Последняя воля

Тело Любы светилось золотым, но почти на всех ее суставах, особенно пальцах рук и коленях, каждая косточка была покрыта красноватым мхом. Мох шевелился и дышал.

Об артрите соседки Карпачев знал давно, но только сейчас понял, как это выглядит на самом деле.

Затем время потекло одновременно и быстро, и медленно. Сначала приехали милиционеры. Начали что-то говорить об осмотре, о справках, о разрешениях на похороны, однако приехавший за ним верткий худой парнишка быстро все вопросы решил, и милиционеры уехали. Затем этот же молодой человек разобрался и с приехавшими медиками. В итоге он забрал из комнаты Мишу и Машу, и они ушли.

Люба принесла из другой комнаты тряпки. Завесили висевшую на стене плазму и зеркало на Машином трюмо возле кровати. Зажгли свечу.

Карпачев смотрел на это все как-то отстраненно. Он много раз был на похоронах и все подобные действия так или иначе в своей жизни уже видел. Но вот чтобы эти манипуляции проводились с ним, увидеть даже не ожидал.

Через некоторое время в комнату зашла еще одна соседка по улице – Маринка. Маринка была младше Карпачева лет на десять. Иногда Александру казалось, что та не прочь замутить с ним роман. Периодически она то словом, то действием флиртовала с Александром при общении, которого невозможно было избежать, живя на одной улице. Маринка была, в общем-то, симпатичной женщиной, но Карпачев, во-первых, любил свою жену, во-вторых, гадить там, где живет, не собирался, ну а в-третьих, о Маринке ходили различные слухи, которые позволяли думать о ней как о доступной женщине. В связи с этим Александр ограничивался короткими шуточками и ответами на ее поползновения и грани дозволенного не переходил.

В подтверждение слухов, Александр заметил в золотистом свечении Марины странное образование. Внизу живота у нее двигались несколько коричневатых, достаточно толстых, с палочку для суши, червяка. Они кружили в медленном танце вокруг низа живота, иногда присасываясь к стенкам одного из органов, и в этом месте образовывалась небольшая язвочка. Однако червячок долго к стенкам, судя по всему, матки не присасывался. Казалось, он впитывает в себя что-то и отсоединяется, продолжая свой путь дальше. Ранка от укуса почти мгновенно затягивалась. Однако одна из таких ранок явно уже давно была не затянутой и продолжала оставаться отрытой. Из нее сочился золотистый, в цвет телесному сиянию сок, и червячки иного подплывали к «источнику» и пили его, не напрягаясь на новый укус.

– Ну что, обмывать нам досталось, Мариш, – сказала Люба.

– Ну, да, родне ж нельзя.

С этими словами она начали раздевать Карпачева.

Тот стоял и молча смотрел, как его оголяют две женщины, которые никак не могли увидеть его раздетым в жизни. Карпачеву стало жутко неприятно смотреть на то, что происходит. Вот сняли его пижаму, вот стянули памперс с тела…

«Ё-моё, да я обделался! Видимо, под конец. И они все это видят… Господи, стыдно-то как…»

Но женщины бойко справлялись со своими задачами и вскоре Карпачева переодели в принесенный Машей костюм. Положили на кровать. Принесли икону. Зажгли новую свечу.

В процессе всего дня Машу поили успокаивающим, а Миша, особо не любящий выпить, к концу дня стал изрядно пьян.

Все это Карпачев мог наблюдать в изменениях цвета тела и появлениях новых образований.

Успокаивающие таблетки, а затем и микстуры, которые Люба давала Маше, после приема и попадания в желудок превращались в сероватый дымок, который расходился во всему телу, оседая почти во всех его частях и превращая золотистое сияние Маши в буроватое. Основная часть дымка скапливалась в мозге, оседая на его извилинах.

Алкоголь в Мишином теле проявлялся несколько по-другому. Попадая в желудок, он стремительно разливался по венам быстрыми, сизыми потоками, после чего охватывал почти все его участки. Постепенно, не быстро, в течение дня, часть синеватого вещества скапливалось в икрах и коленях ног, частично в суставах и позвоночнике, но основная часть также скапливалась в голове, особенно в районе глаз, и становилась похожа на пульсирующее желе.

