Испытательный срок

Макс – ту суку, что меня пристрелить хотел, Максимом зовут, оказывается, – так вот, Макс меня сразу невзлюбил. Лыбится, разговаривает весело так, и всё такое. А в глазах его – смерть. Моя. Хуже убитого Гусёнка, честное слово!

Когда до моей норы добрались, он как раз первым туда нырнул. И сразу же следом за ним Гнусь и ещё двое из команды. А потом уже я – моя ж нора и всё такое!..

И вот что меня сразу насторожило. Все моё барахло перетряхивают, кроме Макса. Он стоит в сторонке, улыбается и на все замечания – что, мол, и ему бы поискать неплохо – только кивает. И на одном месте торчит как приклеенный. Прямо возле ящика, которым я вместо стола пользовался. А потом он быстренько так оглянулся, на ящик этот посмотрел и – прямо задницей своей на него! Присел типа отдохнуть.

Я глазами хлопаю, не въезжаю ни фига. А потом до меня дошло, что там у меня, может быть, обойма запасная лежала или ещё чего. А этот гад решил прикарманить чужое добро. И всё такое.

Но тут же вспоминаю, что не может у меня на столе ничего такого быть. Потому как запасными обоймами я не избалованный человек. Только книга на столе лежала, кажется. Ну, та самая, от руки написанная…

…которую, кстати, я из берлоги долбаного летописца-то и забрал…

Бли-и-ин!!!

Меня как кипятком ошпарило!

Не, нормально, да?!

Может быть, они как раз этот блокнот и ищут. Мало ли что он не в трубочку свёрнутый? Может, из-за него всех наших и перебили. Может, из-за этой вот хреновины и меня убить могут. А этот гад прямо на неё – задницей своей! Нормально, да? Типа чтобы не видел никто! Сука!..

Я спокойно так подхожу к Максу. А он мне улыбается, улыбочка такая вся из себя радостная, искренняя. А я ему:

– Привстань-ка на секундочку.

– Зачем это?! – очень так похоже удивляется Макс.

– Привстань, привстань, – говорю, – о тебе же забочусь. А то как бы ты на летописях этих задницу себе не отсидел…

Ну, Макс подскочил, словно его блокнот шилом в зад ткнул. И все сразу к столу кинулись. И заорали радостно так. И всё такое.

Дарников мигом в норе моей оказался, глаза сияют, руки дрожат, блокнот листает торопливо. И всё такое.

И все уже про меня забыли. Кроме Макса. Я его взгляд перехватить успел – не улыбается уже, глаза злые, смертью исходят. Оставь сейчас меня с ним вдвоём – зубами загрызёт.

И тут понимаю я, что летописи уже найдены и пользы от меня любезному обществу более никакой. Типа можно и в расход пускать. Что, смею заметить, с планами моими не совпадает совершенно. А значит, нужно немедленно принимать какие-то меры. А какие? И вдруг меня осенило. Не поверите, словно вспышка какая в башке сверкнула. Я тут же, пока все ещё здесь – и Дарников, и Гнусь, и прочая братия, – беру крепенько так Макса за грудки и ору во всё горло:

– Утаить хотел? Зараза! На Корпус работаешь, падла? Убью!!!

Ну, меня сразу же, понятное дело, прикладом по боку – шарах! Потом ногами немножко так попинали – ничего, не страшно. Зато, чего надо было, сказать я успел.

Когда же происходящее вокруг опять начало возбуждать во мне интерес, я едва не улыбнулся. Ну, типа подействовали мои крики, сейчас уже с Максом разбираются, и всё такое.

– Давно я замечаю! – орёт Гнусь. – Вечно ты палки в колеса ставишь, Макс!

– Заткнись, выродок! – орёт Макс в ответ. – Это ты со своим Прыжком – одной бандой меченные, одной кровью мазанные! Выгораживаешь ты его!

– Молча-а-ать! – рявкнул тут Дарников.

Ну, все типа сразу же замолчали. А он скрипучим таким голосом заявляет вдруг:

– Всё! Этот Мошков больше не нужен!..

Не, нормально, да? Вот сука!.. Помогай таким летописи разыскивать! Больше хрен дождётесь от меня чего хорошего!..

