Гибель Республики. Хроника в сценах и документах

Мальчик, прервав:

– Не в «мраке»! Знай, он на небе!

Грек, с тяжким вздохом:

– Ладно, на небе… Ты, продолжатель имени Порциев, чем дополнишь их доблести? Сходим в атриум, к бюстам предков, где ты расскажешь, что недостоин их, коль не учишь уроков и, значит, хочешь быть варваром. А потом ты и дяде расскажешь о нерадивости.

– Нет, не надо! – мальчик отходит за миртовый куст, шепча: – Я всё думаю. Потому что мне алгебра не нужна, учитель. Думаю, как отец ходит по небу и зачем он ушёл от нас. Если дождь, он всегда говорит со мной… там есть место в саду, беседуем… Он ушёл… мама тоже ушла. Выходит, все меня бросили… только дядя не бросил? Ты ему скажешь, он меня бросит, буду один… Не скажешь? – Мальчик, вернувшись, смотрит на грека. – Я ведь люблю его!.. И тебя люблю… Ну, а ты меня любишь?

– Да.

– Учитель! Мы будем вместе. Ты, я и он (гул толп вблизи) … Возвращается!! Его любят! любят, как я его! Провожают! Мы его встретим! Он мне расскажет про Ганнибала, про Цинцинната и про Камилла! Завтра сразимся с ним на мечах… Идём к нему! – Вдруг рванувшись, мальчик задерживается резко. – Правда, учитель, два получается, коль сложить единицы? Вот, беру ветку, сразу ломаю – две получаются. Как понять? – И, смеясь, он пускается вновь к воротам, подле каких в толпе, запрудившей двор, говорит речь крепкий мужчина:

– Знайте, квириты[3 - Самоназвание римлян.]: вы, проводив меня, подтвердили приверженность нынче принятым нами важным законам. В них воля плебса, воля народа! Мы учреждаем новый строй Рима! Слава италикам – равноправным, как римляне! Слава новым законам!

Крик из толп: – Ты, изменник! Вождь италийских псов! Ты задумал убить нас, римлян, и заменить нас сбродом италиков?!

Вопли, драка в толпе… и вновь клич:

– Друзу! Трибуну!! Освободителю!!!

Начинает суровый рослый италик:

– Римляне, я из племени марсов! Я – Помпедий Силон, их консул. Я благодарен вам и трибуну. Нынче вы дали вашим союзникам, вместе с вами сражавшимся за могущество Рима, римское право. Мы вам равны с сих пор! Вон в воротах Катон-малыш, прадед коего – Цензор, славный сын Рима. Знайте, вчера я держал его над землёй, грозя, что-де выроню, если он не попросит прав нам, италикам. Он не дрогнул, не пискнул; он удивил меня. Потому что он отпрыск вольного Рима – Рима, не знавшего над собою господства, кроме бессмертных вечных богов! Мы тоже впредь граждане древней Римской Республики, сонаследники её мощи, чести, свободы! Видите, плачу… Слава трибуну, Ливию Друзу!!!

Клич в толпе:

– Честь италикам, честь союзникам! Слава Ливию Друзу! Марка Катона нам! Покажите Катона, правнука Цензора!!

Ливий Друз, обернувшись:

– К нам, к нам, племянник!

Некто, скакнув из толп с воплем: «Это, отступник, дар от сената!!» – бьёт Друза в бок мечом, и тот падает… Толпы топчут убийцу… Взмелькивают кинжалы, потные озверелые лица… Мальчик кричит, как все, но не слышит себя и плачет.

