Темь. В битве за истину

– Вот, шестериком поедете, – гордо констатировал водяной.

– А это не развалится? – спросил Антон, с сомнением глядя на кучу веток и сучьев.

– С умом делано, – оскорбился руководивший процессом овинник-соглядатай. – Не впервой… Ремни сыромятные, полозья из лиственницы нашей, карельской, деланы, дорогой обтешутся. Ну, ежели какие лапы сосновые и потеряются, вы на стоянке-то новые подложите. Да не забудьте потом шестерик обратно отправить.

И задумчиво пояснил:

– Диковатые они иной раз бывают… Особенно вон тот, гнедой, – и указал на мужика в пятнистой кожанке. – На охоте прошлым летом дружки его пришибли да в озеро скинули. Депутат какой-то, сказывал…

– Давно мечтал на депутате покататься! – возрадовался Леха. – Не всю жизнь им-то на нас ездить!

– Наверняка наказ чей-то не выполнил, – глубокомысленно заметил Антон.

– Или заказ… Тьфу, – сплюнул Никитич. – И какой только гадости в лесах ваших не водится…

– А вы его кнутом почаще, – сказал овинник, протягивая Вовану орудие управления. – Речь разумную он не понимает, совсем разучился, видать… Дикий, одно слово. Остальные дорогу к Увалу ведают, я ужо им накажу.

– А тормозить ими как? – все еще сомневался Антон. – Ну, останавливать?

– А это лешак ваш знает, – пояснил овинник. – Он в лесах и с живыми, и с нежитью управляется.

– Заморенные они какие, – жалостливо протянула Весняна.

– Ничего, я их взбодрю, – хладнокровно сказал Вован. – Особенно депутата. Знаю я эту породу. К нему бы в пристежку еще чиновника какого, мэра или губернатора, а еще лучше – эффективного топ-менеджера – ветром полетели бы, они кнут любят… Ладно, и так сойдет.

– К закату, однако, довлечетесь, – сказал водяной. – Мороз-то крепчает, в самый раз будет. А припекли там вас, однако, эти самые… депутатии, чиновные, губер… тьфу, и не выговоришь.

– Эта кодла весь народ простой задавила, – хмуро сказал Вован. – Темная она, что с нее взять… Давайте-ка собираться. А что до заката – ну я их так пришопрю, что и пораньше сумеем.

Впрочем, сборы были недолгими: вся компания погрузилась на воз с ветками, а Леха нежно обнял мешок с бутылью.

– Благодарствуем, жители лесные, – поклонился Никитич. – Будете у нас в Питер-граде, заглядывайте, авось и мы пригодимся…

– Держись крепче за ремни! – гаркнул Вован и, взмахнув кнутом, свистнул.

По поляне пронеслась звуковая волна. Посыпалась хвоя с деревьев, взметнулась снежная пыль, лесные жители присели… Шестерик утопленников взвился в воздух в прыжке, взрыл землю ногами – только не заржал – и, взяв галопом с места, стремительно понес розвальни на ледяную гладь озера…

Глава 3

Сама скачка, как говаривал потом многоопытный лешак, ничего особенного собой не представяла. Ну, подумаешь, нежить в упряжке… Так всей Россией сейчас нежить там и тут правит, только в обличье живом… И прежде всего сверху начиная, между прочим. Бодро бегут – и это главное. А вот куда – тут уж кнут помогает, а чаще – и дубина. Правда, надо знать, как тем и другим инструментом пользоваться: переборщишь – нежить в такое болото занесет, из которого не скоро выберешься.

Внешне для посвященных это выглядело фантастически: дикие посвисты Вована, мертвый храп и дружный топот упряжки, визг снега под самодельными полозьями, свистящий ветер в ушах, снежная пыль с проносящихся мимо деревьев…

Розвальни были сделаны на славу: ветки, сучья, держались, как влитые и не только не терялись, но за них вполне было можно держаться. Видать, домовые скрепили это сооружение еще и словом магическим. Вован был в своей стихии: стильную кожаную куртку вздыбили могучие мышцы, кнут змеей вился в воздухе, глаза горели зеленым светом… За бывшим депутатом он бдительно присматривал, да тот и в самом деле был диковатым: пытался путать упряжку, тянул то влево, то вправо, да еще, похоже, на бегу пытался договориться с соседями о саботаже. И потому Вованов кнут постоянно витал над ним и чаще, чем другим, напоминал о необходимости держаться правильного курса.

Пафос гонки захватил ездоков. Им уже не казалась странной сумасшедшая скорость, с которой неслась упряжка, не удивляло то, что порой леса, несшиеся мимо, сливались в серо-зеленую полосу, а ветер обтекал импровизированные сани по сторонам, обдавая лишь редкой снежной пылью. И первый прыжок в воздух, когда диковатая шестерка в разбеге взметнулась с обрыва, чтобы перемахнуть изрядный по размерам лес и приземлиться на очередном озерце, вызвал лишь вопли восторга. Во втором прыжке Леха огласил окрестные леса неувядающим шедевром «Вихри враждебные веют над нами», героически помахивая над головой булавой, пока Никитич ощутимо не пнул его ботинком в бок, рявкнув: «Накликаешь, олух!». Леха притих и лишь нежно обнимал бутыль с самогоном. Следующие прыжки стали настолько привычными, что кое-кто из компании вздремнул.

