Темь. В битве за истину

Уже поздно ночью на той же поляне вновь горел костер. Прибывшую в воронке вихря группу гостей спешно накормили остатками вечернего пира, уложили спать на мягкой хвойной подстилке, укрыв звериными шкурами, и оставили в покое: лесные жители в нужные моменты отличались чуткостью. Лишь Вован сторожил их покой, задумчиво смотрел на темнеющий полог леса, на проясневшее небо, тихо украшающееся звездами, временами вздыхал и ковырял в зубах косточкой, подхваченной из костра. Если бы можно было сказать, что по корявому лбу лешака пробегали думы, то это было именно так.

Из чащи за задумавшимся лешаком наблюдал тот самый сверхлюбопытный овинник с ухватками опера. Очевидно, сочинял в уме очередную докладную своему водному патрону.

Лешак осмысливал все происшедшее, и оно нравилось ему все меньше. Вован прошел суровую школу вначале Митромира, затем бандитского капитализма, и обе школы приучили его мыслить, а уже потом действовать, чтобы просто выжить.

Дела лешака в последнее время шли не блестяще. На историческом совещании в квартирке Никитича он сказал далеко не все. Славное героически-бандитское прошлое неумолимо таяло в серой дымке надвигавшегося настоящего. Неизвестно откуда появляющиеся тихие и незаметные людишки занимали чиновничьи посты, прибирали к рукам собственность и попросту изымали ее… Причем, происходило это вроде как законно, да и многие из людишек были в погонах. Несогласные с таким неспортивным поведением либо исчезали, либо отбывали в места не столь отдаленные. Даже блатной жаргон у Вована украли: «мочилово» и «сортир» органично вошли в лексикон уважаемых обитателей властных домов. И это обстоятельство лешака окончательно добило: он начал терять ориентиры, а без них, как известно, и леший в лесу – не леший.

Тертый лешак мог влиться в эту когорту новых хозяев жизни, но слишком многое его отталкивало в них. Прямая натура Вована предпочитала схватки – но открытые, жестокость – но в соединении с милосердием, хитрость – но вместе с некими понятиями о чести и справедливости… Серые люди, заполняющие властные и финансовые этажи, являли собой полную противоположность этим жизненным установкам лешака. Тогда он понял, что это – наступление Тьмы. А с Тьмой Вован органически не дружил. И крепко задумался о том, не вернуться ли ему в родные чащи.

Однако это оказалось не так просто. В силу своего неуемного характера Вован уже успел засветиться во многих структурах, в результате чего на его бурную и не всегда законную деятельность «положили глаз». Часть бригады, которую он столь усердно сколачивал несколько лет, сама собой незаметно рассеялась, перекочевав в бизнес-структуры или безопасные депутатские кресла, часть «переселилась» на погосты не по своей воле. Но когда сам лешак возымел желание удалиться от дел и вежливо намекнул об этом там, где надо, к нему неожиданно явилась парочка серых людей и скромно сообщила, что он не прав в своих намерениях. Проникнуть в логово Вована на Фонтанке вообще было непросто для незваных гостей, а эти двое объявились, словно из стены, в его спальне ночью как раз в тот момент, когда лешак с энтузиазмом охаживал очередную студенточку с порочно невинными глазами, страдающую хроническим отсутствием стипендии. Энтузиазм был грубо нарушен, и это событие оставило глубокий след в памяти впечатлительного лешака.

Вот тогда Вован и начал готовить пути отхода, не ставя в известность об этом Митромира. Впрочем, в последнее время боевой маг не жаловал его визитами, по горло занятый другими делами, из чего лесное чутье Вована сделало непреложный вывод: он прав в своих действиях, наступает что-то нехорошее, пора рвать когти.

Кое-какие возможности лешак, конечно, сохранил: боевую группу и некоторые связи в ключевых точках влияния. Однако аппетиты у новых серых людей не шли ни в какое сравнение с аппетитами их предшественников, и финансовые ресурсы лешака стали стремительно таять. Митромир, появляясь в этом мире набегами, все еще наивно полагал, что проблемы с чиновниками можно решать за тысячедолларовую бутылку коньяка, на что Вован только усмехался.

Отправив группу спасателей мира в Карелию, Вован на следующее утро обнаружил, что из его сейфа, надежно упрятанного в дупле особо доверенной сосны, растущей только в ему ведомом месте рядом с Петергофским шоссе, исчезли коды «разговорных» сучков. Лешак приуныл. Связь с группой была потеряна. Воспользоваться сучками не мог никто, поскольку заклятье к каждому – или по-современному пароль – налагал Вован, но, пользуясь похищенными кодами магической связи, перехватить разговор можно было. Для перекодировки требовалась сложная процедура, на которую у Вована не было времени. В итоге подаренный ему знаменитый сучок Мокрохвоста оказался вынужденно заблокированным.

