Вторник. №12 август 2020. Толстый, зависимый от дня недели и погоды, литературно-художественный журнал

А потом, когда Герман отнесёт платформу в долину Нараямы, где родители встретятся с тем миром, что находится по ту сторону завесы, он сможет вернуться домой. Платформа останется стоять там, в долине, – аккуратно поставленная рядом с другими подобными ей платформами и помостами с такими же брошенными и оставленными душами, которые продолжили свой путь уже за покров завесы.

Там останутся тела его родителей. Останутся ненадолго. Ночью дракон отнесёт их в морг или в крематорий, и все, кто любил их при жизни, смогут прийти и попрощаться с ними. А платформа будет стоять среди неприветливых скал и постепенно сгниёт и рассыплется. Но это произойдёт не сразу. Она будет стоять до тех пор, пока Герман помнит о ней, помнит о том, как жили его родители и как он продлевал их жизнь с помощью этой простой деревянной конструкции, ведь у них не было уже сил идти дальше, их время остановилось бы раньше, если бы не помощь Германа. А когда он забудет о своих стариках и о своей миссии, платформа тут же рассыплется.

Бывает и так, что иная платформа набирает к концу пути огромную силу, сама превращаясь в огнедышащего дракона. И пугает тех, кто не хотел исполнять сыновний долг. Но правда ли это? Вряд ли кто-то сможет сказать об этом с полной уверенностью.

Если получалось, что устремления Германа и путь, который он хотел бы выбрать, не совпадали с интуитивным пониманием родителей своего собственного пути (их путь обязательно должен был совпадать с путём Германа), это воспринималось ими как подрыв основ мироздания, как неуважение к родителям, как предельная степень оскорбления, как полное забвении Германом его сыновних обязанностей, как непонимание их преклонного возраста и состояния здоровья и так далее и тому подобное. Всё это сопровождалось громкими поучениями и гневными ударами палкой в пол. Никто не обращал внимания на то, что у Германа должны быть личная жизнь, свои интересы, помыслы, мечты, стремление к высокому. Но как только Герман уступал, на платформе вновь устанавливались порядок, тишина, можно сказать – мирное небо над головой.

Иные не хотят нести бремя ответственности за родителей и сбрасывают их в пропасть вместе с красивой плетёной или грубой дощатой платформой. «Чего тут мудрствовать? – дух святой и так не оставит бессмертную душу человеческую, после того как та покинет бренное тело». А может, «эти иные» так и не думают, когда скидывают в пропасть опостылевших стариков? Просто скидывают, и всё.

Ничего подобного в мыслях Германа не было, но, когда появилась Лера, стали возникать конфликты. И Герман, как правило, выбирал сторону стариков, но не по слабости характера, а просто ему было жаль своих угасающих родителей, которые когда-то дали ему жизнь и теперь на глазах превращались в капризных детей. «Было время, и они несли меня на своих плечах, на поясе, не знаю уж, как была устроена их платформа».

Ну а потом произошло то, что произошло, – Лера заболела, не могла больше обходиться без посторонней помощи. Сыну Леры, Андрею, было тогда пятнадцать. Почти взрослый вроде, а с другой стороны – ещё школьник, за ним нужен глаз да глаз. Так получилось, что Андрюша постепенно стал перебираться к родителям своей матери. А Лера обосновалась на платформе Германа.

Герман из тех, кто в тяжёлый момент готов подставить плечо. Лера была прекрасной подругой, он даже в мыслях не изменял ей, не досадовал на её частые недомогания, на то, что они не могли, как прежде, поехать в горы или к тёплому морю.

Жизненные пути и тропинки, как правило, не всегда обещают комфорт и уют: на них попадаются колдобины, острые камни, ямы. Герман уставал, снимал платформу, потом вновь надевал её и шёл дальше.

На платформе разыгрывались малозаметные конфликты и тихое противостояние Леры с его родителями – но какие всё это были пустяки по сравнению с усилиями, необходимыми для того, чтобы каждый день поднимать платформу своих накопившихся обязанностей.

Путь непростой. Дождь, расплывающиеся глинистые склоны, осыпи, снегопады, пыль и иссушающая жара. Забудь, Герман, о своих стремлениях, забудь о полёте, творчестве, идеалах. Твой кругозор ограничен платформой. Сверху. Никогда ты не увидишь того, что выше её горизонта. Пока на тебе платформа.

