Восхождение на Голгофу

Восхождение на Голгофу
Игорь Николаевич Осинский

Нет, пожалуй, в мировом искусстве фигуры более загадочной и более противоречивой, чем белорусский художник Александр Исачев. Одни считают его гением, сравнивают с Марком Шагалом; другие называют обычным школяром, а его картины заурядным кичем – поделкой, дешевкой. После смерти художника прошло более четверти века, но даже этого времени не хватило для того, чтобы примирить оппонентов.

Игорь Осинский

Восхождение на Голгофу

ПРЕДИСЛОВИЕ

Нет, пожалуй, в белорусском искусстве фигуры более загадочной и более противоречивой, чем художник из города Речица Александр Исачев. Одни считают его гением, сравнивают с Марком Шагалом; другие называют обычным школяром, а его картины заурядным кичем – поделкой, дешевкой. После смерти художника прошло более четверти века, но даже этого времени не хватило для того, чтобы примирить оппонентов. Думаю, что не произойдет это и через тридцать, пятьдесят лет. Слишком уж выбивается его творчество из канонов живописи, а они сохраняются веками.

Единого мнения о том, что представляет собой феномен Александра Исачева, нет даже в профессиональной среде. Тем более опрометчивым было бы претендовать на обладание истиной в последней инстанции журналисту, я и не ставил перед собой такую цель. Постарался избежать и соблазна пересказывать биографию художника, хотя драматических эпизодов его жизни хватило бы на захватывающий телесериал.

С годами интерес к Исачеву не ослабевает. Его персональные выставки неизменно собирают аудиторию, которой завидуют даже признанные мастера кисти. Периодическая печать то и дело напоминает о трагической судьбе художника. Далеко не все в этих публикациях равноценно. Недостаток конкретных фактов иногда восполняется домыслами и даже откровенной неправдой. Особенно о взаимоотношениях Александра Исачева с властями и причине его неожиданной смерти. И это огорчает. Сам художник в своих картинах трепетно относился к точности даже малейших деталей, для чего старался с головой окунуться в изображаемую эпоху – изучал труды по истории древнего мира, научные монографии по искусству.

Мне посчастливилось, пусть недолго, знать Александра Исачева – наблюдать за тем, как колдует он у мольберта, слушать размышления о предназначении искусства и даже принять скромное участие в его творческой судьбе. Это дает мне моральное право сказать свое слово о нем…

Больше всего в судьбе речицкого художника меня занимает кажущаяся нелепость его ухода из жизни. «Если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно», – справедливо считал маленький принц из повести Сент-Экзюпери. А если гасят?..

Каждый человек подобен любовно зажженной звездочке. Но отчего же так различен их век?

Одни доживают до глубокой старости, превратившись к своему исходу в немощное существо – с угасшей памятью, с едва тлеющими чувствами; а жизненный путь других обрывается в самом начале…

Одни грешат напропалую, не заботясь ни о теле, ни о душе, но к ним не пристает даже банальный насморк; другие же, ставящие добродетель превыше всего, с самого рождения обречены на страдания…

Одни бездарны, живут, словно сорная трава, лишь для себя, но наделены долголетием; другие отмечены печатью гениальности и могли бы украсить этот мир, но успевают использовать лишь незначительную часть своего таланта…

Что наша жизнь? Игра?..

Так считал герой оперы Чайковского «Пиковая дама». К такому невеселому для нас выводу склоняются многие ученые и интеллектуалы. Российский «Клуб знатоков» даже сделал эту фразу эпиграфом популярной телепередачи. Если придерживаться точки зрения пессимистов, тогда наши жизни подобны листьям на дереве: не всем из них суждено дождаться осени, во время грозы порыв ветра может сорвать их и ранней весной.

В отличие от науки православная церковь убеждена, что здесь, на земле, все начинается и ничего не кончается. Известный российский публицист, диакон Андрей Кураев на вопрос о том, существует ли бессмертие, ответил афористично: «Вы что же, действительно полагаете, что Бог работает начерно? Пишет и рвет, пишет и рвет?» Земную жизнь христианина богослов сравнил с ракетоносителем, который доставляет в космос полезный груз. Если расчет орбиты сделан правильно, а в баках оказалось достаточно топлива, иначе говоря, если жил человек по Божьим законам, его душе уготовано вечное счастливое бытие. Чем более грешен человек, тем проблематичнее его дальнейшая судьба, ведь «грех», если следовать буквальному переводу с греческого, означает, по утверждению Андрея Кураева, «непопадание в цель».

Александр Исачев верил в Бога. Все его творчество – путь к нему. Тяжелый, тернистый. Быть может, то, что он ушел из жизни без малого в тридцать три, в возрасте Христа, не случайность?

Тайна судьбы Александра Исачева в его последних днях. О них и рассказывается в книге.

Все действующие в повести лица – реальные люди. Из соображений этики я изменил фамилию лишь одного из них.