Атилия, первая жена Катона, — сестре его Сервилии

Я, Атилия, дочь Серрана, милой Сервилии шлю привет из Лукании, где по милости М. Катона, строгого мужа. Что тебе, шлюха, честь рода Порциев?! Ты меня, вижу, учишь, будто ты пифия, как мне жить и что делать? Цыц, тварь золовка! Ты поучи-ка проблядь сестрёнку, что ходит голая, коль, по-твоему, финикийский газ прикрывает! Ну а как Цезарь, друг твой, вас спутает, благо обе Сервилии и привыкли услуживать? Не боишься? На, тварь, ещё держи из Катулла: «Знает Сервилька лучше рабыни, чем служить в бане или на ложе». [Смысл в сходстве имени и понятий «слуга», «прислуживать»]. Я стишки прочла на колонне близ Форума… Кстати, как Юний Брут, твой сын? Не испытывает ли чувств к Цезарю, кто, по слухам, отец его? Верь мне: Цезарь прославится, раз сейчас он любимец всех и уже римский претор. Пусть в завещании упомянет мальчонку, усыновит его как ублюдка.

Всё!!! Заруби на носу, прости?була: ты к Катонам причастна тем всего, что мой муж есть твой брат, не больше. Смех, что в день памяти Цензора, когда римляне толпами посещают нас в знак почтения к прадеду, ты, раздувшись от спеси, шествуешь с нами. Груди чтоб выставить, вот зачем! Чтоб явить себя всем! Советую: стань на Форуме, задери себе платье – псы вмиг сбегутся, дабы покрыть тебя.

Стерва!!! Будто не знаю, что по твоей доброте я тут, в этой сельской глуши! Ты с нравственным благородным лицом чернишь меня перед мужем, ну а сама, тварь, переспала, клянусь, с доброй третью сенаторов! Хочешь зваться подстилкою именитых родов? Ой, может быть, всё затем, змея, что со мною был Цезарь и ты ревнуешь? Вспомни свой возраст, хватит вертеть хвостом! Всё, оттрахалась!! Можешь братцу письмо вручить, если он твой наперсник.

Да! Я, Атилия, была с Цезарем! Я БЫЛА С ТВОИМ ЦЕЗАРЕМ! Пусть подаст на развод твой брат. Вы задрали меня безумием! Отдаёшься патрициям – чтоб героя родить? Камилла[4 - Марк Фурий Камилл ? полководец IV века до н. э.]? нового Мария? А твой брат, он напичкан словами, ? их только видит. Жизни не видит; видит ИДЕИ, всех по ним судит. Я живу в страхе, что не укладываюсь в «тип женщины». Пусть бы спал с Целомудрием и Невинностью, не держал бы их в мыслях, коль спит с Атилией. Не желаю быть символом, чтоб ему угодить, шуту! Не желаю причислиться к рангу честных матрон и жён для примера потомству!

Эй, Катон! Я, Атилия, – не абстракция из стоических бредней!

Монстр! Камень! Иней! Счастье Корнелии, от какой её Цезарь, ? бывший любовник твой, дрянь Сервилия, и папашка М. Брута, вашего сына, то есть ублюдка! – вовсе не требовал сходств с утопией, а любил её, не расстался с ней по велению Суллы и схоронил потом, против всяческих правил, будто царицу, так что все плакали. Ты, Катон, мне не только бы мрамора пожалел на гроб, но и фразы бы не сказал мне мёртвой, чтоб не нарушить «древний обычай», – кой, пень, единственно на твоём лбу писан!! Ты и живой мне, вклинься «идея» либо найди зуд «чести», ты и живой мне слова не скажешь! Ты так и сделал; выпер в провинцию, начинаешь развод со мной, ? а не то разъяришься, что «честь поругана», и придушишь? Мне с тобой тошно из-за надутого, пресерьёзного вида, что принимаешь, коль не по-твоему, и затем, что с тобою все люди – как на смотринах. Каждый раб судит: Марк Катон честный, а вот «жена, тварь»… В Тартар! Мне не хватало, дабы рядили по твоим меркам!

