Оковалки. Тайна Фрейда

Что цель близка, указывал ряд машин впритирку вдоль тротуаров. Кронов был сломлен и угнетён случившимся с ним в дороге и возбуждён беседой, – правильней, сказанным. Мальчик вряд ли участвовал в споре сердцем. Юность незряча: критика мира, где ей всё ново (значит, желанно), кажется ей брюзжанием. Саша, пусть он «ботаник», то есть «advanced», верит, что «фиг» ему, вот как Кронову, исковеркают «двойку», ибо у Саши «двойки» не будет, он купит «порш» и «майбах»; и что его не швырнут о стенку, точно игрушку; что он не станет жалким курьером с жалкой зарплатой; что у него, у взрослого, будет смокинг, бонусы, орден, чин академика, нимб, пентхаусы; что болеть он не будет и не состарится; что жена его, модница, никогда не умрёт (исчезнет ли, как исчезла Марго когда-то). Юность надеется – но проигрывает как правило. Повезёт – Саша «выбьется в люди» и позабудет, что не ему, везунчику, а другому шины проколют, и что другого кинут об стенку, и что другие будут хромые и притеснённые. Ведь мышление от «добра/зла» слажено, чтоб успешный считал всех «злыми», малопригодными, а себя – «предобрым», прегениальным… втуне, конечно, этак считал бы, то есть этически.

Кронов шёл против солнца, вспомнив: в прошлом году он в мае так же шёл улицей; день был ясный, сверкающий и он щурился. Нынче мглистое небо; всё запылённое. Будто с космоса, виснут пыльные пологи. Пыль садится на стены, стёкла, деревья, волосы, плечи, и не стряхнуть её… Он сорвал на ходу лист клёна: лист был в пыли. Всё затхлое, будто мир, потеряв задор, сник, понурился, разуверившись в самоё себе. Чуть дышится, так что хочется вдруг вдохнуть… Дурацкая аномалия, о которой талдычат СМИ и ООНы: дескать, «космический пыльный дождь» лютует и не кончается, обсыпая все страны и континенты; но – «дождь» безвредный: ни радиации, ни космических вирусов, ни ещё чего…

Подле школы Кронов и Саша молча прошли сквозь толпу водителей, гувернанток, нянь, респектабельных пап и мам. А как же: школа престижная, знаменитая, школа номер пятнадцать! Кабы не близость к ней по прописке, Даша в неё, увы, не попала бы, ибо школа обслуживала чад средней буржуазии. Дочь политично с этим справлялась, пусть после школы ей не распахивали дверь «мерса», как одноклассникам. О, она была умной, сообразительной! Плюс гнобить её и над ней издеваться не позволяла милая внешность. Кронов дивился ей, рассудительной, стильной и позитивной. Даша этична необычайно, рациональна, дипломатична; а это значит, Даша посредственна; ведь этический устремлён не к ценностям высшей пробы, к ценностям духа, но лишь к «добру», предписанному эпохой. Разум пристоен и респектабелен, благовиден и нравственен, – но отсюда, конечно, он ограничен как промышляющий лишь «добром»: богатством, здоровьем, славой.

Даша разумна – а значит Кронову не под стать мышлением. Ибо он нестандартен был и стремился к основам мироустройства. Кроновых мало, Кроновы – не для нравственной общей данности; это выродки, монстры, социопаты… И слава Богу; пусть дочь не ведает мук оторванности от мира, чужести миру. Пусть будет счастлива общим счастьем, что тень безмерного трансцендентного счастья. Ибо, в конце концов, все умрут – он, она и они, все люди.

Дочь шла с подругой, маленькой Диной, толстой евреечкой, дед какой был банкир, и с прочими. Ясно слышались смех и возгласы. Кронов слабо махнул рукой. Дочь пошла к нему вместе с Диной от увязавшегося юнца. На ней, как на всех, род формы: юбка на девочках, под которыми гетры, курточка, а под нею рубашка белого цвета, маленький галстучек; а на мальчиках – брюки с галстуком большим; вот всё различие. Школа кончена, собирались к экзаменам, опьянённые скорой, думали, волей. Даша и Дина тщились избавиться от юнца. Дочь выбралась из толп к Кронову.