За целый день Карпачев настолько привык, что уже мертв, что даже подзабыл об этом и наблюдал все происходящее, как странное кино. Больно физически не было, страшно тоже. Несколько раз хотелось плакать вместе с горевавшими родными, но плача как такового не вышло. Однако вечером, когда все уже разошлись, и в комнате стало невыносимо тихо и безлюдно, единственным движением, нарушавшим спокойствие воздуха, была горящая свеча. Карпачеву стало сначала грустно, а затем интересно: что же с ним будет дальше.

Сидеть и смотреть на свое лежащее, по-деловому наряженное тело он не хотел, да уже и не мог.

Карпачев подошел к двери и, не останавливаясь и не сомневаясь, шагнул сквозь нее. Чувство было, как будто он прошел в темном подвале через стену плотной паутины. Но ощущение было быстрым, и Карпачев свободно оказался на другой стороне двери.

Пройдя через дом, он задержался на кухне, где за столом сидел Миша, допивая остатки водки. Сын сидел молча, не плакал и о чем-то сосредоточенно думал, считая какие-то цифры на калькуляторе.

«Дорого, наверное, хоронить меня. Подбивает бабки. Ну, да пусть. Денег ему хватит в любом случае. Это его первые самостоятельные заботы. Теперь он глава семьи. Молодец».

Не желая дальше наблюдать за стараниями Мишки, Александр вышел прямо через стену кухни во двор.

На улице было тепло. Луна освещала двор, и Карпачев решил пройтись к пруду.

Проходя мимо зарослей хвойников, он заметил Севиного кота – Тимку. Заметил его, потому что тот светился нежным золотистым светом. Тимка притаился за одним из кустов и явно собирался напасть на мелкую, поблескивающую желтым мышь примерно в метре от себя. Резкий бросок, и мышка уже в зубах у кота.

Тимка схватил тело мышки и рванул в сторону своих владений, а на месте трагедии осталось серое подобие пойманного животного. Мышка заметалась по кругу, подпрыгивая и прижимаясь к земле. Потом успокоилась, стала на задние лапки и замерла. В этот момент с неба к мышке опустился тоненький белый лучик. Мышка взглянула на него и сначала медленно, а затем быстрее рванула за ним вверх к небу. Уносясь ввысь, она забирала лучик с собой.

«Интересно, – подумал Карпачев,– мышка, что же, унеслась в свой мышиный рай? Странно, а почему этого не происходит со мной? Видимо, мышка заслуживает этого больше, чем я».

Сначала от этой мысли Карпачеву стало даже весело. Потом вспомнив, что кроме рая есть еще и ад, он испугался. Но в итоге успокоился и продолжил путь к озеру.

По дороге редко, всего лишь пару раз, он замечал подобные лучики в разных частях сада и один раз за озером.

«Очевидно, живность охотится. Днем лучиков этих было побольше. А один был вообще огромным, ну тот, что у Рябиновки светился, видимо, что-то большое погибло».

С этими и прочими подобными размышлениями Карпачев бродил всю ночь. Зашел к спящему Севе. Прогулялся по дворам соседей.

Странно, но время летело очень быстро и буквально через пару часов, как показалось Александру, начало светать, и он вернулся к дому.

Первым приехал Семен.

Он, одетый в дорогой черный костюм с серой рубашкой, достал из «Каена» огромный венок из живых цветов, на котором красовалась надпись «Александру от лучшего друга». Подъехавшие за ним помощники стали выносить из микроавтобуса еще несколько венков с надписями «От жены», «От детей» и букеты с гвоздиками. Видимо, для семьи купил по просьбе Мишки.

Он подошел к Маше, которая моментально зашлась плачем, обнял ее и вошел в дом.

Зайдя в комнату и лежащему Карпачеву, он подошел к телу, положил свою руку на его сложенные и сказал:

– Ну что, дружаня, вот и все, отмучался.

