Гибель Республики. Хроника в сценах и документах

В Рим навстречу Катону шествуют мулы с золотом и дарами из Понта и Иудеи, Сирии и Колхиды.

– Непот везет корм злу. Будут злу швырять пищу, наш Рим погибнет! – плачутся толпы. – О, Катон!

Тот вздыхает.

– Я струсил. Я бежал смерти… Римляне, близок час говорить мне то, что я знаю… Боги предвечные, дайте силы поверить, что, как бы ни было, прав лишь я, Катон, пусть вселенная против. И да пребуду твёрд, защищая неложное… Рим, иду на казнь!

Цицерон – другу Аттику

Наконец-то я консул! Полная и блистательная победа!

Я был суров. На Форуме, полном банд Катилины и агрессивного, оголтелого быдла, склонного к Цезарю, я восстал на каналий ради свободы, чести и правды. Лучшие граждане поддержали овацией! Я поймал Рулла на слове и сразил его вместе с каверзным планом о наделении нищих землями. «Боже, римляне! – я повёл. – Наш Рулл сказал, хочет „вычерпать“ вас из Рима; вас, дескать, „много“. Так сказал, будто вы – помойка, а не хозяева, не властители мира! Рулла не слушайте, но держитесь щедрот, законов, прав избирать, быть избранным. Да, держитесь за Форум и за великий доблестный Город, также за зрелища, за кормления, за достоинство жизни в щедром к вам Риме! Разве вам лучше, бросив святые стены Республики, поселиться, как хочет Рулл, в Синоптинской пустыне либо близ пагубных Салапинских болот!» ? закончил я, обрушая мощь слова на Катилину и его присных, ибо продолжил речь: «Римским гражданам страшно, так как им в окна, явно готовясь, ночью швыряют паклю и ветошь и обливают двери смолою, чтоб в некий час сжечь заживо. Беззаконная ночь, друзья, растянулась на веки, став ожиданием крови, смерти, пожаров. Истинно, нет в Италии мота, вора, кутилы, прелюбодея, татя, убийцы и отравителя, коих ты, Катилина, не приманил бы подлыми сквернами, не опутал интригами и каким бы не отдал лучших из граждан на поношенье! Стало быть, ты дошёл до того уже, кандидатишка в консулы, что бахвалишься, как снесёшь Риму голову, дескать, хилую, чтоб приставить свою, мятежную?!»

Так сказал я им, и у них недостало сил помешать.

Народ мой, весь как один, клянусь, от бродяг до сенаторов, возгласил меня консулом, ведь я предан закону, благу и доблестям! Моим консульством станет первенство разума, справедливости, честности!

Гней Помпей шлёт мне статую Фидия… Как, скажи, удаётся художнику разглядеть в камне форму? Что за таинственным, странным нормам он подчиняется, управляя резцом своим? Режет так, а не этак, слушая сердце, но не советчиков, и становится прав! Подобно я удивлялся Марку Катону и его квесторству, поражаясь отваге, с коей он действовал, высекая из зла Законность. Помню, в последний день, провожаемый толпами, он с дороги вернулся вновь в казначейство: некто спешил ссудить двух приятелей накануне отставки, – он возвратился и отменил заём. Гениальный ход фехтовальщика, заключительный штрих художника, завершение слова делом! Он воин Честности, а теперь и трибун квиритов… Кстати, добейся он высшей власти, то, с его твёрдостью в продвижении к благу, с неумолимостью, – ты уверен тогда за себя, за каждого, что и нас не признают подлыми?

На рассвете близ серого цицеронова дома три мрачных тени спорят с привратником.

– Мы народ! Раб, иди зови консула! Он нам нужен, нужен народу!

– Он велел не будить его.

– Не будить?! Зазнайка!! Ради Квирина, мигом проснётся! Смерть всяким консулам и начальникам! За свободу, свободу!! – Тени закалывают привратника и идут во двор, где на них налетает дюжина стражников.

Тени:

– Мы опоздали… Йо! К Катилине! Живо в Этрурию, где стоит его армия! Мы вернёмся; дрожи, Рим!!