– Папа!

– Здравствуйте, – изрекла подошедшая Дина важно.

Неугомонный юнец вмешался, к ним подскочив. – Круть, Даша! Это твой parent[1 - Родитель (англ.).]? Хай! Приветствую! – обратился он к Кронову. – Даше быть королевой бала, если пройдёт отбор. Нужен топлесс участниц. Вдруг накладные груди и щёки? Или нет сердца? Даша-красотка Лёву не любит?

– Ты отвалил бы, – Дина сказала, глянув поверх очков.

– Я въехал! – нёс юнец, гогоча. – Вы лесбы? Лесба не может стать королевой!

– Слушай, тебе-то что?

– Я король выпускного бала; с лесбой мне стрёмно.

Саша позвал юнца и отвёл его.

– Ты, пап, грязный… – Даша шагнула, но громкий вызов (Кронов такого прежде не слышал) тренькнул певуче в Дашиной сумке. Дочь стала боком. Кронов же, вспомнив Сашину реплику про смартфон, вдруг понял: дочь не желает, чтоб он заметил новую трубку.

– Вы?.. Всё в порядке?.. Да, – повела она в общих фразах. – Да… Повторите для уточнений… Верно, где дачи… Перезвоните… Вечером?.. – Она спрятала трубку и повернулась. – Папа, ты вымазан, и синяк на лбу…

Дочь стеснялась маленькой Дины, хоть та и знала их положение, но сейчас Даша радостна, чуть не светится, так что кажется, её радует даже то, что он выглядит, точно бомж.

– Даш, я виноват! – встрял Саша. – Шли, я подрался. Ну, Фёдор Павлович заступился… Я там подрался, он заступился…

– Папа, уходим, – дочь прервала его.

– Дядя Фёдор, позвольте вас на секундочку… – Дина, взяв его под руку, повела за кусты вдоль сквера. – Я, дядя Фёдор, знаю вас годы, лет восемь точно.

Он глянул в карие, – под очками в модной оправе, может, из платины, – и в большие глаза невзрачной, толстой, аморфной, но не по возрасту мудрой девочки, не скрывавшей изъянов собственной плоти.

– Well, королевой школьного бала выбрана Даша. Бал очень скоро. Он ей запомнится навсегда.

– Наверно, – вымолвил Кронов.

– Я, – вела Дина вкрадчивым тоном, – я помогу вам… нет, не сама, конечно; да и не вам конкретно. Дед мой даст деньги Даше на платье. Для выпускного. Не оскорбитесь? Вы ведь философ. А философия наблюдает реальность многосторонне и глубоко. Вы, знаю, без предрассудков. Я поцелую вас, дядя Фёдор, в знак соглашения?

– Философия всё условное ценит больше, чем непосредственность, – начал Кронов. – Я не философ и откажусь от… – Он не закончил. Дина поникла. Девочка – без отца и матери; не от этого ли мудра не-детски?.. Или еврейская родовая мудрость так проявляется?.. Деду низенькой, толстой и кареглазой девочки Дины траты на платье – тысячу платьев хоть от Кавалли – сущий пустяк, знал Кронов. Плюс бедной Даше жить после школы будет непросто, ведь миловидность очень капризный дар. Школьный бал Даше важен. Бал для неё – факт счастья. Кронов же счастьем был одержим. – Что ж… – бросил он.

Но приблизилась завуч, не упускавшая говорить о Даше, и Кронов понял: нравится завучу – он, не дочь его.

– Фёдор Павлович? – Завуч, хоть и здоровалась, но смотрела на Дашу. – Чудная девочка! Осмотрительна и оглядчива. Ей нужна рядом женщина в её годы проб и ошибок. Вам, – заявила она, – вам нужно… – Завуч не кончила, посмотрев, наконец, на Кронова и увидев, что он замызган. – О, извините, мне по делам пора… – и поспешно завуч исчезла.

