти начал терять терпение. Он всегда недолюбливал своего метеоролога за его скрытность и малообщительность: «Тоже мне – философ».

– Одним махом мы стёрли целый город и тысячи жизней. Раз, и всё! Я видел своими глазами – я вёл фотосъёмку. И солнце… – Душеприказчик-защитник четвёртой степени замолк на полуслове и прислонился к стене. Его глаза походили на окуляры фотокамер – стеклянно-неживые.

Пи-Ти внутренне содрогнулся, встретившись взглядом с подчинённым. За стеклянными зрачками он увидел безжизненную пустыню на том месте, где только что кипела жизнь. Выжженную и исковерканную. В какой-то миг ему захотелось вскочить, подбежать к товарищу по оружию, прижать его по-дружески к себе и найти те слова-бальзам, которые согрели бы и излечили простудившуюся душу. В какой-то миг… Он боязливо покосился в «зал». Хватит нюни распускать, – отдёрнул сам себя, поправляя сбившуюся форму, – тоже мне: душеприказчик-защитник второй степени, командир авиагруппы! Подчиненный может проявить слабодушие. Но ты!? Да и подчинённому пора брать себя в руки, а то завтра он не сможет чётко выполнить мой приказ. Тьфу ты … – Пи-Ти мысленно выругался, стараясь «плюнуть» в бесформенный белый «мешок», прислонённый к стене, который некогда был душеприказчиком-защитником четвёртой степени. Однако вслух он произнёс, подойдя вплотную к Кэй-Ай:

– Возьмите себя в руки! Вы душеприказчик-защитник, а не чувствительная девушка, падающая в обморок при виде раздавленной ею букашки. Вам доверено защищать Родину! А вы… стоите тут как размазня. «Город стёрли», – передразнил Пи-Ти своего подавленного подчинённого. – Надо будет, и ещё сотрём. Я бы всю эту зелёную плесень стёр бы к … – Пи-Ти вытер слюну, выступившую в уголках рта. – Цвет или белый или зеленый. И уж поверьте мне, для нас лучше, чтобы он был белый. Ну ещё можно допустить синий (союзники всё-таки), хотя пусть и он катится ко всем чертям! Белый, слышите меня! Белый, как моя форма! – Он почти кричал прямо в лицо опустившему глаза душеприказчику-защитнику четвёртой степени. Этому интеллигенту, непонятно каким образом попавшему в боевую часть.

Он хотел (ох, как ему хотелось!) своим криком размазать его по фанерной стене, превратить в жалкий прах, стереть из своей жизни, забыть! Он сейчас упивался своей властью. Властью над чужой душой. Ведь по законам военного времени он мог… – Пи-Ти неожиданно замолчал и, резко повернувшись, вернулся на своё место. Не сводя тяжёлого командирского взгляда с подчинённого, он медленно сел на стул и положил локти на стол.

Жара, – подумал он, вытирая липкие капли со лба.

Раздражение сменилось удовлетворением. Он словно сорвал внутри себя плотину, и вырвавшиеся наружу стихии, сметая всё на своём пути, унесли прочь невыносимое давление, таившееся за хрупкой плотью. Но больше всего тешили душу Пи-Ти те звуки, вырывающиеся из чёрного мрака – тысячи птиц взмыли вверх, восторженно хлопая ему своими крыльями.

Какие прекрасные звуки – звуки собственной значимости и сопричастности. Ради них он и жил. Ради них живут все, и даже этот «мешок» у стены, называемый в миру Кэй-Ай, – язвительно думал Пи-Ти, не сводя победоносного взгляда с униженного подчинённого. Он мог, конечно, мог, одним своим словом бросить его в объятья небытия. Стереть из списков если не живых, так хотя бы нормально живущих. Мог, но зачем? – Он здесь, чтобы исполнять приказы и служить своей Родине – своему Цвету! Так пусть исполняет свой долг, если не хочет для себя, так хотя бы для других зарабатывает Об-рок. И я как командир авиагруппы, добьюсь этого.

