И ни на одно мгновение дольше

– Да я, собственно, и не хочу ничего доказывать. Кому? Мне докторская не нужна. Должность тоже. Для меня важно самому понять, как все произошло, – Павел Петрович выпил, высоко подняв подбородок. Аккуратно поставив стаканчик на стол, он что-то неразборчиво пробормотал и задумчиво добавил: – Но есть одно важное и очень печальное пояснение…

– Нашими предками были не мифические гипербореи, а салтыковские головотяпы? – с улыбкой спросил Андрей.

– Не могу понять, – Павел присел обратно за стол и, не замечая иронии, продолжил: – Как так получилось, что Россия, рожденная свободной, в какой-то момент своей истории стала зависимым колониальным государством. Антирусским, точнее, антинародным. К сожалению, это неоспоримый факт, который многое объясняет. И трехсотлетнее рабство крепостного права, и бессмысленные войны, и плохое образование, даже не позволяющее людям все это осознать. Это трагедия: в своей же стране народ был лишь тягловым скотом и пушечным мясом.

– Смело! – удивленно воскликнул Андрей. – За такие мысли выстроится очередь из желающих тебя на куски разорвать. И патриоты из народа, и власть, которой совсем не нужно, чтобы ты людям глаза открывал на реальную историю. Ведь, по сути, и сейчас ничего не изменилось.

– Могут, конечно, но что поделаешь, – согласился Павел, – человеку с детства закладывают программы, которые трудно потом из головы выковырять.

– Точно, точно. Я об этом здесь на горе часто думал. Про программы и про патриотизм. Может, как раз потому, что место здесь такое…

– И что надумал? Не поделишься?

– Запросто. Только вот выпью еще.

Андрей достал из рюкзака нож и порезал мясо. Павел сильно проголодался на свежем воздухе. Хорошо прожаренные сочные куски даже холодного мяса разожгли аппетит до предела, но начать есть в одиночку было неудобно. А музыкант, видимо, был сыт и так увлекся разговором, что довольствовался луком и хлебом, который он отламывал маленькими кусочками от большой, вкусно пахнущей буханки.

– Патриотизм – это естественное следствие эволюции, – разжевывая ломтик нарезанного мяса, начал Андрей. – Результат непрерывной борьбы за выживание. В этом соревновании всегда есть те, кому не повезло. Те, кто проиграл. Раньше эти люди просто умирали от голода, даже не дожив до возраста, когда можно размножаться. Но в наше гуманное время выживают почти все. И даже находят полового партнера. Но не того, которого бы хотелось. Вот с этого и начинаются проблемы. Без любви до импотенции один шаг. А дальше прямая дорога в завистливые неудачники и подкаблучники.

– Это понятно. Очень мне знакомо, – вспомнив свою семейную жизнь, горько усмехнулся Павел. – Но при чем здесь патриотизм?

– Если в человеке завелась зависть, то она рано или поздно разъест весь организм, – твердо произнес Андрей. – К тому же неудачник всегда труслив. А свою трусость прикрывает показной агрессивностью.

– Все равно не понимаю.

Павел наконец-то добрался до мяса и, выбрав кусочек попрожаристее, налил себе стаканчик. Держа его в руке, с нетерпением ждал разъяснения музыканта.

– Дело в том, что этой завистью и агрессией легко можно управлять. Пара патриотических фильмов, пара ура-песен, пара телеведущих в вечернем эфире, – он громко хлопнул в ладоши, – и горе-патриот создан.

Андрей рассмеялся от своих слов, словно рассказывал что-то очень смешное.

– Патологическая зависть, умело направленная на других людей, на благополучные страны, легко делает из забитого женой неудачника воинственного зомби-патриота. Я назвал это патриотизмом маленького члена, который не стоит. Потому что отсутствие секса нарушает гормональный фон и, как следствие, психику. Это плохой патриотизм. Многих на него ловили. Французов при Наполеоне, немцев при Гитлере. Окрыленные импотенты идут убивать, надеясь на величие, а получают… – Андрей развел руки в сторону. – На самом деле у завистливых дураков нет и не может быть родины: дураки космополитичны. Это они раздербанили свою же страну в семнадцатом и девяносто первом. Мечта такого человека – не улучшить жизнь в родной стране. Ему хочется сделать ее хуже, тяжелее у всех вокруг. Ради этого они готовы пожертвовать даже своими близкими…

– Значит, есть и хороший патриотизм? – с искренним любопытством спросил Павел.