Тени бегут к коням и несутся из Города, ускользают в трущобы грязных окраин.

Декабрь, 63-й год. Подле храма Согласия в конце Форума у холма Капитолий стража теснит чернь и горлопанов. В храмовом зале, перед скамьями, там, где сенаторы, на «курульных», особых бронзовых креслах, – консулы. Подымается Цицерон как консул:

– Я задержал их – Лентула, и Цетега, катилинариев. И они мне признались, что намечали поджечь Рим, после убить двух консулов; плюс признали своими грамоты к галлам с просьбами поспешать в Рим с ордами – для того чтоб помочь Катилине нас истребить. Неслыханно! Будто храм, где мы с вами, не был построен в честь прежних побед над галлами?! Трудно, трудно, сенаторы, отражать врагов в Сирии или в дальней Армении, но трудней – в самом Риме. Что же нам делать с Лентулом и Цетегом? Жду предложений.

Первым витийствует новоизбранный консул нового года:

– Горе нам! Нет порядка, словно мы в Африке либо в Скифии, а не в Риме законов! Днесь дошло до того почти, что у нас режут консулов и якшаются с галлами, а под Римом скопился сброд с Катилиной в роли стратега! Мразь Рима захватит? Мне быть зарезанным, как баран, отцы, через месяц в должности консула? Я – за высшую меру!

Все почти, хором:

– Высшая мера, высшая мера!

Цезарь, вставая:

– Дайте и мне сказать… – Он почёсывает лоб пальцем, смотрит в пол. – О, мужи, знаменитые, славные! Гнев негодный советчик. Ум человека слаб перед страстью и увлекается ею к бедам. Вспомним, сенаторы, что великие предки медлили с гневом, но размышляли. В дни Ганнибала, вспомните, когда жребий испытывал нас злосчастием, Город думал о чести, не о желании отомстить. Хочу сказать, что на каждый проступок есть свой закон. Когда народ, что шумит близ храма, сходкой признает вины захваченных, мы осудим их на суде, прилюдно… Вон как шумит плебс; он недоволен. – Цезарь смолкает.

Слыша гвалт улицы, часть сената шагает к нему поспешно.

Цезарь опять ведёт:

– Страшно думать, сенаторы, о возможной войне в Италии, о гражданской войне, друзья: о поджогах домов, насилиях, о резне и о крови, гибели лучших и именитых. Так уже было: сколько лет минуло с дней побоищ и распрей Суллы и Мария, о каких все мы помним?.. Что я подумал: мы, коих знают в лицо, намерены проливать кровь римлян? Спросится с нас, с сената. Будущий консул: ты за их казни? Но почему, скажи, ты не просишь их высечь либо изгнать? Надеешься, что за смертью есть муки? Смерть – край без радостей и печалей, смерть есть бесчувствие, вечный отдых души. Выходит, ты их обрёк на отдых? Всё, что творим, отцы, мы творим в этой жизни, ибо за гробом жизнь невозможна. Так что ответ давать будем здесь in corpore! Вы страшитесь посечь их розгами, а на смерть отправляете, будто это законно? Ладно, казним их – завтра начнём хватать тех и этих? Гляньте: под Римом сброд Катилины. Кто мне поручится, что там нет присных Суллы, кои, нам следуя, будут сеять смерть самостно, а не волей народа? Чем оправдаемся, если завтра нас, обвинив в тирании, тоже пошлют на казнь, вот как мы вознамерились умертвить сих граждан за преступления презумптивные; ведь никто из них не поджёг Рим и не убил пока никого. Пусть сядут в тюрьму до срока. И да не будет, что уподобимся древним деспотам! Всё решает народ!

Сенаторы устремляются к Цезарю и садятся вокруг на скамьи в поддержку, многие шепчутся. Цицерон в кресле консула растирает ладонью оба колена в явном испуге; он очень бледен. В двери напористо лезет чернь, крича:

– Лентул, слава! Волю Цетегу! Прочь сенат!! Всё решает народ на сходках!!

Рёв плебса издали:

– Хлеба! зрелищ!!

