Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

Чем в этой ситуации Бэкон мог помочь своему патрону? Что ему было делать, чтобы публицисты типа Маколея были довольны его поведением? Сидеть молча? Не читать материалов дела? Не слушать свидетельских показаний? Нет, помочь Эссексу он мог только одним способом: убедить его в том, что упрямо отстаивать на суде свою правоту совершенно бессмысленно. Единственное, что могло, да и то лишь с некоторой вероятностью, спасти Эссексу жизнь (о спасении чего-то еще и речи не было), – это искреннее и глубокое раскаяние, в расчете на то, что королева, возможно, сохранившая еще остатки былой привязанности к графу, его помилует. Именно эту мысль и хотел донести до Эссекса Бэкон на суде, поскольку возможности привести свои доводы обвиняемому в личной беседе с глазу на глаз у него уже не было. В нелегкой ситуации Бэкон, всегда старавшийся не выводить свою совесть из равновесия, избрал единственно правильную линию поведения.

Отношения между Эссексом и Бэконом были вполне доверительными, но их разделяло (кроме всего прочего) разное понимание природы патронатных отношений. Предлагая свои услуги («bounden service») лорду Бёрли, а затем Эссексу, Бэкон всегда делал важную оговорку: для него служба королю/королеве выше службе кому-либо другому, кроме, разумеется, службы Богу («my service to God, her Majesty and your Lordship draw in a line»[412 - Bacon to Lord Burghley, 18 October 1580 // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 1 (8). P. 13–15; P. 15.]). (Выше я неоднократно цитировал его слова, ясно выражающие этот его принцип). Достойный человек, по мнению Бэкона, – это тот, который «дает отчет лишь Богу… королю и государству, коим он служит» и не способен сосредоточиться «исключительно на служении частным лицам», поскольку такая служба ущемляет «широту его ума»[413 - Bacon F. De Dignitate et Augmentis Scientiarum. Liber primus // Bacon F. The Works. Vol. 2. P. 97–173; P. 119–120.]. Эссекс же опирался на иную модель патронатных отношений: он служил не государству, но государю, точнее, государыне, от которой ждал милостей и благодеяний. Иными словами, для графа патронат был сферой межличностных отношений. Бэкон считал себя обойденным и досадовал потому, что, сознавая свои способности, полагал, что будет более полезен государству, чем Эджертон или Флеминг. Эссекс не мог понять, почему королева, с которой у него установились «особые» отношения, назначила, к примеру, на должность губернатора Пяти портов Кобэма, которого граф ненавидел, а не Р. Сидни, его, Эссекса, близкого друга.

Позднее, описывая историю мятежа Эссекса и последующие события, Бэкон напомнил тем, кто осуждал его за участие в обвинении своего патрона, что он также немало сделал, чтобы прекратить дела некоторых других участников заговора: «У меня есть много достойных свидетелей, которые могут подтвердить… что благодаря моему усердию и информации, касающейся характера задержанных, дела шестерых из девяти обвиняемых были приостановлены, в противном случае их бы предали суду»[414 - Bacon F. Apology // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 139–160; P. 158–159.].

Напомнил он и о своей беседе с королевой, состоявшейся после суда над Эссексом, но до того, как она подписала приговор: «поскольку при том состоянии дел я не осмелился прямо говорить о милорде, то сказал в общих словах о милосердии Ее Величества, о том бесценном бальзаме, который она постоянно изливает из своих государевых рук, что услаждает чувства подданных»[415 - Bacon F. Apology // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 158.]. Бэкон также напомнил королеве, что не все, кто совершал опасные преступления, были злодеями.

Из книги О. В. Дмитриевой «Елизавета Тюдор»:

«Двор затаил дыхание в ожидании. Фрейлины подсматривали за старой королевой, которая подолгу сидела в задумчивости в своих покоях, не смыкая глаз до утра, и втайне надеялись, что она помилует „прекрасного Робина“.

…Елизавета ждала. Возможно, ей хотелось, чтобы граф сам просил ее о помиловании, но, раскаявшийся в содеянном, он тем не менее твердо готовился принять смерть без новых унижений. К ногам королевы припадали его друзья, сестра, жена, но сам Эссекс хранил гордое молчание. Елизавета обмакнула перо в чернила и подписала приговор. Но тут же отменила его. Она ждала еще сутки… На исходе очередных суток королева снова поставила свою подпись на смертном приговоре, на этот раз – окончательном»[416 - Дмитриева О. В. Елизавета Тюдор. С. 258–259.].