– Есть. И он тоже следствие эволюционного развития.

– Интересно, интересно, – Паша уже не мог больше сдерживаться и набросился на мясо. – Получается, все в нас уже заложено? И хорошее, и плохое?

– Вот именно, – увлеченно продолжал Андрей. – Матушка природа так замечательно нас скроила, что за хорошие дела мы получаем вкусные конфетки. Занимаешься воспроизводством себе подобных – получи конфетку. Занимаешься сохранением этого потомства – получи еще одну. Еще вкуснее. Механизм один и тот же. Где-то в глубине нашего организма вырабатывается прекрасный гормон – серотонин, – который несет человеку счастье и радость.

– Тогда это не совсем конфетки, а немного другое, – дожевав очередной ломтик, уточнил Павел.

– Да-да, ты прав. Это внутренний наркотик. Размножаясь, а потом оберегая свое потомство, люди от своего же организма получают награду. От этого у них появляется ощущения счастья. Это я называю – патриотизм здорового человека. Защита своего гена, своего рода, своей страны заложена в организме. Выполнение этой функции делает человека счастливым.

– Похоже, некоторые люди знали эти секреты гораздо раньше ученых и часто использовали.

– Конечно. Но проще опираться на зависть и злобу. Чтобы развивать патриотизм здорового человека, надо закладывать в программу Достоевского и Кафку, Гоголя и Диккенса, Серова и Пикассо. А значит закладывать способность думать и выбирать. Это опасно. Проще культивировать ненависть ко всему выходящему за рамки узкого мирка неудачника. Необразованной толпой управлять гораздо легче. При необходимости перенастраивая ее под новые задачи. От такого патриота до тупого нациста путь в один шаг.

– Так или иначе, – Павел наконец наелся и сидел, подставив лицо солнечным лучам, – патриотизм – это вопрос веры, своего рода национальная религия.

– Плохо, что любая религия иногда требует от своих адептов кровавых крестовых походов…

– Насчет патриотизма ты мне все хорошо объяснил. Но тогда, что такое Родина?

Теперь из-за стола встал Андрей и подошел к краю площадки, туда, где она круто обрывалась вниз. Он нашел на земле шишку и подбросил ее в воздух, чтобы посмотреть, далеко ли она улетит.

– В маленьком городке, в котором я провел свое детство и буйную молодость, по субботам на танцах молодые ребята из двух соседних районов постоянно дрались друг с другом. Так, без всякого повода… От дури. Чтобы им было проще определяться, кто есть кто, они придумали каждой группе название. Те, кто жил ближе к вокзалу, стали «привокзальные», а те, кто у озера – «приозерские». Скорее всего, так и со странами. Сначала появились группы людей, живущих по соседству. Потом кто-нибудь посоветовал их вождям, что лучше, когда люди будут себя осознавать не просто соседями, а нацией. А где нация – там страна. А значит, когда они с кем-то воюют, то защищают не вождей, а страну. Очень удобно для любой власти. Кстати, один из наших тех «привокзальных» теперь губернатор в Сибири. Мечтает от центра отделиться и создать новую нацию.

– А ведь такое вполне может произойти, – с грустью согласился Павел. – Мы полжизни прожили, когда нашей родиной был СССР, теперь – Российская Федерация. А может скоро государственная граница пойдет вот по этой самой речке, и нам скажут, что за ней живут враги, – он тоже встал, подошел к Андрею и осторожно посмотрел вниз, – то есть получается, что Родины, как чего-то незыблемого, нет?

– Не знаю. Если и есть, то это величина очень личная, она внутри тебя. Вряд ли можно дать какое-то точное определение. В ней все: и любовь близких, которые окружали тебя с первой секунды на этой земле, и та самая программа, что заложена в юности, и подсознательное желание жить в группе людей, с которыми тебя что-то связывает. Ведь что ни говори, а человек животное социальное, – Андрей приобнял Павла за плечи и направил от обрыва обратно к столу. – Ну и да – те самые гормоны радости, которыми нас награждает наш же организм за хорошие дела. За любовь к близким и родным…

Они сели на скамейку. Павел отломил от навеса над головой маленькую сухую веточку, чтобы  убрать застрявшее между зубами мясо.