Образ публициста Андрея Юренева собирательный, автор отождествляет себя с ним лишь частично. Создавая его, мне хотелось показать, что и в советское время, когда существовала официальная цензура, и сейчас, когда ее нет лишь формально, в нашем газетном цеху находилось и находится немало смелых, честных людей, для которых главным мерилом их творчества является совесть, и служат они, прежде всего, не государству и не олигархам, а читателям. Думающие журналисты умеют запрятать крамольные мысли между строк, а думающие читатели находят их там. В отдельных случаях, когда такой прием не позволяет сказать всей правды, приходится решаться на действия, которые раньше квалифицировали как антипартийные, а теперь – как антигосударственные. Именно так и поступил Андрей Юренев.

Все факты из жизни художника абсолютно достоверны. А иначе повесть и не стоило бы писать.

В предпоследней главе автор использовал небольшой фрагмент из книги русской поэтессы Юлии Вознесенской «Мои посмертные приключения» (М., изд-во «Эксмо», 2008). С ней Александр Исачев был дружен, она оказала большое влияние на характер его творчества.

Процесс над Юлией Вознесенской воссоздан по подлинной стенограмме, которую друзья поэтессы сделали, тайком записав судебные дебаты на магнитофон.

Глава 1

Разговор явно не клеился.

–– Ты пойми, Саша, – убеждал гость хозяина дома, – мне становится все труднее переправлять твои картины за рубеж. Хотя прежние судимости сняты, гэбэшники продолжают вести за мной слежку, пасут на каждом шагу. А в Ленинграде за них дают копейки. В Союзе ведь тебя никто не знает. Это в Германии ты – талантливый художник. Прошла персональная выставка, выпущена серия слайдов, о тебе пишет немецкая пресса. А здесь ты – недоучившийся школяр! Конечно, художественный бомонд заприметил тебя еще с того времени, когда ты был в Ленинграде. Но они сами нищие. Да и ревность не позволяет признать в тебе гения. Единственный для тебя выход – эмиграция. Отсюда выпустят без проблем. Горбачев открыл шлюзы. А в Германии, в Израиле у меня есть надежные связи. На первых порах получишь политическое убежище и социальную помощь, которую дают всем эмигрантам. А дальше все зависит от тебя самого. Тут и раздумывать-то не о чем. За рубежом – известность, обеспеченная жизнь, а в СССР – нищенское прозябание. О себе не заботишься, пожалей хотя бы семью.

Александр Исачев, он был хозяином дома, выслушивал подобные увещевания Георгия Михайлова не в первый раз. Его раздражала настойчивость, с которой скандально известный питерский коллекционер склонял его к выезду за границу. Но, боясь обидеть гостя, которому он был признателен за многолетнюю поддержку, предпочитал не вступать с ним в споры и отмалчивался. Приезжего это злило. Не находя убедительных аргументов, он на какое-то время замолкал, нервно мерил просторную комнату большими шагами, раз за разом останавливаясь у картин, беспорядочно разбросанных повсюду, и внимательно разглядывая их, словно видел в первый раз. Затем все повторялось заново…

Впервые они встретились в Ленинграде в начале семидесятых. Исачев приехал сюда вместе с другом, у которого жили здесь дальние родственники, чтобы познакомиться с сокровищами Эрмитажа, а если повезет, и завести связи с художественным бомондом. Приехал без гроша в кармане в надежде на «авось». Молодости присущ авантюризм. А Александр принадлежал к категории тех людей, которые ради поставленной цели не боятся бросаться с головой в омут. Поначалу все складывалось, как нельзя лучше. Хотя к «лимитчикам» во всех крупных городах относились с прохладцей, а в Ленинград было настоящее паломничество гастарбайтеров, друзьям удалось устроиться в зеленхоз, получить временную прописку и места в общежитии. Но заработков не хватало даже на скромную жизнь, и друг, не имевший больших амбиций, предпочел вернуться домой. А Исачев остался. И тут фортуна изменила ему. Повздорив из-за какого-то пустяка с сотрудниками милиции, угодил на пятнадцать суток, лишился крыши над головой. Жил впроголодь, ночевал на вокзалах. Здесь и заприметил его питерский поэт Константин Кузьминский. Растроганный рассказом паренька, помог ему с ночлегом. Среди его друзей был коллекционер Михайлов. Кузьминский посоветовал ему:

–– Присмотрись, Георгий, к нему. Видится мне, что этот провинциал еще удивит мир. Ты же знаешь, я редко ошибаюсь.

Поначалу работы художника-самоучки из Белоруссии не произвели на Михайлова особого впечатления, в профессиональном отношении они были слишком сырыми. Но в карандашных набросках угадывался незаурядный талант. А неуемная страсть восемнадцатилетнего паренька к рисованию обещала когда-нибудь принести свои плоды. И он рискнул. Купил у Исачева несколько картин. Заплатил, как и всем остальным своим клиентам, не много. Художники знали, что, перепродавая их картины по имевшимся у него каналам за рубеж, Михайлов выручал на порядок больше. Но торговаться с ним было бесполезно. Впрочем, Александр радовался и этому. Тем более что коллекционер свел его с неформальными художниками, о чем он давно мечтал.