Через несколько часов гонки лешак особенно заливисто свистнул, прошелся кнутом по пристяжным, особо отметив депутата, и шестерка, взрыв снег, затормозила у края полого берега лесного озерца.

– Мальчики налево, девочки направо, – выдал Вован привычную туристическую фразу. – Перекусываем – и в дорогу!

Перекус, состоявший из холодных окороков и изрядной порции самогона, много времени не отнял. Лишь Весняна, таинственно улыбнувшись, от самогона отказалась, отлучившись куда-то на десяток минут и вернувшись с явственным запахом горячего кофе. Народ только носом повел, но ничего не сказал.

А затем снова началась гонка. Словно миг, пролетело еще несколько часов. Вован, поглядывая на темнеющее небо, на леса, по которым проносились снежные заряды, все чаще подхлестывал шестерку утопленников, свистел и гугукал так, что с елей осыпались снежные шапки. Розвальни заносило на поворотах, торчащие из них ветки все чаще сшибали прибрежные кусты, и удивительным образом вся конструкция еще как-то держалась, словно отечественная автопродукция на зарубежном авторалли – из чувства престижа. Утопленники храпели, из их ноздрей вырывался пар, а глаза стали наливаться красным вурдалачьим светом.

– Ты полегче! – проорал сквозь распушившуюся бороду Никитич. – Тут тебе не…

И чихнул.

Что имел в виду бедовый домовой до чиха, осталось неизвестным.

– Мля! – только успел в ужасе возопить Вован и взмахнул в последний раз кнутом. Но было поздно.

Ошалевшая тяговая сила в отчаянном прыжке взвилась в воздух в последний раз, завыл воздух, разнося в клочья розвальни, словно копну сена, промелькнули внизу какие-то буро-пегие пятна, и вся компания в туче снега врезалась в Увалову поляну.

То, что это именно та поляна, стало ясно, когда снежная пыль опала, и путешественники, выпутавшись из веток распавшихся розвальней, узрели окружившую их мрачную толпу, выставившую вперед различные орудия уничтожения – от корявых дубин до вполне современных автоматов «узи». Причина столь недружелюбного приема выяснилась тут же: во время не самой мягкой посадки вконец одичавшие утопленнички, буксируя за собой остатки сцементированной магией повозки, пропахали широкую борозду по всей поляне, попутно снеся десяток шалашей, палаток, хижин, а заодно и их обитателей. Последние потом утверждали, что сему явлению предшествовал еще гром невиданной силы, повредивший их барабанные перепонки, за что вообще-то положена отдельная компенсация.

Быстрее всех нашелся Вован, очевидно, благодаря опыту, приобретенному в плодотворной коммерческой деятельности.

– Стоять, в натуре! – гаркнул он так, что ближайшие оппоненты невольно присели. – Волыны не трогай! Мы не фраера, мы свои.

На окружающую толпу эта речь, очевидно, произвела благоприятное впечатление: дубинки и стволы опустились. Вперед выступил длинный мужик в дорогой кожанке, с поблескивающим «ролексом» на запястье. Лицо он носил самодовольное и кокетливо покачивал из стороны в сторону головой на длинной шее, словно свидетельствуя: я хозяин в этой жизни, а вы тут появились по недоразумению. Лешак при виде его немедленно ощетинился.

– А чем докажешь, что не фраера? – спросил мужик, повиляв головой. – Вот меня любой знает, а вы что за лохи?

Вован от презрения только фыркнул. И тут в дело вступил Никитич, ласково светя синими озерными глазами.

– А ты, милок, не видишь? – благожелательно спросил он. – Путешествуем мы. Да, вишь, упряжка малость подвела, понесла. Особливо вон тот, твой знакомец, – и ткнул пальцем в утопленника-депутата.

На утоптанном поле воцарилась тишина. Депутат повернул красные в глаза в сторону длинношеего мужика и всхрапнул. Мужик отступил назад и побелел.

– Депутатия этого ты помнишь, – столь же ласково продолжал Никитич. – Он хоть и сволочь продажная, как и положено ихнему сословию, но почто жизни его лишать, в болоте утапливая?

– Я… я не топил… – длинношеий попытался спрятаться в толпу, и даже шея его, казалось, одеревенела.

– Сам не топил, – согласно кивнул Никитич. – Но приказ дал.

– Врешь! – взвизгнул мужик, не отводя глаз от вперившегося в него утопленника.

– И даже женщина у вас одна была, – неожиданно сказала Весняна. – Ладно этот, – она кивнула головой в сторону депутата, – деньги не поделили… А женщину-то зачем убил?

Дикий рык пронесся над огромной поляной. Утопленный депутат мощным рывком порвал ременные путы, связывавшие его с остатками розвальней, и кинулся на длинношеего. Реакция у того оказалась неплохая: мужик исчез в толпе. Однако она мгновенно рассыпалась, и утопленник пустился вдогонку за мчащимся в лес врагом. В наступившей тишине только треск сучьев извещал о том, что погоня продолжается. Но была она недолгой: над лесом снова пронесся торжествующий рык, сопровождаемый визгом ужаса, а затем все стихло.

– Ну, вот, – хладнокровно подвел итог Вован. – Как я теперь этого придурка-депутата водяному верну?

Он повернулся к оставшейся упряжке и грозно приказал:

– Немедля найдите этого, который в лес стреманулся, и живо – назад, к хозяину!