Слез Карпачев не заметил, но суровая мужская натура Семы в общем к этому и не располагала.

Тело Семена светилось привычным уже золотистым светом. Однако в легких сильно курившего Семы виднелись затемнения. Затемнения были похожи на кляксы, которые то соединялись друг с другом, то распадались на части. Действия их были хаотичны и напоминали оливковое масло, плавающее в воде.

Затем начали приезжать все остальные.

Карпачеву было интересно рассматривать каждого. Иногда ему становилось очень грустно за самого себя и окружающих, иногда интересно, рассматривая, кто на какой букет расщедрился. Гамма чувств была различной.

В общем, вид людей, приехавших на его похороны, был примерно одинаков. Все, в отличие от лежащего и светившегося голубым Карпачева, были приятного желтенького цвета. Кое у кого были нарушения в организме различного, причудливого характера, но вскоре Александр устал их рассматривать.

Особенно необычным, правда, было тело Кати-бухгалтера. Очень тучная в жизни, она, как и все, светилась золотистым, но в местах скопления жира ее тело было наполнено мелкими, примерно с гречку камешками. Камешки перетекали из одной стороны в другую, в такт движения Кати. Внешне это производило впечатления мешочков с песком, привязанных к телу женщины.

Самым особенным из пришедших на похороны был Пашка, внезапно расстроивший Карпачева своим видом.

Пашка пришел с небольшим букетом розочек, явно срезанных в розарии Любы. Он вежливо поздоровался со стоявшими во дворе и частично курившими людьми и зашел в комнату к лежащему соседу. Непонятно зачем Карпачев пошел за ним. В этот момент в комнате никого не было. Пашка подошел к дяде соседу, сел на стул и внезапно заплакал.

– Дядя Саша, а помните, как Вы мне солдатиков подарили, когда я маленьким был? Таких ни у кого в классе не было. Они до сих пор лежат у меня в ящике. А как мы ездили в город в кино? Я больше никогда ни с кем из взрослых в кино не был.

Карпачев нахмурил брови и напряг память. Ну, кино он вспомнил. Действительно, был период, когда Сева лежал в клинике на капельнице, и Люба была вынуждена ездить к нему. Маша с детьми тогда была на море, и Люба, очень стесняясь, попросила Карпачева посидеть полдня с десятилетним Пашкой. Карпачев не мог отказать соседям в беде и согласился. Одно только он забыл сказать, что собирался в этот день с друзьями сходить попить пива и посетить кинотеатр на премьеру нового боевика. Проблема был решена очень быстро. После отъезда Любы Саша вызвал такси, посадил в него Пашку и поехал к друзьям, пиву и кинотеатру. В общем-то, Карпачев занимался только собой, но маленький скромный Паштетик ему совсем не мешал, и поэтому особо он его и не запомнил.

С солдатиками было сложнее, но напрягая память, Карпачев вспомнил, что действительно, когда-то его заказчик, оптовый торговец детскими игрушками, подарил ему почему-то три набора солдатиков. Два Карпачев отдал своим детям, а последний предложил пробегавшему тогда мимо двора Пашке. Подарил и забыл, а малой, видишь ли, запомнил…

Смотря на вспоминающего какую-то лабуду и плачущего в одиночестве Пашку, Карпачев внимательно рассмотрел его и внезапно, присмотревшись к животу мальчишки, увидел довольно большого, размером со сливу слизня, присосавшегося к телу Пашки в районе соединения желудка и кишечника. Слизень был точь-в-точь как у него самого. Он надувался и сдувался, шевеля щупальцами и проникая то глубже в стены кишечника, то выходя из них.

«Господи, дружок, да у тебя рак!» – подумал Карпачев и, подойдя к мальчишке, протянул руку к его животу. Как только он дотронулся до тела Пашки, руку пронзила уже знакомая, безумная боль. Несмотря на сильное желание помочь пришедшему соседу, Александр просто физически, если это можно было применить к его состоянию, не смог продвинуть руку дальше.