Всему в жизни приходит конец, и когда-нибудь наступает освобождение. Герман знал об этом – придёт время, и судьба освободит его от ноши. Но когда наступит тот день и час, сумеет ли он воспользоваться свободой? Не отравлен ли он навсегда, навечно, безвозвратно своим добровольным стоицизмом?

Один человек спал в степи, и ночью в его открытый рот заползла змея. Она поселилась у него желудке и постоянно хотела есть. Человеку приходилось день и ночь работать, чтобы прокормить змею. И только одна мечта была в его жизни – освободиться от змеи. Но вот однажды, когда этот человек спал, змея покинула его. Человек проснулся и не знал, что ему делать со своей свободой, потому что умел только одно – день и ночь работать, чтобы прокормить свою змею.

Человек прямоходящий был создан для того, чтобы смотреть вперёд и по сторонам. У него в своё время был выбор. Мог поднимать голову и видеть небо, ловить взглядом полёт орла, бросать вызов далёким вершинам и оставаться в Эдеме. Или покинуть райский сад и, опустив голову, отдаться земным делам, стать homo faber’ом, человеком работающим. Мы с вами выбрали второе. Потому и сгибаемся в три погибели – моем полы, пашем землю, пишем буквы и цифры. Но полетим ли мы когда-нибудь?

Сумеет ли человек кардинально изменить свою жизнь, распрямиться и на деле стать человеком «по образу и подобию», обратиться к истокам, покаяться и вернуться к Отцу Небесному?

Илья БОЯШОВ

АНГЕЛ ЗА ПЛЕЧОМ

ИЛИ ЖЕНСКАЯ НЕУЛОВИМОСТЬ

(размышления о романе Саши Кругосветова «Вечный эскорт»)

Начну с банальности: а именно – сообщу, что женщина исключительно многолика. Женщина, вне всякого сомнения, есть тайна (простите, вновь вырвалась набившая оскомину банальщина, но, увы, без неё никуда не деться!). Попытка вникнуть в суть женщины, добраться до её «сокровенного ядра», зафиксировать колебание её энергий, «игру её света» (игру, подобную северному сиянию), есть попытка задержать в кулаке воду, бессмысленная и бесполезная – на какой-то момент вы ощутите нечто, но равно H2O просочится сквозь пальцы, ускользнёт, утечёт, испарится. Рискну так же заметить, что такая изменчивость, такая «игра волн» озадачивает любого мужчину, изначального носителя жизненной логики, злит его, сбивает с толку, заставляет судорожно напрягаться в поисках решения проблемы, у которой, скажем честно, решения никакого нет и быть не может. Но что поделать! Каждый из нас в отношениях с женщиной, всё-таки, положа руку на сердце, жаждет некоего равновесия, некоей устойчивости, некой фиксации момента – «остановись мгновенье, ты прекрасно…», причём, весьма неплохо, если мгновение действительно остановилось бы на довольно солидный промежуток времени – да куда там! Как поется в песне: «Она сегодня здесь, а завтра будет в Осло, да, я попал впросак, да я попал в беду…»

Парадокс: женщина всегда исчезает, несмотря на то, что всегда рядом, несмотря на то, что до нее можно дотронуться, несмотря на то, что ее можно осязать и слышать…

Но вот поймать!

Она выскальзывает из самых цепких, самых ловких мужских пальцев…

Испаряется…

И, тем не менее, мужчины постоянно пытаются набросить на нее сеть, несмотря на всю тщетность и бессмысленность подобной охоты. Они мечтают остановить этот поистине грациозный, поистине волшебный бег, стреножить женщину так, как стреноживают яростных и буйных лошадей, связать её, обездвижить, зафиксировать на операционном столе при помощи самых крепких пут, жгутов и зажимов и, наконец-то, по мужски не спеша, обстоятельно препарировать, разложить до атомов, рассмотреть в микроскоп каждую её клеточку, не поддающуюся никакой логике и никаким законам. Со времен оно мужчины вынуждены ловить эту вечно колеблющуюся волну, расставлять сачки для этого вечно струящегося эфира! Большинство потуг бесполезны, но стоит признать, наиболее талантливым патологоанатомам все-таки удаётся некоторая, пусть и весьма относительная, «фиксация»: примером являются «Монна Лиза» Да Винчи, «Анна Каренина» Толстого, «Попрыгунья» Чехова, незабвенные Настасья Филипповна и Грушенька незабвенного Фёдора Михайловича, «Неизвестная» Крамского, наконец, «Олимпия» Эдуарда Мане…