– Клеится… – подытожила Дина и продолжала: – Думаю, Фёдор Павлович, как ей платье сбыть, то есть Даше. Девочка гордая. Я пыталась – но тщетно. Даша неглупая: оставляет шанс к будущей важной просьбе? Что ж, дед работу ей даст; хоть завтра даст. Красота прельщает… – Дина вздохнула, дёрнув за галстучек чёрной формы. – Воздух ужасный, как в пылесосе… Мы с ней навек друзья, – исповедалась вдруг она. – Люблю её, дядя Фёдор, но безответно… Я вам дам платье, весь гардероб; вы скажете, что скопили.

– Договорились. – Кронов, кивнув, добавил: – И, Дина, помни: жизнь изменяется. Как бы жизнь ни давили – жизнь заберёт своё. Нужно жить эротически, а не как мы живём логически, но в злосчастьях. Может, придёт пора, образ жизни как «добрый», но репрессивный сменится вольным и эротическим… – говоря, Кронов чувствовал пыль во рту.

– Фёдор Павлович.

– Что?

– Дочь любите?

После паузы он изрёк: – Люблю.

– Прекрасно. Но не разлюбите, если я сообщу вам…

– Дина, ни слова! – Кронов скривился. Он опасался слов, что усилили бы тревогу с примесью страха, коя возникла около круга подле Оки зимой.

– Я так, по ходу… – Дина шагнула прочь отрешённо. Но Кронов понял: хочет предостеречь.

В чём дело? Что он не знал о Даше? Тот страшный круг и Волин? Круг – далеко, во-первых, и, может, круг действительно только смерч, случившийся из-за разницы в атмосферных средах в пойме и на яру зимой. Волин, может, не думал их напугать, но вмазался в камень и кувыркнулся вниз… А ремонтные боксы из серебра по виду, нужные, чтоб скрывать круги, – вот как тот, спиридоновский, – может, лишь заграждение вместо прежних заборчиков либо лент… Всё сводится вновь к кругам, понял Кронов, сводится к Волину.

«Боже, Дина! – чуть не вскричал он. – Что ты скрываешь?! Ну, расскажи мне!»

Да, лучше знать, он понял, пусть это страшно.

– Даша! – стал звать он, двинувшись к дочери.

Звякнул сотовый, и она отвернулась; сделала это, он был уверен, чтоб не заметил новую трубку.

– Есть?.. – Даша смолкла вдруг, а потом сказала: – Ладно, копайте и… и звоните мне… – Спрятав трубку, тронув живот свой, дочь к нему бросилась, обняла его и прижалась к нему. – О, папа! Я будто в небе, будто летаю!

– Даша, – изрёк он, чувствуя, что она ликует. (Больше счастливой Кронов её не видел).

И он запомнил душный, белёсый, пыльный тот день с цветением рядом сквера, с шумом Садового, заслонённого домом сталинской эры, с толпами школьников в униформе, громко смеющихся ни о чём, со строем бренд-лимузинов, с Сашей и Диной, с дочерью рядом, полной восторга.

Всё он запомнил в этот последний год бытия Человека в статусе «Homo Sapiens».

Дальше жуть нарастала, но постепенно. То, что спросил вдруг Кронов, было причиной названной жути, но в то же время этой причиной как бы и не было. Жуть составилась в сонмах действий, вызванных логикой нашей мысли и восприятия, при каких все и каждый бились со всеми, каждый был недруг всех и другого.

– Новая трубка? – выдавил Кронов.

Дочь прижималась, но он почувствовал, что объятья слабнут. Дина и Саша чуть отошли.

– Потом, пап, ладно? – бросила Даша.

– Что за секреты? Все тайну знают, только не я, – твердил он, точно баран. – В чём дело? Что ты скрываешь? Что там за трубка? Новый смартфон? Дай глянуть.

– Это сюрприз…