В Братстве зажжённой искры. Альманах. Выпуск 5

***

Увидишь короткий вокзальчик, где тумба у чайной
Где в сальных углах пауки заплетают парчу
И вечный майор из-под тулы, попутчик печальный
Расскажет какую-то ересь, а я промолчу

В конце февраля не остынут вагонные полки
Хоть выйди на снег, но не станешь добрей и бодрей
У края платформы, где пьяница в детской бейсболке
Напротив ларька звукозаписи пляшет под рейв

Тут спят девяностые – рэмбо и водка распутин
Тут ворох заветного света и гул речевой
А родина дремлет – давай же её не разбудим,
Давай же, попутчик, не скажем о ней ничего

Пусть дым затекает под ветер, проходит под вечер
И падает в снежную яму серьёзный майор.
А жест расставанья? Он будет никем не подмечен
В конце февраля завершается время моё.

***

В гремящем тамбуре молчишь, закат неодолимо горек
Над треугольниками крыш и позвонками новостроек,

И тут какой то мужичок минуту верную находит,
Встаёт, и, дёргая плечом, петь принимается в проходе.

Знакомы эти песни всем, про мусоров и птицу в клетке,
Про травы первые в росе и друганов на малолетке,

Про бесконечные поля, про стужу зимнюю и вихри.
И замолчали дембеля, студенты пьяные притихли.

Тут отвернёшься, лбом в металл уткнёшься, улыбаясь,
с тем лишь,
Чтоб слёз никто не увидал, и будет, позже,
как задремлешь,

Любовь святая, на века, кульки с крыжовником, рассада
И будут падать облака за колокольнями Посада.

Виктор Каган

И ОСТАЁТСЯ ТОЛЬКО…

Памяти Вяч. Вс. Иванова

Смерть прячет в землю плоды удачной ловитвы.
Они прорастают к свету травами и цветами.
Мы как умеем, как можем бормочем свои молитвы,
господи, говорим, что теперь будет с нами.

Что станется с нами? А ничего не станет —
будем жить-поживать, снова сновать челнами,
делать своё дело покуда не прогорланит
первый петух дня, где запричитают над нами.

Будем жить-поживать. Только теперь иначе.
С мёртвым рядом не сядешь, разве что он приснится
и, просыпаясь, услышишь, как не поёт, а плачет
там в тишине заоконной осиротевшая птица.

Будем жить-поживать. Острого горя замять
сменится тихим снегом, грустью бабьего лета.
Научимся улыбаться. Боль переплавим в память.
Станем прозрачно помнить и благодарить за это.

Благодарить за то, что всё это в жизни было —
милые мелочи, счастье, радости и печали,
встречи, прощанья, разлуки… Тело взяла могила.
Душа согревает душу невидимыми лучами.

Встретимся ли не знаю. Но догоню когда-то
и, оглянувшись на камень, где к дате прильнула дата,
хочу улыбнуться живущим и видеть, что встрепенулись
от слёз и мне улыбнулись… просто в ответ улыбнулись.

***

О чём ни говори, а говоришь о том,
что как ни говори, ни составляй слова,
а, новых дней Сизиф, таскаешь решетом
глоток небесных слёз немого божества.

Оно мычит в ночи, колотится о слух —
сказать себя нет сил и не сказать нельзя,
и, возвращаясь в прах, отчаявшийся дух
кричит и месит пыль, в мольбе себе грозя.

Звезда летит к звезде – не может долететь.
Луна сама себя пластает на куски.
А ты посмел сказать. Да как ты смеешь сметь
ворочать камни слов до гробовой доски?

Мерцает в небесах межзвёздная пыльца
и речи мотылёк стремится на огонь,
и тень от мотылька касается лица,