Кстати, о Мане! Передо мной – книга «Вечный эскорт». Писатель Саша Кругосветов взялся за титаническую работу, силясь, подобно многим творцам до него, поймать неуловимое, схватить несхвачиваемое, анатомировать то, что не поддаётся скальпелю и разглядеть то, что не поддается микроскопу – поверьте, одним этим он заслуживает уважения со стороны даже самого предвзятого критика. Я уже читал этого автора и говорил о нем; что касается его «Эскорта», забегая вперед, замечу – на сегодняшний день, несмотря на стилистические, тактические и прочие огрехи книги (а они, можете мне поверить, есть) это лучшее, что мне приходилось у него читать.

Признаюсь – название романа насторожило. В нелёгкие для современной прозы времена велик соблазн свести сюжет к очередной гламурной пошлятине, расписав в подробностях и красках похождения «эскортных» девиц, вся жизнь которых сводится к доению «священных коров» – пускающих слюни от старости и вожделения богатых папиков. И каково же были моё облегчение и моя искренняя благодарность автору, когда я убедился в обратном!

Сюжет весьма сложен по структуре, но прост по сути: писатель Герман, современный интеллектуал (мне кажется, в каком-то смысле alter ego самого автора), достаточно талантливый для того, чтобы стать успешным и достаточно осмотрительный, чтобы свою успешность не превратить в служение мамоне, трудится над произведением, описывающем жизнь одной из самых известных парижских кокоток и без того богатого на подобных особ XIX века, которая обессмертила себя в скандальной и великой «Олимпии». Муза Эдуарда Мане натурщица Викторина Меран стоит того, чтобы о ней говорить и герою «Эскорта» Герману и самому Кругосветову, ибо кто, как не Меран (правда, в «Эскорте» героиня «складывается» из двух существовавших в реальности женщин – исключительной в своей женственности француженки являются героини романа, также, без всякого сомнения, взятые автором из жизни: дама полусвета Ева, жена героя Лера и, наконец, квинтэссенция женской ускользаемости, туманности, непредсказуемости – Анастасия или Ана – истинная любовь Германа, в действиях и порывах которой постоянно проглядываются черты давно ушедшей в небытие ветреной французской натурщицы. Именно благодаря Викторин и Ане, несмотря на постоянно меняющийся антураж повествования (кафе-каштаны импрессионистского Парижа, серые кварталы Петербурга, небоскрёбы Москвы, пляжи Майями) весь смысл терзаний главного героя сводится к безнадежной попытке разгадать то, что, по большому счету, не поддается разгадке. Вот почему действие романа так динамично переходит от настоящего к прошлому и наоборот, вот почему Герман так жадно всматривается в женщину, как таковую (неважно, с кем он в тот или иной момент находится: с воображаемой Викторин, с пылкой обидчивой любовницей Аной, с верной женой Лерой, с расчетливой и холодной кокоткой Евой), вот почему в конце романа и Викторин и Ана сплетаются для него (и для нас, читателей, тоже!) в единое целое, являя собой сущность, с непостижимостью которой мужчине, в конце концов, остается разве что только смириться.

Конечно, беря за основу подобный сюжет, нельзя обойтись без сцен, от которых родители стыдливо прячут до поры до времени своих детей. Саша Кругосветов не мог не посолить блюдо: да кто бы на его месте отказался от столь необходимой приправы, как интим? Удалась ли автору, без сомнения, очень важная часть повествования? Судить читателю! Выскажу только свое мнение. Иногда со страниц веет магией старого эротомана Генри Миллера (что, на мой взгляд, хорошо!). Иногда наиболее деликатные сцены, опять-таки, на мой взгляд, грубоваты – но автор, как и все мы, не безупречен! В каком-то смысле, я его понимаю, ибо в том, что касается описания «плотских страстей» нельзя обойтись без некоторого натурализма. Нет, нет, да и может сорваться из уст, казалось бы, самой нежной и воспитанной дамы крепкое словцо. Да и главный герой в пылу любви иногда достаточно определенно высказывается. Главное здесь: не переборщить. Вообще, интимные сцены – наиболее тяжелые места в «серьезной литературе» – именно по ним проверяется мастерство автора, его умение «ходить по грани», не сбиваться на откровенную порнографию, которая сразу же на много пунктов снижает ценность любого художественного произведения. Порой трудно не свалиться в «штопор», называемый вульгарностью – и она иногда все-таки предательски проскальзывает в тексте романа, но, надеюсь, вдумчивый читатель простит за это Кругосветова, ибо сокровенный смыл «Эскорта» совершенно в ином! В конце концов, «Вечный эскорт» – роман-размышление о женщине, гимн ей, изменчивой, расплывчатой, ускользающей из любых расставленных мужчинами капканов! И Кругосветов не жалеет эпитетов и красок, описывая эту непостоянность, эту грацию и эту бесконечную «игру»: та же самая Ана в «Эскорте» одновременно и германская ундина, и набоковская нимфетка, и кокотка Мане, и проститутка, и монахиня, и, в конце концов, гоголевская ведьма (вспомним знаменитое окончание «Вия»: «…у нас в Киеве все бабы, которые сидят на базаре – все ведьмы»). Одна из несомненных удач романа – описание жены героя. Но и здесь «Эскорт» дает понять – нам не стоит обольщаться! Любящая, больная, печальная Лера – всего лишь одна из ипостасей женщины, ее светлая сторона, без которой, конечно же, образ её был бы не полон.