– Непростой вопрос. Вот мы с тобой уже почти жизнь прожили, – тихо произнес историк, – а так и не разобрались, что это такое. Плохо, конечно. Потому что некоторые этим пользуется. Нашепчут тебе на ухо всякие страшилки про врагов вокруг, а потом запрыгивают на шею и начинают объяснять, что они и есть Родина.

– Вот поэтому я выбираю жизнь на горе и спускаться с нее не хочу.

– Можно всю жизнь так просидеть, любуясь облаками. Но, а как же люди там внизу?

– Люди там внизу, если кого-то и ждут, то по привычке с крестом и гвоздями.

– Ну что с этим поделаешь? Других не будет.

– А как же твоя теория?  Ты же сам начал с того, что Россия – колония, – Андрей немного разгорячился. Говорил громко, отбивая пальцами на столе какой-то ритм. – Зачем помогать колонизаторам поддерживать порядок в нашем военно-трудовом лагере?

– Ты тут сказал про зависть к благополучным странам, – Павел на минуту засомневался, стоит ли об этом говорить, но не смог сдержаться. – Не все так просто. Я как историк хорошо знаю, кто и как распределяет какой стране дать пряники, какой сухари. Кому университеты и технологии, а кому кайло и тачку. Место каждой страны уже лет пятьсот как определено. И на это не влияет ни трудолюбие народа, ни то, какими ресурсами страна обладает, – он посмотрел на Андрея. – Давно уже выбраны счастливчики и изгои. Разве это нормально?

– Конечно нет. Только все попытки это место изменить приводили к тому, что погибали миллионы, а бедные становились еще беднее. Проще каждому самостоятельно пробиваться в те страны, где пряников больше. Или в своей стране навести порядок с их распределением.

– Может быть. Но недавно, как мне кажется, добавилась одна маленькая деталь, – Павел покачал головой и поцокал языком. – Очень похоже, что какой-то важный старичок, из тех, кто там на самом верху всем этим заправляет, решил, что неплохо бы этот мир проредить. Сократить население раза в три-четыре. Чтобы его внуку и правнуку хватило чистого воздуха, чистой воды и других необходимых для жизни вещей. Так что есть вероятность, что лет через тридцать Россия будет похожа на Марс, а оставшиеся ресурсы будут добывать роботы.

– Ну, это какая-то фантастика.

– Кстати, начало этой программы уже объявили. И это сделали совсем не фантасты.

– Миллиарды людей вряд ли допустят, чтобы их утилизировали.

– А кто же будет их спрашивать? Запустят избирательный вирус. Наймут новых Геббельсов. Немного медиа-обработки и добропорядочные европейцы опять будут записываться в армию, чтобы поохотиться на выживших за Уралом полулюдей-полуобезьян. Проходили уже. И не раз. Поэтому дело уже не в пряниках и сухарях, а в том, есть ли вообще будущее у твоих детей.

Павел, усмехнувшись, похлопал нового приятеля по плечу и добавил:

– Могут и на горку твою прийти. Измерят череп и скажут: «Пожалуйте, Андрей Батькович, в нашу уютную газовую камеру на зачистку».

Андрей нервно рассмеялся.

– Грустная перспектива, – он продолжал отбивать пальцами ритм, думая о чем-то еще. – Но я во все это не верю. Вот совсем не верю! – он сильно стукнул по столу, видимо закончив какую-то композицию, звучавшую у него в голове. – Заманчиво, конечно, ударить по Лондону и Берлину, – он мечтательно улыбнулся, – но это же опять грабли. Посмотри наверх. Там все те же шлюхи-шерочки и безмозглые карьеристы-лизуны. Не могут они против хозяина пойти, – Андрей брезгливо поморщился. – Через какое-то время откроется, что заманчивая идея навести порядок в распределении пряников, была частью той самой программы по сокращению населения, которую придумал тот самый важный старичок. А ты просто сам попался на их удочку. Дернули тебя за кое-что – ты и поверил.