Именно тогда лешак и решил оборвать все концы и рвануть вслед за группой. Те, кто украли коды сучков, еще успели перехватить его разговор с хитромудрым Варсом из «Веселой берлоги», чем и объяснилась столь массированная атака на нее. Вован не успел к сражению чуть-чуть, но, веря в силы друзей, решил отправиться сразу к конечной цели путешествия – точке перехода, хотя и знал ее только приблизительно.

И уж никак он не предполагал, что неведомый, но столь благожелательный вихрь свалит их ему на голову.

Вован уже не мог целиком полагаться ни на кого, потому, проследив с помощью остатков своей боевой группы путь спасателей до пупкинского трактира, дал ей команду залечь на дно, а сам, доехав на джипе до Ладоги, без сожаления утопил его и двинул лесами к точке встречи, используя попутный лешачий транспорт – браконьеров-лесозаготовителей. Таковых в карельских лесах развелось немеряно, и Вован ехал на них с комфортом. К его чести, он не загнал до смерти ни одно «транспортное средство», и если оно иной раз выбиралось к населенному пункту за десятки километров от того места, где исчезло, чуть дыша и ничего не помня, то все-таки живое. На мировоззрение лешака благотворно повлияли Митромировы уроки человеколюбия и гуманности.

Так что не шел сон в Вованову голову – ну, никак не шел. Так всю ночь и просидел он, посвечивая во тьме зеленоватыми лешачьими глазами и не обращая внимания на громкий храп сомлевшего соглядатая-овинника.

Лишь когда над лесом застенчиво начал розоветь карельский рассвет, обещавший ясный морозный день, Вован принялся за дело – а именно за приготовление завтрака для измученной долгим путешествием митромировой команды, беззастенчиво использовав припасы лесных жителей. И когда бледное солнце поднялось над горизонтом, над голубым пламенем костра уже аппетитно дожаривался на огромном вертеле очередной кабан, извлеченный из огромной кучи валежника, присыпанной снегом. На том же вертеле булькал котелок с чаем из засушенных лесных трав.

– Мальчики налево, девочки направо, – из-под звериной шкуры показалась заспанная физиономия Лехи, волосики над его залысинами стояли дыбом. – Мы еще живы? Странно… – и он с кряхтением пополз в ближайшие кусты.

Столь же страдающе просыпались и остальные спасатели, разбредаясь кто куда. А к костру степенно собиралась лесная компания, рассаживаясь вкруг на бревнах, заботливо собранных Вованом. Шумно отфыркиваясь, вылез из озера водяной и прошлепал к своему тронному пню, со всей очевидностью не собираясь уступать его каким-то пришельцам. За ним испуганно плелись русалки, подбирая на ходу брошенные при бегстве полушубки.

Еще через полчаса вокруг костра царила идиллия: вся лесная компания обгладывала кабаньи косточки, густо посыпанные неведомо откуда извлеченной Никитичем сушеной зеленью, издававшей явно восточный запах. Впрочем, в потрепанной походными ветрами шубе питерского домового могло храниться всякое…

Компания молчала. Но молчание было разное. Если у хозяев этого леса оно было деликатно-любопытствующее, то у прибывшей с неба команды – слегка очумелое и обидчивое. Вован молчал настороженно и в то же время покаянно. Митромир – задумчиво и слегка смущенно, пробуя рукой так и не побывавший в деле кинжал Марцеуса. Антон в задумчивой рассеянности с хрустом переламывал толстые кабаньи кости. Озабоченно проверял, задрав рукава, свою картинную галерею Леха, словно не веря, что с него заживо не содрали кожу. Глазки Никитича внимательно ощупывали окружающий лес, и по его шевелящимся бороде и носу ясно угадывалось желание немедленно отведать грибной настойки местного разлива.

Общую задумчивость решился, наконец, прервать наблюдательный соглядатай-овинник, но инициативу проявил мудро: посунулся к уху водяного и проникновенно пошептал ему несколько слов. Водяной понимающе булькнул и произнес:

– Э-э-э… Впервые мы в нашем лесу встречаем воителей, с неба павших…

– Прибывших, – вполголоса поправил овинник.

– Ну да, упавших, – согласился водяной. – И сверзившихся в добром здравии. С этих самых…

– Небес, – снова встрял овинник.

– Туч хвостатых и неведомых, – сердито зыркнул на него водяной.

Овинник заткнулся, подавленный великой мудростью хозяина.

– Надеемся мы, сей полет прошел во благости и в завершение битвы великой, в коей победу вы одержали и кою надо чествованием завершить, – важно завершил водяной.

