* * *
От прочего искусства я устал сердцем,
от прочего искусства я сижу слабый,
от прочего искусства ничего толку,
а тут икну, философ, умудрён пищей!
29
Зря болтают, зря прошлое тревожат:
мол, бывали пиры у Красса или
у Лукулла… Бывали, кто же спорит.
Были гении в деле наслажденья,
нам до них далеко, распалось время,
измельчало…
Доступней стало счастье.
* * *
А на те бы пиры нас не позвали.
Или только носить им яства, вина.
30
Истощились пиры аристократов.
Скольких консулов ты в роду считаешь,
украшая стол дедовской солонкой,
честной бедностью заедая вина
прошлогоднего сбора-урожая?
Скольких консулов ты в роду считаешь
и какие наследные болезни
лечишь скудной диетой – горьким, чёрным
запиваешь настоем полбу-кашу?
Скольких консулов ты в роду считаешь,
честных стоиков, – в чистом воздержанье
дни проводишь, и Сенеке ты пишешь,
как хорош, на воде сидя и хлебе.
31
Тот, кто на волю выпущен, жадною
томим привычкой – голод накопленный
сметает яства, не насытить
прорву, и глаз завидущий смотрит,
чего б ещё урвать, – для съедобного
всегда есть место, —
поём утробою
живые гимны ради большей
сытости: нам ещё жить до яблок.
32
Воля моя новая! Всем телом
ощущаю! Ем, пью волю вдоволь!
33
Развалив телеса на новом ложе,
привыкаю к свободе – мне двойная
воля вольная: по бумагам вышла
и отсыпана золотом хозяйским —
тем, которому я теперь хозяин.
* * *
Всё моё в вашем Риме, потрудились
Ромул с Ремом, Горации и эти…
Куриации – всё затем, чтоб умный
и богатый счастливец, новый Луций,
жил, во благо себе употребляя.
* * *
Ем мурену. Я, ей не ставший кормом,
понимаю теперь… Вкусна, зараза!
34
Этим разносолом да разновидом
вкус утешу, глаз – всё ушло из сердца
горе моё, есть челюстям работа
до самой смерти.
Мир ещё хорош, Рим достоин жизни,
если есть еда, хоть простая полба,
ну а тут такой стол, что славен Город,
ломится Вечный!
35
Мы начинаем пир горой,
и, сколько Город стоил весь
при Ромуле (расчёт простой),
на столько денег надо съесть.
* * *