– Вам всё ясно, душеприказчик-защитник четвёртой степени? Вы здесь для того, чтобы давать моей авиагруппе метеосводку, а не для променада с девушкой в тени пальм. Это ей вы можете рассказывать, какой вы добросердечный и мягкий, – Пи-Ти саркастически ухмыльнулся, с удовольствием наблюдая опущенную голову Кэй-Ай (ах, какое наслаждение) и добавил, – это ей можете поплакаться в плечо, рассказывая об ужасах войны. Поверьте мне, девушкам нравится слушать своих пропахших порохом возлюбленных. «Ах, это так романтично.» – Пи-Ти поднёс руку ко лбу, изображая из себя жеманную красавицу. – Ха-ха-ха, – засмеялся он, довольный самим собой («зал» не унимался – вот это Об-рок!).

– Разрешите идти? – Кэй-Ай выпрямился и посмотрел сверху вниз на своего развеселившегося командира.

Улыбка слетела с лица Пи-Ти, он вскочил на ноги – сквозь стеклянные зрачки на него вновь дохнула пустыня смерти. Ему хотелось кричать и проклинать, но во рту пересохло, и язык отказывался подчиняться своему хозяину. Он не просто увидел пустыню, он всем своим существом ощутил её горячее обжигающее дыхание. Всё, что у него получилось, тихое и сухое:

– Идите.

– Да, сэр.

Когда за Кэй-Ай закрылась дверь, Пи-Ти шёпотом добавил:

– Идите ко всем бесам.

Он свалился на свой стул и потянулся к ящику у стола. Вытащил гранёную бутылку и рюмку. Внутри всё клокотало, и он не знал точно, что послужило причиной гнева и подавленности. Моралист Кэй-Ай, усталость после тяжёлого боевого задания, проклятый взрыв, похожий на ядовитый гриб, источающий из себя смертельные испарения, убивающие всё вокруг, чьи споры посеял он сам вот этими самыми руками. – Душеприказчик-защитник второй степени безразлично посмотрел на свои руки, – может, война? А что война – один из видов существования. Который, кстати, даёт куда больше свобод и возможностей, чем опостылевший мир. Мог ли я мечтать о такой карьере в мирное время? Нет! – Пи-Ти откупорил бутылку и наполнил до краёв рюмку. – Ну, будем. А за что?.. За победу? И что потом? Сейчас я властелин душ, первый бомбардир, мне жмёт руку сам Гонаци. А после победы… За тебя, Пи-Ти. – Пустая рюмка глухо звякнула по столу.

Облегчение было временным. Слишком скудным был источник, затерянный среди высушенных песков. – Будь ты проклят, Кэй-Ай… и война, и мир. Стану! стану я душеприказчиком-защитником первой степени. Возможно, даже, душегубом-защитником и что… – он не заметил, как наполнил вторую рюмку, – что: Об-рок, Об-рок, Об-рок; для чего? Чтобы жить?

– Проклятье, – Пи-Ти посмотрел на янтарный напиток, поднеся его на уровень глаз, и быстро осушил.

Приятная, тёплая, согревающая горечь соприкоснулась с горькой жёлчью, и вскоре две подруги распевали песни, обнявшись и нашептывая одна другой свои тайны.

Пи-Ти сидел за столом в задумчивой позе, поставив локти на казённую столешницу и подперев подбородок сложенными в кулаки ладонями. Он слегка захмелел, и его остекленевшие глаза не мигая смотрели в пустоту. День, с его беготнёй, заботами и долгом остались где-то там, за далёкой, далёкой, затерявшейся в тумане стеной. Сама стена скорее походила на мираж в пустыне, чем на что-то реальное и осязаемое – она покачивалась и плыла…

Полевая авиабаза погрузилась в темноту. На небе загорелись звезды. Тишина и покой укрыли разгорячённую землю, и только могучий океан о чём-то шептался с наклонившимися к воде пальмами. Тень сидел, прислонившись к стене, и прислушивался к звукам ночи. Ему не спалось.

Мысль пыталась ухватиться за некую ускользающую грань, но непременно соскальзывала и проваливалась в бархатное безмолвие. Ему хотелось охватить необъятное – день прошедший.

Казалось бы, такой пустяк – двадцать четыре часа. Солнце выглянуло из-за горизонта, приподнялось, сонливо потягиваясь, оглянулось и, быстро пробежав по небосводу, устало и умиротворённо ушло на покой, окрашивая на прощание высокие перистые облачка в пастельно-розовые тона.