Местный хозяин вод и лесов был действительно мудр, полагая, что о героических подвигах нужно рассказывать за хорошей чашей самогона, каковой и явился на свет. А поскольку этот классический народный напиток получил одобрение самого Никитича, то Митромир предложил деду повествовать о произошедших событиях.

И лесная чаща услышала вдохновенную сагу о неравной борьбе сил Света и Тьмы, в которой переплелись воедино верность и предательство, храбрость и трусость, дружба и коварство… По мере увеличения количества выпитых Никитичем чаш прошедшая битва приобрела сначала всепланетный, затем вселенский масштаб. Митромир с удивлением узнал, что способен испепелять взглядом несметные полчища Темных, а Антон, как выяснилось, небрежным мановением мизинца прихлопнул дюжину сильнейших демонов. Весняна стрелами чудесными и огненными поразила сонмище космических драконов, ну, а Леха… О нем Никитич повествовал так:

– И тут Алексей, такожде облачившись в одежды гнева и великого мужества, издал рык невиданный и матерный, и был тот рык столь велик, что пали в изумлении сорок сороков бесов и застыли в том изумленьи навеки, став камнями бессловесными и холодными…

Леха, услышав о своих новых матерных возможностях, только крякнул и побагровел.

Хухрику досталась скромная роль: он, как выяснилось, лишь вызвал ураган, который добил уже поверженных Темных, а заодно подвез победителей сюда, поближе к порталу, к каковому, собственно, вся их компания и шествует.

Потрясенный лес молчал, а Никитич, прикончив неизвестно какую по счету чашу, промокнул бородой слезу вдохновения и ласково посмотрел на бутыль с самогоном. Бдительный овинник оказался на высоте, немедленно наполнив чашу деда. Вся остальная компания путешественников безмолвно переваривала содеянное ими.

Если Никитича пробило на одну слезу, то у водяного они лились ручьями. Чтобы он не иссох, русалки не однажды поливали его водой из озера, и от крепчающего мороза корка льда на водяном гремела, как боевой панцирь, вполне аккомпанируя вдохновенной саге питерского домового.

– Невиданно подобное николи, – проникновенно прохлюпал водяной. – И в весенних туманах подвигу сему песнь пропоют вдохновенные лягушки во веки веков…

Никитича почетная перспектива быть воспетым в весеннем лягушачьем хоре не очень вдохновила, и он, утерев бороду, деловито молвил:

– Ну, это вот так и случилось. И посему измученные битвами соратники мои вопрошают: так где же этот волнующий дух наш переход в мир иной?

– Да вот он, – и водяной, трубно сморкнувшись в пучок водорослей, махнул рукой – или лапой?..

Морозный воздух сгустился над поляной, засверкал льдинками, образовав подобие экрана с неровными краями, в нем что-то щелкнуло, заискрились непонятные полосы…

– Помехи, – скривился водяной. – Темные пакостят в эфире… – цапнул с земли ветку и старательно пошуровал ею в экране.

В морозных клубах прояснилось, что-то хрупнуло, хрюкнуло – и в обрамлении ледяных краев появилось изображение отвратной рожи с пятачком. Сведя маленькие поросячьи глазки к переносице, рожа усердно орудовала в ноздре длинным кривым пальцем.

– У, – злобно сказал водяной. – Однако настройки сбились… – и ткнул в рожу веткой.

Та сморщилась, закатила глазки и оглушительно чихнула. Экран отъехал вдаль, словно его отнесло ветром, и явил взорам огромный замшелый валун, высящийся над верхушками сосен. Именно у подножия валуна вышеозначенная рожа и проводила манипуляции со своим пятачком. Картина отодвинулась еще дальше, и появилась огромная поляна размерами с футбольное поле, на которой живописно были разбросаны шалаши, палатки и прочие временные сооружения, предназначенные для проживания разнообразных существ, стайками прогуливающихся по поляне. Отличались друг от друга эти существа настолько, что чувствительному Лехе снова поплохело.

–А-ва-ва… – произнес он, указывая дрожащим пальцем на обросшую шерстью фигуру, до боли напоминающую йети из «Веселой берлоги».

– Нежный какой… – буркнул Никитич и выплеснул в открытый рот оставного скинхеда добрую половину чаши с самогоном.

Леха, впав в оцепенение, даже не закашлялся.

– Не знаю, почему вы называете его «Авава», – деликатно кашлянул водяной, – Но сам он себя называет Ойку, когда…

Хлоп! Леха медленно осел на заботливые руки Никитича.

–…В речь входит, – автоматически продолжил водяной, изумленно глядя на осоловевшего Леху. – Никак друга углядел сердечного?

– Сердечного… – пропыхтел Никитич. – Ажно до инфаркту…

– Ничего, он у нас крепкий, – наконец, вмешался Митромир. – А скажите, уважаемый, где тут сам переход?