Как примерно говаривал Талейран: «Бойтесь первых эмоций! Они, как правило, не только самые искренние, но и самые верные…». Не могу с ним не согласиться: первые эмоции, которые я испытываю, закрывая последнюю страницу той или иной рукописи, действительно, самым кардинальным образом влияют на мое отношение к ней в дальнейшем. Если книга сразу понравилась, если сразу вызвала положительные ассоциации, то после повторного чтения окончательно убеждаюсь в том, что это именно моя книга! она не случайно захватила и не случайно завлекла! Напротив, художественный трактат, вызвавший мое неприятие сразу после того, как я его отложил (как не расхваливай его критики!) при последующем прочтении, несмотря на все мои сомнения, что я что-то в нем не дочитал и недопонял, в ста процентах случаев не останется в моей библиотеке. Что касается «Эскорта», признаюсь: после ознакомления с романом Кругосветова у меня осталось своеобразное (и надо сказать, горьковато-сладостное) послевкусие, сравнимое, пожалуй, вот с какой метафорой. Представьте себе знойный пляжный день. Сомлевший на солнце мачо, не думая о грядущем харрасменте, словно бы случайно прикасается к стройной ножке проходящей рядом с его лежаком (или полотенцем) прелестницы. Но женская ножка ускользает! Попытка окликнуть ундину и завязать с нею знакомство остается без ответа. Прелестница идет себе дальше к морю, оставляя быстро растворяющийся в воздухе шлейф духов – и поддавшемуся на искус ничего не остается делать, как просто вздыхать и смотреть ей вслед.

О чем говорит подобное послевкусие? Да все о том же: о первых эмоциях – самых искренних и самых верных. Сама идея у Кругосветова хороша: попытаться (чем черт не шутит!) азартно ухватить ускользающую женскую сущность.

Так оставлю ли я «Эскорт» у себя? Да, ибо подаренный романом горьковато-сладкий привкус – прямое доказательство того, что прозаику удалось заставить автора этих строк довольно продолжительное время поразмышлять о чрезвычайно важном предмете (доказательство – предисловие) – а не это ли самое лучшее, что с нами может поделать книга?

На этом все. Не собираюсь спойлерить роман: пусть тот, кто возьмет его в руки, во всем разберётся сам. Я лишь высказываю то самое первое, самое искреннее свое ощущение, которое испытал при знакомстве с рукописью. Dixi et animam levavi! Позвольте только в конце вновь молвить несколько слов о ее названии! Конечно же, оно далеко не случайно, ибо парадокс в том, что постоянно исчезая, ускальзывая, уклоняясь от нас, мужчин, женщина, тем не менее, постоянно дышит за нашим плечом. «Вечным эскортом» она сопровождает нас всю нашу жизнь. До неё в любой момент можно дотронуться, она осязаема, она исключительно реальна, и даже страшная догадка героя в конце романа, что Ана являлась для него ангелом смерти, просто в последнюю минуту пожалевшим его и не взявшим с собой, ничего здесь не меняет – ибо «ангел смерти» – всего лишь одна из ипостасей женщины, одна из граней ее удивительной многоликости.