Значит, Сервилька, сохнешь по статному и любезному Цезарю, франту Цезарю? таешь сердцем, видя его, да? Мне же быть верной буке-мужлану, что неразлучен с бегом и гирями, ибо он «закаляется»? тюхе, взявшей за правило появляться на Форуме босиком в старой выцветшей в тоге и без туни?ки, «тога – знак римского гражданина», как он болтает? пьянице, вечно пьющей со скопищем риторов и бездомных философов? благодетелю, часть именья раздавшему, точно он без наследников? молчуну, пню бесстрастному?!

Всё, довольно, золовка! Козырь твой, что я первая-де катонова женщина и любимая, – мне как звук пустой. Ведь не я здесь виной, а символ, коим я числюсь в мозге Катона, – символ Жены. Он слеп на жизнь; он ко всем нам относится, как велит философия или римский обычай. Было бы можно всех нас отёсывать, вроде брёвен, он натесал бы штабели Жён, Детей, Плебса, Консулов, Избирателей и так далее… А ещё подозрительна эта сухость и отстранённость у человека, что до меня, твердят, воспылал дикой страстью к юной Лепи?де, чуть не отбил её у другого и, потерпев провал, стал судиться, дабы вернуть её предписанием, и тогда же обрушил на Сципиона, друга Лепи?ды, вал эпиграмм.

Тоска любви извела Катулла, как он свидетельствует обличьем да и стихами. Марк Катон, здоровяк, отделался лишь сожжённой душой, сменив её на риторику. Только мне ни к чему юрод. Будь здорова!

Сервилия – Марку Катону

Благодарю тебя. Ибо с Кипра, – с Кипра, где был ты, брат, получая казну царя, – твой племянник, мой сын, Марк Брут возвратился иным: не душится парфюмерией и не ходит к гетерам, но вместо этого изучает философов, становясь из развилки модных поветрий – улицей со своим самобытным личностным именем. А ты знаешь: зовут его Брут. Да, БРУТ. Это имя в ходу у римлян. Он нынче слушает твои речи на Форуме и влюблён в тебя, хотя гордость препятствует проявлять пыл явно, так как не может быть не суров, он мнит, правнук Древнего Брута, цареубийцы-республиканца. [Несколько фраз зачёркнуты]. Сын мой просит в супруги дочь твою, Порцию. Чистота её – вот приданое. Не могу смотреть ей в глаза. Поймёшь меня, вспомнив блажь моей юности и связь с Цезарем… Но, во славу Юноны, всё, что от Цезаря, – всё волной в сыне смыто плаванием на Кипр с тобой!

Цицерон – Аттику,

своему другу и постоянному корреспонденту

Чудо случилось! Выйдя на Форум и повторяя, как мой смышлёный брат Квинт советовал, что я – нуль пока, так сказать, «homo novus»[5 - «Новый человек» (лат.). Так называли в Др. Риме сделавших карьеру людей незнатных фамилий.], ищущий консульства, то бишь власти над Римом, я повстречал его, сонм великих достоинств, Римлянина Республики, непреклонно сурового, шедшего в тёмной тоге босым на службу в столь ранний, тихий час, что все спали, – а Цезарь, если не тискал новую пассию, был в плену сладких помыслов по причине оваций в честь него черни, ибо, на радость ей, вывел биться недавно сто гладиаторов с золотыми мечами, в шлемах из золота и т. д. Плебс прыгал, выл исступлённо, видя, как мнутся, красятся кровью и пробиваются золотые доспехи, как их уносят, словно хламьё.

Представь теперь, что у этого плебса я тщусь быть консулом. Для чего? Отвечаю: лишь для того, мой друг, что, первейший учёный, или лицо, впитавшее абсолютное знание, я намерен слить с высшею должностью шанс для истины проявить себя в жизни, овеществиться.

Я изменю Рим! Мерзостям Рима был нанесён удар, когда, в эру сулланских зол, я напал на них в моей «Речи за Росция»! Где тогда были все эти крассы, руллы и цезари? Где, в каком углу крылись «стражи Республики»? И куда заведут их алчбы, если не заступить путь?

Всё, я решился. ТОГА, облёкшая светоч мудрости, ополчится, ради богов, клянусь, на кровавый МЕЧ тех, кто желает нам рабства.