Но кто сказал, что двадцать четыре? Умножьте на число просыпающихся и засыпающих, и вашему взгляду откроется величавая вершина айсберга под названием жизнь, она, подминая под себя волну, самоуверенно, порой даже чересчур, движется среди бескрайних океанских просторов. Человеческая натура, восторженно любуясь нависшей на ней ледяной глыбой, уже стремится, жаждет проникнуть в таинственные глубины, темнеющие под белыми бурунами неуёмных волн. Ведь там, вспарывая солёные воды и разгоняя стайки рыб, парит в невесомости остальная часть ледяной глыбы. И она настолько превосходит увиденное на поверхности, что разум теряется среди грандиозных нагромождений и отказывается верить в их реальность.

Подводная часть айсберга – это результат умножения, многократно возведённый в степень, состоящую из наших помыслов, замыслов, желаний, великих и не очень идей, сиесекундных капризов и многого, многого того, что называется одним словом – бытие, или если угодно – её величество жизнь.

– Цивилиус? – Тень озадачено смотрел в полумрак помещения, еле-еле угадывая в углу малоприметную будочку.

Я вздремнул? Забылся? Или, может быть, Цивилиус говорил со мной, а я не замечал, – промелькнуло в голове Тени.

– Сидишь. – Проскрипел знакомый голос в ответ. – Ну, как ты, освоился на «сцене»? Не шарахаешься больше, вызывая недоумение «зала», возмущение и раздражение «коллег».

– Сижу. Сижу, Цивилиус.

В их голосах слышалась радость. Так шепчутся друзья после долгой разлуки, забывая, что на улице уже давно заполночь.

– А я знаю, дорогой мой, не забывай: всё происходящее на подмостках происходит не без моего участия, как никак – Управляющий, кхе-кхе.

– И давно ты стал Управляющим?

– Давно? Вот всегда у вас так, – в голосе послышалось разочарование.

– Что? – не понял Тень причины разочарования, – и у кого – у нас?

– У театралов! Всё условно. Время, места, билетики, анонсы, афиши, драмы, комедии, трагикомедии. Иногда оглянешься, мать моя, лица новые, а всё по-старому. Толкаются, извиняются, шепчутся, интригуются, ожидают и разочаровываются, рукоплещут и тут же скучают. Они продавливают пронумерованные сиденья в ожидании зрелища и получают его. Немногие удосуживаются задаться вопросом: вход-то бесплатный и свободный, а как же актёры, декорации? Кто платит? И чего это стоит?

– А это стоит? – осторожно спросил Тень и тут же пожалел об этом, – ответ напрашивался сам собой.

– Травинка на лугу ничего не стоит. Звезда несётся себе в космическом вакууме, так, задаром. Земля вертится, между прочим. Галактики? Вам сколько? Законы Вселенной? Бери! На! Так нет же, вам нужно увидеть, ощутить нервную дрожь, вкусить сладость или горечь, наслаждаясь предчувствием и гордясь обладанием и приобщением. Посмотрел, посмаковал, давай ещё!

Ничего не стоит, если не рвать ромашку с целью ощипать её до уродливости, чтобы только узнать: любит, не любит. Или тщеславно теша себя мыслью о превосходстве разума над жалкой природой, сумевшей, только-то и всего, создать это жалкое творение, состоящее из лепестков и стебелька, заключать его в букет высокого искусства и, обволакивая высокопарными фразами, дарить, обрекая на казнь временем.

Не стоит там, где всё удивительно едино и взаимосвязано, оставаться стихийно свободным. Где нет смерти в понимании разума, ведь она всего лишь одна из многочисленных форм бесконечно непознаваемого… Ох, да что же это со мной, как встречу тебя, так сразу язык развязывается!

Старик замолчал. Вдалеке послышался шум прибоя. Тень не нарушал тишину, прислушиваясь к звукам ночи.

– Ты чего молчишь? Обиделся? Зачерствел, да-да, я и сам чувствую. Посиди здесь с моё – в камень безмолвный превратишься. Вон как мои предшественники. Они оттого и безмолвны, что сказать-то нечего, так – суета. А ты не обижайся на меня, это я по привычке. Мне велят, я управляю. Мне приносят, я доношу. А болтать я не имею права, это, как тебе сказать, – против моей природы.

– Со мной же болтаешь.