Я на Макса глаза скосил, на Гнуся, на остальных. Ну, Гнусь побелел типа, глаза вытаращил. А Макс – тот как-то сразу ко мне интерес потерял, словно и нет меня тут.

– Влад, послушай! – говорит Гнусь. – Не нужно Прыжка убивать! Он свой! Проверь его! Испытай!

– Чего там испытывать… – проворчал Дарников.

Не, нормально, да? Я осторожно так на ноги поднимаюсь, оглядываюсь. Не, не сбежать. Куча народу в моей берлоге, да в дверях ещё громилы торчат – поперёк себя же шире.

– Дай ему шанс! – настаивает Гнусь. – Пусть… ну, пусть он, например, с нашей группой пойдёт!

– Вы и так дойдёте куда надо, – бурчит Дарников. А на меня не смотрит даже, зараза.

И тут уж я голос подал.

– Ага, дойдут! – ехидно так говорю. – Вот этот вот, – и на Макса киваю, – всех и доведёт! Прямо в Совет Равнодушных! То-то в Каганате радости будет!

Макс посмотрел на меня – холодно так, безразлично – и вдруг заявляет:

– А что, Влад? Люди нам нужны. Пусть этот Прыжок с нами сходит.

– Папа твой – прыжок, – ворчу. – Когда тебя делал – подпрыгивал…

Ну, меня опять прикладом по боку. Встал я, о стену опёрся – тяжело стоять-то, вас бы столько раз прикладом, да ещё по одному и тому же месту… Но самое непонятное мне – это почему Макс вдруг решил меня защищать?! Чего это он за меня заступился, а? Непонятно… Не люблю я непонятного! И всё такое…

Дарников с сомнением смотрит на меня, на Макса и говорит вдруг:

– Чем дальше, тем меньше я доверяю и тебе, Игнатьев, и тебе, Ватолин. А этому вот, – в мою сторону кивает, – не доверяю совершенно.

Лично мне фиолетово как-то, доверяет ли он мне и всё такое. Сам я тоже не доверяю ни Максу, ни Владу. Разве что Гнусю… Кстати! Я ж ему в глаз дать хотел при встрече! Не забыть бы… Если жив останусь. Потому что сейчас разговор именно о жизни идёт. О моей. Шлёпнуть могут стопудово. То есть типа терять мне нечего. И я говорю тогда:

– А ты проверь! Все равно за Максом твоим глаз да глаз нужен. Вот я и послежу…

– А за тобой кто следить будет? – усмехается. – Бандит ты. Выродок. Дрянь.

Макс на меня опять с ненавистью уставился. Ясно же – я за его счёт выехать хочу. Ну, мне-то плевать, мне главное в живых остаться.

И тут вдруг девка какая-то встревает. Говорит:

– Пусть этот бандит с нами идёт…

Голос у неё противный, хрипловатый такой, дребезжащий. То ли горло у неё искусственное, то ли от рождения голос такой мерзкий – хуже, чем у меня даже, честное слово!

Оглянулся я на неё – тьфу! Голосочку своему под стать. Не, не то чтобы страшная она очень (хотя и не без этого, конечно), а жалкая какая-то. Выглядит так, словно ей по башке ведром стукнули. Мусорным. Полным.

Худая до ужаса, словно макаронина. Длинная к тому же, неказистая вся какая-то, на шлагбаум погнутый смахивает. А на ногах еле держится. Дунешь на неё – свалится. И стоит она не по-человечески… или это ноги у неё кривые такие?.. Не въедешь сразу. Напялила на себя непонятный балахон какой-то дурацкий, чёрный, и плавает под ним, как рыба пьяная, и всё такое… Нос востренький, птичий, со всеми присущими ему прелестями соответственно. Волосы чёрные, короткие, непослушные. Торчат во все стороны, как солома на крыше дома после взрыва. Вот только глазища у неё (да, именно глазища!) – что ты! Силища такая в глазах, почище, чем у Дарникова. Огромные, чёрные… Они к её лицу даже и не подходят совсем. Да и вообще к ней не подходят. Вся нелепая, несуразная, хотя и заступаться пытается. А глазища-то горят, светятся!