Но ? я один, один! Каждый час я могу быть мёртвым: Рим полон банд горлопанов, швали, отребья, что радо ткнуть врага в бок кинжалом. За кандидатами ходят-бродят подонки и прихлебатели, колотящие честных.

Хуже всех – Катилина, гнусный, бесстыдный пёс, образец душегубства, ставший примером кровосмесителя и безбожника для незрелых юнцов-патрициев. Где грабёж – там и он; где мерзости – там ножи его сброда. Он спустил награбастанное при Сулле и растранжирил хапнутое им в Африке, где служил управителем, а когда консул Тулл отказал ему в праве выставиться на консульство, подготовил мятеж, и лишь случай не дал ему узурпировать власть. Так ? в Риме. Кинь взгляд на Азию, где, как новый Кир, царствует Гней Помпей, добравшийся до Колхиды! Сменит он власть наместника над одной третью мира на обожание римских улиц, кои готовы пасть ему в ноги? Плюс, при всей тупости, сей сулланский палач крепко держит удачу и, вне сомнения, только вступит в Италию, как она поднесёт ему плащ диктатора.

Нет, неправда! Разве не ясно, Цезарь вмешается, не позволит герою сделать ни шага? О, Цезарь ? дама в облике мужа! пассия тороватых царей, одетая с самым модным изяществом и скребущая темя пальцем, не пятернёй, как мы! обходительная, приветливая! И как любит живущих в грязных зловонных дырах «сограждан»! как обаятельно подымает край тоги, встретивши лужу в бедном квартале, где сняла домик, дабы прельстить сброд! Чудо-постройками декорируя Город, с царственным видом Юлия Цезарь соизволяет заимодавцам делать ей займы, не поспешая с выплатой долга! В сих венценосных милых манерах практиковалась Юлия Цезарь в тесном, ? в теснейшем, лучше, ? общении с Никомедом IV в царстве Вифинском в роли наложницы. Хороня свою тётку, – жёнушку Мария, околевшего изверга, – наша Юлия ляпнула, что-де род её матери от царей пошёл, а отцовский род ? от Венеры.

Друг мой, подумай: что перед этим ворохом денег, рангов, достоинств, генеалогий древних фамилий ? я, некий Туллий, отпрыск провинции? Что я, бедный философ, римскому плебсу, падкому к хлебу, зрелищам, славе и родовитости? Брошен счастьем, я, может, завтра всем разонравлюсь, и не достанет средств и харизмы, дабы вернуть приязнь. Бедный Марк Цицерон, клад знаний и светоч мудрости, обойдённый, ненужный, – кем будешь попран?

Знай, Катилина звал защищать его на суде, что начат ограбленной им провинцией. Обвинитель ? Гортензий, старый и вялый. Мне ли не справиться с этим сладко манерным, пышноречивым чопорным франтом, вскормленным на помпезном азианизме, – а в благодарность пусть Катилина тайно содействует мне на выборах, повлияет на плебс. Как думаешь? Ведь ни крассовых банков, ни ратной славы Гнея Помпея у меня нет пока; а тот странный сенатор, коим я начал, необычаен, главное молод, дабы помочь мне. Слушай о нём.

Катон, Марк Порций, пра-правнук Цензора, нынче квестор[6 - Чин, заведовавший гос. казной и архивом, ведший приходно-расходные книги Римской Республики.], философ. В детстве он видел смерть Друза Младшего, его дяди-трибуна, также Марсийскую, иль Союзническую войну (ту самую, на которой Италия поднялась на Рим), и неистовства Суллы. Мы были живы в ту пору тоже и подвергались риску не меньше, вот что ты скажешь. Правильно. Но держал тебя на руках, мой друг, Квинт Помпедий Силон, марс, консул италиков? говорил ли с тобой сам Друз? угрожал ли ты Сулле? О, сего гения Парки ставили в центр проблем с детства, он там сражался неколебимо. Мы же ? шарахались. Я, немедленно после речи за Росция, где клял Суллу, отбыл в Афины; ты скрылся в камерность частной жизни; Цезарь убрался в глушь, а Помпей трафил Сулле. Сопоставимы эти увёртки с честностью и действительной доблестью?.. Я уже обвинил себя, так поставив вопрос, заметь, будто доблесть бывает доблестью и не очень. В общем, Катона чуть не казнили: он рвался к Сулле, кто был диктатором, повелителем Рима, дабы убить его. Что, случайность? Вряд ли случайность. И не абсурдный детский порыв. Имелось, чему развиться.

