Детство Егорки

И соседский Шарик забрался в тенёк за домом. Лежит на боку, лапы вытянул, тощенький живот выставил. Красный язык с белёсым желобком посередине вывалил чуть ли не до земли. Дышит часто: «А-ха-ха-ха-а…»

Всем жарко!

Вдруг в конце улицы заурчал грузовик. Егорушка знает, что сейчас за полуторкой потянется клубом пыль. А это интересно. Машины по их улице ездят нечасто, развлечений мало. С соседскими мальчишками он любил встречать проезжающие автомобили. Особенно нравились грузовики: они так напылят, что аж до неба достаёт. Легковушки так не могут, да и появляются редко, не каждый день увидишь «эмочку», на которой ездит главный начальник района. Чего ему тут делать? А за трактором пыль слабенькая, ползёт как черепаха, можно даже бегом обогнать.

Выйдя за калитку, Егорка стал ждать полуторку. Вон и соседский Васька тоже выглянул.

Как только грузовичок проехал мимо, оба мальчика кинулись на дорогу – и исчезли в клубах пыли. Васька не видит Егорку, Егорка – Ваську. Пыль забивает нос и слепит глаза, забирается в рот и скрипит на зубах. Вкуса у неё никакого. Зато так славно пахнет отработанным бензином. Голова кружится, и в носу чешется, хочется чихать.

– Ап-чхи! – принялся Егорка прочищать носопырку.

Пока он чихал, мать выглянула из окна и увидала эту картину. Не мешкая прибежала и ухватила сына за руку.

– Ждёшь, когда тебя микробы съедят? А ну-ка – домой, мыться!

В гостях хорошо…

Сызмала Егорушка сообразил, что ходить в гости не только интересно, но и полезно. Особенно когда в Сосновку приехали две выпускницы из московского медицинского института, которых отец пригласил на работу в районной больнице. Поселили молодых врачих в избушке напротив дома заведующего райздравотделом. Тесновато, но для незамужних да бездетных это не в тягость.

В новеньких женщинах всё было необычно. Среди деревенских обывательниц они резко выделялись модными шубками, лакированными ботиками и пуховыми шапочками. На руках – кожаные перчатки. И волосы москвички завивали в мелкие кудри. Это тебе не овчинные полушубки носить, топотить по снегу валенками и кутать голову в шерстяной платок грубой домашней вязки. Про перчатки у деревенских и речи нет, обходились рукавичками из козьей шерсти. Не так фасонисто, зато тепло.

А какие у них имена! Одну из подружек, высокую и светловолосую, звали Римма. Звучно, не правда ли? И у второй, пониже ростом и брюнетистой, имя было тоже необычное – Нелли.

Было это зимой, когда Егорка осваивал жизненное пространство по третьему году после появления на свет. И так вышло, что однажды тётя Римма и тётя Нелли пригласили Егорку к себе, после того как вечером, после дежурства в недавно построенной больнице, они погостили у Егоркиных родителей. Мать не возражала, отец тем более. Пусть начинающие медики привыкают к детям. Возможно, кто-нибудь из них станет педиатром – в таёжном краю детских врачей вообще не было.

В гостях Егорке очень понравилось. Правда, игрушек не имелось, зато на этажерке стояли толстые книжки. А в журналах на тумбочке было много цветных рисунков и фотографий.

Особенно понравился Егорке чай, которым его угостили. И даже не сам напиток, а печенье и конфеты, купленные в столичном «елисеевском» магазине. Новизну новых ощущений малыш воспринимал прямым способом – на вкус и цвет. Ещё бы! Печенюшки, посыпанные маком, он доставал из круглой коробочки, а каждая конфета оказалась завёрнутой в две обёртки. Сверху была бумажка с медвежатами на поломанном дереве, а снизу похрустывала блестящая фольга.

– Ешь, кареглазик! – потчевала Римма, целуя Егорку в пухлую щёчку. – От шоколада ещё никто не заболел.

И сама не забывала лакомиться.

Нелли с другого бока подкладывала да подливала. Тут же стояла вазочка с мёдом, которым девушек угостил местный пасечник, приезжавший на медосмотр. Мёд Егорка особенно любил.

Наевшись до отвала, Егорушка начал помаленьку клевать носом. Подружки о чём-то пошушукались и закончили тайные переговоры довольными улыбками.

После этого гостя уложили на кровать и укрыли тёплым одеялом. Наш герой тут же и заснул.

Тётя Римма оделась и быстренько сбегала через улицу к родителям Егорки. Не знаю, о чём она там говорила с матерью уснувшего «мужичка», но решено было не тревожить малыша до утра.

Проснулся Егорка между двух тёплых женщин. Это его весьма поразило, поскольку вчерашний вечер растаял в памяти, как снежинка на ладошке. Но где было ложиться хозяйкам – ведь кровать-то в доме одна. Хорошо, что большая.

Пока топили печку и грели чай, Егорка оставался в постели, не решаясь выбраться на холодный воздух, которым тянуло от заиндевелых окошек.