Цезарь с усмешкой молча садится.

Избранный консул нового года тихо бормочет:

– Цезарь, о казни речи не шло… Зачем?.. Я – о высшей, о высшей мере: о заключении!.. Да, клянусь тебе Марсом! Только об этом!..

Вновь Цицерон, растерянно:

– Если так, то я, консул… я… я… не против… Ибо гуманность, как и законность, – это основа всех наших действий…

– Римляне! – говорит Катон, кой сидит в одиночестве. – Призываю вас, кто дома свои и усадьбы ставили выше нужд государства, – хватит, очнитесь! Рим под угрозой. В том беда, что давно уже вещи в розни с их именем: человека зовёте богом, наглость – отвагою, расточительность – щедростью. Пусть. Живите. Жируйте. Будьте щедры за счёт войн и жульничеств, подражайте громилам и казнокрадам, жаждущие праздности. Но Катон вам не даст губить ради ваших пороков честных, пока ещё находящихся в Риме. О, лицемерные! На какой суд убийц оставите? Цезарь, может, на твой суд, плут и растлитель, мот и обманщик? Правите за бессмертных богов? Нет, губите мир вокруг, претворяя в действительность всё, что лезет в ваш низменный изворотливый ум. Наделав бед, вы являетесь смерти с ношей злодейств, считая, что вас ждёт сон, бесчувствие, как сказал Юлий Цезарь? Вас ждёт ответ за зло. Вы за гробом ответите за любой ваш шаг. Так сдержите ваш норов, вспомнив о судьбах, вам предстоящих. Сей призыв был погубленным душам: ими вы были братья Катону. Слушайте довод, внятный преступникам, каковые вы есть сейчас. Вы боитесь отребья? Ладно, спасайте ради подонков всяческих извергов, поделитесь со швалью вашим имуществом, перестаньте учиться, дико вопите, точно бродяги, глядя на драки и гладиаторов, проводите в тавернах пьяные ночи, днём же валитесь в тень под деревьями да таскайтесь по Риму, нагло взыскуя хлеба и зрелищ. А не получите – к Катилине, что вас с мечом поведёт на Рим. Угождайте отребью, наглому плебсу, и обещаю вам: он, чью наглость уважите, завтра плюнет вам в лица, позже потребует ваших жён, отцы, позже, в злобе распнув вас, кинет Рим под ноги узурпатору. Вот чем дело закончится.

Цезарь кашляет, и приносят записку, кою он быстро прячет в кулак.

Катон ему:

– Если Цезарь решил спасти жизнь мятежников ? бойтесь Цезаря, что на наших глазах, смотрю, сообщается с ними. Цезарь, читай вслух, что принесли.

– Безделица… Зря ты, друг…

Но Катон, пройдя к Цезарю, отнимает записку, в коей Сервилия, уподобивши Цезаря току «чистой амброзии», из которого хочет «пить, пить, пить», признаётся в любви к нему и «готова на всё, на всё!»

Катон мнёт письмо, продолжая: – Рим велик не оружием, но законом, но честью. Вспомните, как торкватов сын был казнён лишь за ту вину, что был храбрым настолько, что победил врага, не дождавшись приказа. Страшно судить зло? Я уделил бы доводам время, но его нет, отцы. Катилина под Городом, а внутри римских стен мятежники. Думать некогда. Мы казним заговорщиков по обычаю предков… Консулы, это воля сената! Будьте суровыми!

Цицерон кличет ликторов, но коллега по консульству отсылает их. Цицерон их опять зовёт, посмотрев на Катона.

Цезарь ярится: – Властность Катона невыносима. Я покидаю вас, ибо я против казни!

Вслед ему топают. – Трус, беги! Честь Катону, правнуку Цензора[10 - Марк Порций Катон Старший (Цензор), деятель Римской Республики. В 184 году до н. э. был выбран цензором. Строгость его цензуры славилась.]!..

Позже, выйдя из храма, тот вопрошает: – Граждане, есть за мною проступки?

Толпы немедленно:

– Нет, Катон. Ты пугаешь безгрешностью.