Помнишь восстание Спартака Фракийца? помнишь, он выскользнул из ловушки, слаженной Крассом? Тот разбранился в адрес невольников, не желавших стараться к крассовой славе, и лишь Катон-юнец, отличившийся мужеством в той безрадостной брани, смел возразить при всех, что Спартак не чудовище, но великий стратег, не менее. Ты представь себе Красса, коему поднесли под нос нечто вроде зерцала, где подмечалось, что он бездарен! Красс тихо буркнул: «Юноша, верно». Ну, а Катон ему: «Если храбрость есть искренность, ни Эней, ни Язон, ни ты сам не храбрей меня». После этой войны он не взял наград и прослыл чудаком, – а вспомни, как напрягался Красс, требуя за победу в битвах с рабами громкой овации!

Вот кто в этом году наш квестор, новый сенатор, твёрдость которого исключительна. Он обрушился на чиновных крыс казначейства, кравших в казне без удержу. Он, усилив проверки, вынудил плутов вспомнить о честности; казнокрадов изгнал под угрозой предать суду за хищения. Богачам сократили выдачу займов, плебс кредитуют. Рим при Катоне помолодел, – точней, увлечён к дням ранней Республики и как будто вдруг понял: нужно блюсти закон, чтоб царило довольство, а не разборки, крики и схватки простонародья и оптиматов. С той же отчётливостью Рим понял, что заскорузнул в подлости и безудержной жадности, и катонову твёрдость счёл тиранией. Факт тому: не имея законных прав, он вдруг вызвал всех, получивших от Суллы плату за казни и за доносы, и обязал вернуть деньги в казну немедленно. Закипая от ярости, палачи это делают и торопятся, дабы не было хуже, дабы не вздумали трогать прошлое.

Как сильна справедливость, корни таящая не в общественных нравах, а в трансцендентности; и Катон её видит. Я же не вижу. Все мои слабости и сомнения оттого, увы, что моим близоруким умственным окулам справедливость незрима. Но если выпадет различить её, как в моей смелой речи за Росция, сколь велик я тогда! сколь любят меня квириты!

82-й год. Рим, преданный разрушению. Сулла в кресле диктатора и в военных доспехах, на озарённом кострами Форуме, попирает диктаторским сапогом прах Мария. Над толпой – безголовые статуи. Объявляется список; названных тянут крючьями, отсекают им головы. Тащат родича Мария и велят позвать Цицерона, Помпея, Цезаря.

Сулла:

– Дай, Катилина, меч Цицерону. Он, шавка дохлого полусгнившего Мария, навострился болтать, смотрю, о «преступных убийствах»? Пусть он узнает, что есть убийство, чтоб не трепать зря. Пусть он возьмёт меч и, клянусь жизнью, бьёт свата Мария! Или срубят ему его голову заодно с языком. Оратор! Бей популяра, тоже эзопа! Он, с тобой вместе, тщательно слизывал с ляжек плебса дерьмище?! Хватит, довольно!! Вся власть – сенату, доблестным нобилям, оптиматам-патрициям! Чернь пусть жрёт свой хлеб и сидит в тёмных смрадных углах без звука. Ну, Горох!

Цицерон опускается от смертельного ужаса в лужу крови, трясётся, тихо рыдает.

Сулла, с усмешкой: