Гибель Республики. Хроника в сценах и документах

Цицерон – брату Квинту

Только глупца успокоит вид Рима, днём благонравного, ночью подлого. Раб, что в полдень целует край твоей тоги, в полночь грозит тебе. Ночь рождает чудовище, Квинт, чудовище! Оно явит под солнцем лик свой внезапно. Верь, ждать недолго. Пусть сенат, укреплённый при Сулле, с виду незыблем, но с его древних стен валом сыплются камни от рёва люмпенов, в вожаках коих умный и обаятельный, как Вакх, Цезарь. Цезарь растёт – а Лукулл ест на золоте, что доставил с Востока. Цезарь возносится – а Помпей дремлет в Сирии средь льстецов и угодников. А в сенате лишь чванные бестолковые нобили.

Марк Катон ? вот надежда. Но он так молод! Красс ни за что не изменит собственной ростовщической пользе, он в плену денег. Как прилипало, виснет Красс на кумирах толп через подкуп, чтоб стать влиятельным. Катилина наглеет, шляется с бандами и стращает сограждан, требуя выбрать его на выборах. Говорю тебе: пусть чернь любит мои вдохновенные и отважные речи, ? но что любовь сия против крассовых денег, зла Катилины, спеси сената и тороватости душки-Цезаря? За кого мне держаться – не понимаю. Очень стараюсь нравиться всем. Всем-всем! Проскочить бы мне в консулы, ну, а там образуется…

Не пропасть бы мне только, брат мой, до времени, вот о чём я молю! Как думаешь?

В помещении, вокруг вертела с человечиной, заговорщики из патрициев воздымают мечи свои, из каких треть дрожит и клонится.

Катилина, могучий и седовласый:

– С вами делил я всё, что имел: хлеб, деньги, честь и любовниц. Вместе растратили мы в пирах имущества. Этот дом, где мы с вами, дважды заложен. Нет у нас ничего, друзья, ведь мы вместе хотели того, что каждый, – вот пример нашей верной искренней дружбы. Храбрые, сильные – мы без крова и пищи, отпрыски древних кланов патрициев. Власть и золото захватило потомство жалких кастратов. Наш удел – неудачи на выборах, приговоры в судах, униженность, нищета, бесправие. Но изменим рок! Да не будет впредь немочь роскошествовать в хороминах, переполненных благами, и рождать детей от прекраснейших женщин – наша же воля с нашей отвагой чахнуть в безвестности! Всё захватит бесстрашие, наша ярая кровь, клянусь! Завоюем всё в битвах, как подобает храбрым патрициям! Я вверяюсь вам. Я ваш вождь. Торопитесь за мною, точно за богом! Помните, что одно моё имя ввергнет Рим в ужас. Я осквернил жриц Весты, я убил брата. Да и при Сулле меч мой и длани были в работе; я предал казни сто марианцев. Я муж божественный… Смерть изменнику! – Катилина кивает в сторону вертела. – Он исчезнет в утробах бывших товарищей… Начинайте! Кто поколеблется, будет тоже изжарен, и мы съедим его!

Заговорщики спешно жрут человечину.

К храму шествуют толпы, консулы, знать, сенаторы и священство с овцами для гаданий.

Тень в переулке:

– В общем, руби их, как только Цезарь малость приспустит тогу с плеча…

Вторая тень:

– Консулов?.. Не могу… Не буду… Это ужасно! Я ухожу, всё…

Третья тень, прыгнув и удушая вторую тень:

– На, трус, изменник… Будем отважны! Рим будет наш!

Четвёртая тень:

– Вижу!.. Вон Катилина! Он подле стражников… Он убьёт их?

Тень, с хриплым смехом:

– Незачем! Стража свалится трупами, увидав сего изверга и безжалостный меч… Что Цезарь? Что он так медлит?.. Он даст нам знак… Уходят, чёрт!.. Где знак Цезаря?! Он слукавил опять, хлюст?! Это измена… Боги! Проклятье… Цезарь!!

Тень третья:

– Да, всё пропало! Глянь, Катилина исчез… Измена!!

Тени:

– Проклятая участь!

И разбегаются.

Обнажённая Клодия на пиру в своём доме вскакивает и становится подле статуй Дианы и Афродиты. Гости на ложах приподымаются. Музыканты в углу прекращают песнь.

– Хватит! – просит Катулл.

– Молчи, поэт. Что меня опекать? Я пьяная! Я надену венок и уйду в спальню с тем, кто скажет, что делает Клодию краше статуй из мрамора и зачем я желанней пары богинь.

Саллюстий, юный историк, цезарианец:

– Я, я скажу, позволь!!

Прерывает Гортензий, тучный, манерный и молодящийся знаменитый оратор:

– Видевшим многое, пылкий юноша, и судившим мир с высей власти больше пристали речи о дивном. Плюс я оратор, Риму известный… Блеск твой, о Клавдия[8 - «Клодия» просторечное «Клавдия». Клавдии – род сабинско-римских патрициев (с V века до н. э).], – разреши называть тебя «Клавдия», о, дочь древнего рода! – проистекает из ста источников. Например, план богов и усердство родителей, превосходство исконного римского склада, также влияние просвещённости. Я не кончу тем, что в тебе слились формы лучших жён древности, ибо то, в чём Елена Троянская превосходит Диану, ты обладаешь. Если коснуться качеств любовных, скрытых от взора, – ибо и в схожих даже источниках воды слаще в одном из них, – то тебя наделяет сим с щедростью всеблагая Венера, что невозможно молвить о статуях, изготовленных скульптором, будь он сам Пракситель. Прекрасного не сыскать ни в ком, кроме Клавдии, обладающей шармом целой вселенной!

Красс, богач, полководец:

– Браво, Гортензий! Жаль, не на Форуме выступаешь ты, а вокруг не проклятый плебс. Это был бы твой лучший спич, кой сразил бы любого, хоть Цицерона… Мой черёд? У меня есть индийские драгоценные бусы, стоимость триста тысяч денариев. Подарить это камню? Глупо, нет смысла.

Клодия, щурясь:

– Я поняла тебя, Красс, повергнувший Спартака. Запомню. Но я не девка.

Юный Саллюстий:

– Ради Юпитера! Юность страждет, сытая старость над ней смеётся… Что ж ты, Катулл наш, где твои ямбы? Пой о прекрасной патрицианке!

Тот, не ответив, тянется к чаше и отпивает.

С ложа, встав, направляется к Клодии Марк Марцелл, статный гордый сенатор лет сорока:

– Что сказано здесь ? неправда, пусть бы сказал сие сам Катон Марк Порций, наичестнейший из римских граждан. – Гость продолжает дальше по-гречески: – Знают двух Афродит: Небесную, дочь Урана без матери, и Земную как младшую, дочь Дионы и Зевса. Пусть эти статуи, что блистают нам мрамором в ярком свете светильников из зелёного золота, не изваяны Фидием, но хватило гармонии, чтоб, взирая, испытывать вдохновение и священный порыв. Я, поднятый веяньем светлых чистых идей, оглядываюсь и – боги! – только что в грёзах видел прекрасное, а сейчас моё зрение на двух новых крылах возносится к малолюдной обители вечных женских богинь, где – ты, наша Клодия, сочетавшая часть духовную Афродиты Небесной с частью телесною Афродиты Земной!

Брат Клодии, Клодий Пульхр, или Клодий Красавчик, переписавший себя в плебеи из рода Клавдиев, из патрициев, чтобы стать народным трибуном, мерно болтает в чаше вино, язвя:

– Обобщу, Марцелл: наш Катон столь зануден, так как он в собственное катонство впряг идеальное по занудности родовое катонство прадеда Цензора? – Клодий пьёт вино. – У тебя, сестра, есть чем их всех принять, твердят, а у статуи нету! – Клодий хохочет.

Злясь, Катулл двигает вазу с фруктами, маясь ревностью.

Входит в белой, изящнейшей, с золотым шитьём, тоге Цезарь и говорит для всех, глядя только на Клодию: – Сожалею, простите. Я опоздал, друзья. Предпочту повиниться.

Клодия:

– Докажи, что я лучше мраморных статуй.

Цезарь проходит и опрокидывает Диану. Пол усыпают сотни осколков.

– Был ли я весок?

Клодия, томно:

– Да… Проводи меня… Посоветуй, что мне надеть, Гай Цезарь, ибо желаю принарядиться.