Hotel Rодина

– Мы – Европа, а не Азия. Нашим людям нужна эвтаназия!

Какой-то азиат в халате с беспокойными чёрными маслянистыми глазами хватал людей за руки и, заглядывая им в глаза, спрашивал: «Аллах акбар?» Люди отмахивались. Азиат схватил за руку проходившего священника и жалобно спросил у него: «Аллах акбар?». Священник погладил его по голове, перекрестил со словами: «Воистину акбар, брат», дал ему конфету, и что-то шепча, продолжил свой путь.

Караваев шёл рядом с ним. Пьяный забулдыга неожиданно схватил священника за руку, и, ощериваясь чёрными гнилыми зубами, выкрикнул радостно:

– Народ! Гляньте-ка – поп! Ну-ка, покажи нам чудо, попик!

Священник попытался вырвать руку, но пьяница вцепился в неё, как клещ. Весело озираясь, он кричал:

– Товарищи, поп гордый – не хочет народу чудо показать.

Пару окружила толпа. Священник, наконец, вырвал руку и весело сказал:

– Ну, ты, выжига, выпросил. Будет тебе чудо.

Он перекрестился, плюнул в ладонь, размахнулся. Удар в нагло ухмыляющуюся харю приставалы был профессионален. Пьяница мешком свалился на землю и затих под гогот, аплодисменты и одобрительные возгласы людей.

Рядом с абсолютно голой девицей, через роскошный бюст которой шла алая шёлковая лента, где золотом было выведено: «Мисс Усть-Уржанск – 2002, 100% —девственница. Дорого», устроилась миссис из Англии, раздававшая гуманитарные консервы, изготовленные в 1941 году по заказу Королевских Военно-Морских сил, а рядом бойкая девчушка торговала эксклюзивными экземплярами презервативов, сообщая покупателям, что этими марками резинового изделия пользуются звёзды Голливуда. Пьяные «братки» избивали ногами извивающегося под ударами их крепких ботинок окровавленного мужчину. Немного поодаль за этим избиением наблюдала группа молодых милиционеров, лакомившихся мороженым. Чуть дальше группа молодых людей со спущенными брюками рукоблудствовала у расстеленного на земле американского флага.

Караваева подташнивало. Он облизал пересохшие губы и поискал глазами место для перекура. Пристроился он между бабулькой, торгующей приворотным зельем и стариком, уверявшим, что был лично знаком с Кагановичем. Прикурив у человека похожего на Жириновского, он присел на корточки.

Мимо шли и шли люди. Прошла живописнейшая группа арабов, похожих, как один на Бен Ладена, за ними прополз настоящий БТР с развевающимся флагом СССР. У флага, на крыше бронетранспортёра, танцевали две полуголые девушки. На номерном знаке БТРа значилось «Вован». Люди, ругаясь, неохотно уступали дорогу металлическому зверю.

Следом проследовала колонна бедно одетых людей с иконами и хоругвями, за этой колонной ещё одна с портретами последнего царя и его семьи с транспарантом «Нас спасёт самодержавие».

Караваев закрыл глаза и несколько минут сидел, отключившись, а когда открыл глаза, то увидел, что рядом с ним присел дружелюбно улыбаясь, босоногий, худющий человек маленького росточка с загорелым лицом в глубоких морщинах. Клетчатый потрёпанный костюм, явно ему большеватый, висел на нём, как на вешалке; из коротких рукавов пиджака торчали худые костлявые руки, под пиджаком была майка «благородного» серого цвета, давно не знавшая постирушки. «Ещё один фрукт, мужичок с ноготок. Алкоголик очередной. Сейчас заведёт какую-нибудь балладу, как здесь полагается, – недружелюбно глянул на него Караваев.

Продолжая улыбаться, подрагивающим старческим тенорком мужичок выдал беззубым ртом:

– Милостивый государь, я был вам безмерно благодарен, если вы, войдя в моё нынешнее бедственное положение, соизволили бы угостить меня сигареткой.

Караваев невольно рассмеялся. Он прикурил от сигареты сидящего рядом старика и протянул пачку сигарет мужчине.

– Артист! Ну, наговорил! Нельзя разве по-человечески сказать, что курить хочешь, без этих, знаешь, здешних подходов со стихами да прибаутками, или у вас здесь так принято?

Взяв подрагивающей рукой сигарету из пачки, и, прикурив от сигареты Караваева, мужчина приложил руку к сердцу.

– Премного вам благодарен, добрый сударь. За стиль простите. Привычка. Тридцать лет на сцене оставляют какие-то следы.

– Артист, что ли?

– Что-то в этом роде. А вы, по всему, из вновь поступивших в наши чудесные по своей лукавости и гнусности места?

– А что, заметно? На лице у меня написано или одежда выдаёт? Ты вроде тоже не при фраке, – хмыкнул Караваев.

– Глаза, сударь, глаза, они у вас ещё не погасшие, плёнкой равнодушия и безысходности не успели зарасти. Есть в ваших глазах томление наивности, огонёк любви к жизни пока ещё мерцает. Но если вы (он показал рукой на аллею), по этой Голгофе до конца дойдёте, есть большая вероятность, что они погаснут раньше времени.

– Глаза? – пожал плечами Караваев. – Причём здесь глаза? Ты, что по глазам читаешь?

– Глаза – зеркало души, – серьёзным тоном произнёс мужчина. – Это у детей особенно заметно. Обращали вы внимание какой в детских глазах небесный свет, когда они улыбаются или грустят? Как они пытливо смотрят своими ясными глазками в глаза людей, будто хотят прочитать мысли взрослых обманщиков.

– Это я понимаю. Про детей это каждый человек замечал, – усмехнулся Караваев, – а ты, случаем, не очередной суггестолог с клизьмастологом в одном флаконе?

Их глаза встретились и Караваева будто током ударило: такая тоска и боль сквозила в светлых, словно выцветших глазах человека, из которого, кажется, вся жизнь уже вытекла.