За этим занятием и застала его мать, прибежавшая спозаранок забирать сына. Она наотрез отказалась от угощенья:

– Чай и у нас есть!

Егорка был быстренько облачён в зимнюю одежонку и доставлен домой.

Так закончился первый выход Егорки в гости. К сожалению, второго случая не представилось. Что-то маме не понравилось во всей этой истории. Только вот что? Этого Егорка долго не мог понять. В гостях ведь так хорошо… Лишь много позже узнал он поговорку: «В гостях хорошо, а дома лучше».

Правда, не было дома таких вкусных конфет и таких симпатичных тёти Риммы и тёти Нелли. Но это не беда, мама всё равно самая красивая на свете, даже если и сердится.

Уголёк из печки

Вечером отец растапливал печку. Егорушка любил смотреть, как это делается. Много интересного происходило на его глазах.

Вначале отец приносил со двора охапку поленьев и сбрасывал на жестяной лист, прибитый перед печкой. Ещё осенью отец привёз на Гнедке берёзовые брёвнышки, а потом распилил их на небольшие чурки. Вообще-то пилил он не один. Поскольку пила была двуручная, Егорушка ухватывался за рукоятку и помогал по мере сил.

«Вжик!» – пила уходила от Егорки. «Вжик!» – прибегала снова. И хотя работать одному было гораздо легче, чем тягать сына вместе с пилой туда-сюда, отец довольно улыбался. Помощник растёт!

Колоть чурки острым топором Егорке не разрешалось. Зато таскать чистенькие белые полешки к забору – это пожалуйста. Здесь они укладывались одно на другое между вбитых в землю кольев. Получилась дровяная стенка выше Егоркиного роста. Колья не давали сооружению рассыпаться. Сверху дровишки накрыли от непогоды старыми досками. Всё, поленница готова!

Вот из этого запаса и брались зимой дрова.

На растопку холодные и заснеженные поленья не годились. Для этого дела у дымохода возле трубы на припечке со вчерашнего дня сохли три полешка. Отец брал большой кухонный нож и принимался щипать лучину.

Затем открывал дверцу, сгребал в кучку оставшуюся после утренней топки золу, большая часть которой проваливалась сквозь колосники в поддувало. Остатки железным совком ссыпал в ведро. На очистившееся место клал скомканный газетный лист и поверх него строил из лучины некое подобие колодца.

На самом верху печной трубы вытягивалась наружу закопчённая чугунная вьюшка.

Дальше начиналось самое интересное. Из небольшого кожаного мешочка, затянутого ремешком, отец вынимал маслянистый серый камень кремень. Вслед за ним появлялась острая железячка, так называемое кресало. И напоследок извлекалась лохматая обгорелая тряпочка – трут. Приладив тряпочку поудобнее, отец принимался чиркать кресалом по камню.

Весёлым снопом сыпались искры. Тряпочка начинала тлеть. Отец раздувал огонёк и быстро совал в печку. Вспыхивала бумага, среди лучин занимался маленький пожар. Сбоку придвигались принесённые поленья. Дверца захлопывалась, зато открывался вход в поддувало. Воздух устремлялся вверх, и в печи начинался весёлый треск.

Мать ставила на плиту чугунок с очищенной картошкой, залитой водой. Это значило, что на ужин будет любимая Егоркой толчёнка. Корова Зойка доилась хорошо, хотя давала меньше, чем летом, зато погуще и посытнее. «Молоко у коровы на языке», – говорила мать. Сколько Егорушка ни смотрел, но на языке у Зойки ничего, кроме сена, не видел. Но мать зря говорить не станет, приходилось соглашаться.

В кухне постепенно делалось теплее. Чугунок начинал булькать и пускать пар. Рядом закипал чайник. На сковороде шкворчало сало и жарился лук.

Отец присаживался на корточки, доставал из кисета сложенную гармошкой газетку, отрывал листок и сгибал его. Потом ухватывал щепоть махорки и сыпал дорожкой на получившийся желобок.

Егорке нравилось наблюдать, как отец проводил языком по краю листочка, ловко закручивал махорку в длинную колбаску и зажимал один конец пальцами. Не первый раз видел Егорка эту картину, но всё-таки волновался, получится ли у отца хорошая папироска-самокрутка.

Открыв печную дверцу, отец, поплевав на пальцы, вытаскивал мерцающий чёрно-красный уголёк и прикуривал от него. Щипцы, стоящие в уголке у печи, оставались без дела.

Выпустив первую струю дыма в печку и кинув туда же уголёк, отец вставал и, накинув полушубок, выходил на крыльцо.

– Шапку надень! – ворчала вдогонку мать.

Отец возвращался и нахлобучивал на голову рысий малахай.

Мать обращалась к сыну строго и внушающе:

– Не учись дурному. Мало ему язвы желудка, так туберкулёз решил заработать.

Она толкла в чугунке сварившуюся картошку, накладывала в тарелку и придвигала к сыну.