Игорь ЧЕРНИЦКИЙ

Искусство в большом долгу… у совести, финансов, вечности (ненужное подчеркнуть)

Приближение Марса

(Продолжение. Начало в №11)

Памяти Серёжи Комарова посвящаю

Просекин купил три ветки пахучих лилий с большими тяжёлыми кремовыми цветками, да ещё обогащённые крупными бутонами. Потом зашёл в кондитерскую «У Палыча» и попросил любимый торт своей супруги «Нежный». К удаче, он был свежайший, как уверила продавщица, «только-только с пылу с жару». Теперь, аккуратно примостив его на заднее сиденье своего роскошного внедорожника, а сверху уложив пышный букет, Юрий Кириллович покатил на Третью Тверскую-Ямскую.

Они пили крепкий чай с «Нежным». Юрий Кириллович отметил, что, с тех пор как много лет тому назад в этой большой комнате он как художник фильма «За тридевять земель» вместе с его режиссёром-постановщиком слушали трогательные мелодии – наброски музыкальных тем, извлекаемых из белого рояля их другом-композитором, – с тех пор здесь особо ничего не изменилось. Разве что рояль теперь был гуще уставлен фотографиями в золочёных рамках, а над ними к стене привалилась большая икона Святой Троицы в роскошном резном киоте.

Вспоминали далёкое прошлое, как дружно работали над кинокартиной. Хоть и спорили до хрипоты, чуть ли не до драки. Но такова она и есть, творческая дружба. Только так вдохновенная искра и высекается.

– Ведь всё так хорошо шло, – сокрушалась Лилия Петровна.

– Да как сказать, хорошо, – вздохнул Юрий Кириллович. – Они ведь с самого начала его долбать стали.

– Кто «они»?

– Ну, генеральный продюсер Топоровский и его помощники-вышибалы Коробов и Неметин. Знаете, эти двое, последние-то, вообще в кино случайные персонажи, но присосались, как клопы-кровососы. Как это у незабвенного Антона Палыча: «Если человек присасывается к делу, ему чуждому, например, к искусству, то он, за невозможностью стать художником, неминуемо становится чиновником». Так вот и эти два субчика. Только потому, что вроде родители у них в кино служили. Пристроили последышей. Представляете, они вдвоём приезжали с ревизией на своём «лексусе» на съёмочную площадку в конце съёмочного дня. Перед этим плотно отужинают с возлияниями в ресторане – и к нам на площадку. Останавливают съёмку, режиссёра усаживают к себе в машину на заднее сиденье и давай учить его, как снимать кино. Да чтобы быстро, да экономно и качественно. А на площадке сидели и ждали загримированные народные артистки: Светлана Крючкова, Нина Усатова, да ещё Ирина Мирошниченко. А у последней характерец будь здоров. Она бесилась и на режиссёра всё выплёскивала, когда тот возвращался к камере.

– Что ж он не мог кулаком по столу?

– Да как же тут кулаком-то? Эти два деловара были вроде как представители главного – Топоровского, вроде сопродюсеры. Главное, когда наш режиссёр договорился с командующим ВДВ России и тот согласился быть консультантом, все эти горе-начальники страшно обрадовались. Ведь бесплатно, по военной команде, сразу предоставлялась массовка – несколько рот солдатиков, бронемашины, автоматы Калашникова, обмундирование и так далее и тому подобное. А если учесть, что прокат только одного такого автомата из пиротехнического цеха Мосфильма, как мне режиссёр говорил, стоит двести долларов, то можете представить, какую экономию они получили.

– Так эти господа должны были ему быть страшно благодарны.

– Они и радовались поначалу. Это же заказ был канала «Россия». Государственные денежки. Они-то всё, что было запланировано по смете и вдруг благодаря военному консультанту бесплатно свалилось, учли и неожиданно высвободившиеся денежки по карманам разложили. Но когда у нашего бессребреника возникли затяжки со съёмками: ну, дольше, чем планировалось, снимал ту или иную сцену, долго репетировал, возился с актёрами, добиваясь результата, – они испугались, что придётся эти денежки – немалые, как вы догадываетесь, – возвращать в бюджет картины. Вот и стали его пилить. В итоге у него инфаркт. Ну а потом и картину закрыли. Как уж они там перед телеканалом оправдались, одному богу известно. Вероятно, форс-мажором всё объяснили, то есть болезнью главного лица. Как-то всё списали. Им ведь главное – свой карман. Такие сейчас прохиндеи называют себя продюсерами.

– А он, пожалуй, одарённый был, режиссёр-то, – по-купечески отхлебнув из блюдца горячий чай, заметила Лилия Петровна. – Не по случаю в профессию влетел. А жив ли? Я уж и имя-то его подзабыла.