Исачев стал завсегдатаем посиделок, которые постоянно устраивались на квартирах Михайлова и поэтессы Юлии Вознесенской, куда и пристроил его Кузьминский. Помимо художников, сюда захаживали непризнанные поэты и барды-песенники.

Пробыв в Ленинграде почти год и решив, что созрел для серьезной работы, Александр вернулся в Речицу, чтобы целиком отдаться творчеству. Михайлов продолжал опекать Исачева. Разместил несколько его картин на выставках, лучшие работы выкупал для себя.

В марте 1979 года «за пропаганду чуждого искусства» Михайлова арестовали. Все имевшиеся в его квартире картины, в том числе около ста полотен Михаила Шемякина, в то время уже известного за рубежом, были конфискованы. К категории абстрактной живописи, бывшей в СССР под запретом, эксперты отнесли и несколько полотен Исачева.

Вернувшись из заключения, коллекционер мало-помалу восстановил свой бизнес и разыскал Исачева…

–– …Ну, так что будем делать, Александр? – продолжил свой натиск Михайлов.

Исачев вспылил:

–– Георгий Николаевич, я безмерно благодарен вам за все, что вы сделали для меня. Без вас я, наверное, не состоялся бы как художник, не смог бы сводить концы с концами. Но поймите, не смогу я жить на чужбине! В Речице мать, друзья, близкие мне люди – то, что питает творчество. Не перетащу же я их всех с собой! А в одиночестве писать не смогу. И потом, в конце концов, здесь моя Родина…

–– Саша, это все обывательская мораль. Ты, как тот суслик. Хоть и тесная, неуютная норка, но своя! А ты поднимись над этим жалким бытием. Ты же птица большого полета. Оглянись вокруг. Настоящая жизнь там, за кордоном.

–– Нет, нет и еще раз нет! И давайте не будем возвращаться к этой теме.

Михайлов понял, что дальнейшие уговоры бесполезны, и искренне огорчился этому. Судьба не баловала его. После отбытия наказания по первому приговору он был обвинен в хищениях в особо крупном размере, за что полагался расстрел. Суд проявил снисходительность, заменил исключительную меру максимально возможным 15-летним сроком. К счастью, подоспела горбачевская перестройка, и коллекционера оправдали. Подорванное в тюрьме здоровье он поправил. Но психологическая травма осталась в его душе на всю жизнь. В Александре Исачеве Михайлов видел самого себя и не хотел, чтобы он повторил его судьбу.

–– Ну, как знаешь. Я желаю тебе только добра. Но помяни мое слово – погубишь ты себя. Гэбисты не дадут тебе покоя…

Глава 2

Перевод из Гомеля в Речицу начальником районного отдела Комитета госбезопасности БССР Владимир Сидорович воспринял с удовлетворением. Это был шаг вверх по карьерной лестнице. Но еще больше радовала перспектива самостоятельной работы. В областном управлении КГБ его ценили, не раз отмечали благодарностями. И все же здесь он не мог в полной мере раскрыть себя и оттого чувствовал душевный дискомфорт. Общество на глазах менялось, рушились идеологические стереотипы. Креативно мыслящие люди получили свободу действий. А в «конторе», как называли в кулуарах свое ведомство сотрудники КГБ, все оставалось по-прежнему. То же единомыслие, те же устаревшие инструкции. Попытки проявить инициативу наталкивались на окрик: «Никакой самодеятельности!» Сидорович не сомневался, что руководство комитета осознает необходимость перемен, но вынуждено следовать указаниям партийных органов. Все разговоры в отделе на эту тему заканчивались сакраментальным вопросом: «Тебе, что, больше всех надо?!» А обращаться наверх через голову непосредственного руководителя запрещала субординация…

Знакомясь в Речице с делами, Владимир Сидорович обратил внимание на толстую папку с надписью «Александр Исачев, художник». С приколотой на первой странице пожелтевшей от времени фотографии на него смотрел молодой парень в брюках клеш и рубашке навыпуск. Длинные волосы, расчесанные на обе стороны, придавали его лицу женскую миловидность. Он совершенно не вписывался в традиционный образ художника, скорее походил на ловеласа-модника, и Сидорович подумал даже, что эта фотография оказалась здесь по ошибке.

–– Нет, нет, это он – Александр Исачев, местный художник-самоучка, – подтвердил сотрудник, помогавший Сидоровичу принимать дела. – Личность весьма одиозная. Окончил вечернюю школу рабочей молодежи и подался с дружком в Ленинград. Там спутался с компанией диссидентов. Влюбился в какую-то замужнюю журналистку. А когда та дала ему от ворот поворот, пытался покончить с собой, наглотавшись снотворного. Попытку суицида вовремя заметили, откачали парня и поместили от греха подальше в психиатрическую больницу. После курса лечения вернулся в Речицу. Нигде не работает. Попал на заметку участковому. Повозился он с ним немало, а толку никакого…

Участковый милиционер знал Александра с подросткового возраста и потому не утруждал себя поиском подходов к нему. Вся «психология» сводилась к короткому диалогу.

–– Исачев, ты почему тунеядствуешь?

–– Кто вам сказал, что я не работаю? Я работаю.

–– Где?