«Вторник». №3, апрель 2020. Толстый, зависимый от дня недели и погоды литературно-художественный журнал

– Но я чувствую взгляд.

– Усни.

Бр отложил черновик, хотел переписать набело, но тут его отвлек увядший тюльпан с вздернутым изгибом короткой шеи. От тюльпана нехорошо пахло. Бр приподнял его мордашку, отпустил, а потом стал беспокойно заглядывать в углы, как веник. Было мусорно и холодно.

Тогда он сел за стол и обратил внимание на то, что у Тамары Таракан совершенно отсутствуют груди. Он спохватился и стал искать что-нибудь такое выпуклое: пробки, чашки, но все это ей не шло. Случайно его взгляд остановился на двух катушках: розовой и светло-сиреневой.

Они удивительно подходили ей. И на одной из них была этикетка: экстра, 200 метров, 10 копеек. Бр остался доволен своей находкой.

– Тише, – сказала Урна, – говори потише.

– Я вообще ничего не говорю, – ответил Сокра.

– Ты громко говоришь, а я прошу потише, может быть, я еще усну.

– Жалко, что мы никогда так рано не встаем, – сказал он, – ты слышишь меня?

– Слышу. Жалко.

Именно в этот миг Бр хотел постучать в окно, но Сокра открыл окно, поэтому стук не был слышен.

– Хочешь, погуляем, – спросил Сокра, – пока еще не рассвело?

– Давай, – сказала она.

Они вышли через черный ход, откуда обычно выходят на улицу кошки. На уличных часах, на обломках стрелок сидели две птицы.

Часовая птица точно показывала четыре. Минутная колебалась между четвертью и половиной, но все вместе обозначало, что шел пятый час утра. Холод суеверно, как и во все времена, прятался в рукавах пальто и у самой шеи. К веревкам сначала большие, потом помельче, помельче, помельче, были припечатаны носки. Урна, не снимая перчаток, достала из сумочки бутылку белого вина и, улыбаясь, протянула ее Сокра.

– Откуда это у тебя? – спросил он.

– Кто-то из читателей оставил. Хочешь, зайдем в подъезд и выпьем за нас?

Пластмассовая пробка заскулила и слетела.

– Ты первая.

Урна сделала три булька.

– Теперь ты.

Отпивая из горлышка, они невольно богохульствовали около получаса. Пустую бутылку поставили у батареи. Вышли на улицу, шли и несколько минут глупо смеялись, и условные широта и долгота казались и шире, и дольше.

– Скажи: е я – в я – в я, – просила она.

– Не скажу, – упрямился.

– Скажи!

– Ну, вя-вя-вя.

– Чистил! – радостно восклицала. – Чистил зубы. Ты целыми днями чистишь зубы.

Впереди из тумана выделился дом, и, как призрак, обогнул о тлыжник.

– Он настоящий? – спросила Урна.

Сокра кивнул.

– Ну, как что, например?

– Не знаю.

На маленьком лугу паслись две некоровы и такие же темные некурицы, их охраняла несобака, которая не лаяла.

– А где ты родилась?

– А ты?

– С кем ты родился?

– В чем ты родился?

– Не знаю.

– И я не знаю.

– А если бы тебя привели в камеру для пыток и потребовали, чтобы ты сказала правду?

– Что именно?

– Ну, где ты родилась?

– Я бы ничего не сказала.

– А если бы они повернули рычаг?

– Я бы сказала, что не знаю.

– А если бы они стали спрашивать о подробностях: с кем родилась, в чем родилась, и опять повернули рычаг?

– Я бы заплакала, потому что, правда, не знаю.

Урна прижалась к Сокра, и несколько минут они шли и ни о чем не говорили. В пустой столовой для таксистов съели по пирожку и выпили по стакану чая.

– А ты видел когда-нибудь свою маму?

– С кем?