25 февраля 1601 года Эссекс был казнен в Тауэре. 5 марта на казнь были осуждены пятеро его сообщников: К. Блаунт, Ч. Дэнверс, Д. Дэвис, Д. Мейрик и Г. Кафф. Только графу Саутгемптону смертная казнь была заменена заключением в Тауэре, откуда он вышел после смерти Елизаветы.

Поскольку о мятеже Эссекса и суде над ним в народе ходили разные слухи (граф был любимцем многих), Елизавета решила опубликовать отчеты о процессе. Но поручать это дело Коку она не хотела, а потому велела ему «выдать генеральному солиситору двадцать пять документов, касающихся заговора Эссекса, которые надлежит передать господину Ф. Бэкону»[417 - Calendar of state papers, Domestic series, of the reign of Elizabeth, 1601–1603. P. 15.]. Фрэнсис получил детальные указания через госсекретаря, как именно ему следует представить это дело. Поручение королевы было исполнено, и вскоре он представил ей сочинение под названием «Объявление о деяниях и изменах, совершенных Робертом покойным графом Эссексом и его приспешниками (Declaration of the Practices and Treasons attempted and committed by Robert late earl of Essex and his Complices)». Королева приказала нескольким своим советникам просмотреть написанное. Те высказали множество замечаний, и Бэкону пришлось фактически написать все заново. Как он потом заметил, «за мной остались только слова и форма стиля»[418 - Цит. по: Jardine L., Stewart A. Hostage to Fortune. P. 251.]. Но даже когда брошюра была уже в типографии, Елизавета продолжала вносить в текст исправления, в частности ей не понравилось, что Бэкон «не смог забыть о своем былом уважении к милорду Эссексу, называя его так (т. е. милордом Эссексом. – И. Д.) почти в каждом абзаце»[419 - Bacon F. Apology // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 139–160; P. 159–160.]. Она потребовала более сдержанной манеры выражения – просто «Эссекс» или «покойный граф Эссекс». Текст был заново отпечатан, а предыдущие сорок экземпляров уничтожены.

Кроме того, в августе 1601 года несколько лордов и джентльменов были удостоены денежными наградами от Ее Величества за пресечение заговора и участие в суде. Свои 1200 фунтов получил и Бэкон[420 - Acts of the Privy Council of England: A. D. 1542-[June 1631]. Vol. 32: 1601–1604 (1907). P. 149.]. Впрочем, он ожидал большего[421 - «The Queen hath done somewhat for me, though not in the proportion I hoped» (F. Bacon to Mr. Michael Hickes // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 14–15).].

«Свободен, вновь ищу союза»[422 - Пушкин А. С. Евгений Онегин. Глава I, LIX.]

Воспоминания о мятеже еще некоторое время тревожили правительство (нужно было выяснить масштабы заговора) и народ, но постепенно события февраля 1601 года отошли в прошлое. Бэкон продолжал выступать в суде и в парламентских дебатах. Его отношения с Коком становились все более напряженными, о чем, к примеру, свидетельствует полемика между ними, случившаяся в одном судебном заседании:

«Господин Бэкон, – заявил Кок, – если у вас на меня есть зуб, то лучше вытащите его, иначе боль, которую он вам причинит, превысит пользу от всех остальных зубов».

«Господин атторней, – холодно ответил ему Бэкон, – я уважаю вас, я не боюсь вас, но чем меньше вы будете говорить о своем величии, тем больше я буду в него верить»[423 - A true remembrance of the abuse I received of Mr. Attorney General publicly in the Exchequer the first day of term; for the truth whereof I refer myself to all that were present // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 3. Фраза, которую Бэкон использовал в этом ответе, стала одной из его любимых, и он не забывал повторять ее при каждом удобном случае.].

Этого было достаточно, чтобы Кок немедленно перешел к прямым оскорблениям, никак, впрочем, не поколебавшим невозмутимости Бэкона и давшим последнему повод пожаловаться на поведение коллеги Р. Сесилу.

В другой раз Бэкон вполне резонно заметил Коку: «если бы не ваша близорукость по отношению к вашему будущему, вы бы могли воспользоваться моими услугами»[424 - A Letter of Expostulation to The Attorney-General, Sir Edward Coke // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 4–5.]. Но это был совет не для Кока.

В своих парламентских речах Бэкон с особой настойчивостью выступал за реформу законодательства, которое было перегружено давно устаревшими и ненужными нормами. «Чем больше законов мы создаем, – внушал Бэкон коммонерам, – тем больше ловушек, в которые мы потом попадаем»[425 - Speech on Bringing in a Bill against Abuses in Weights and Measures // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 17–20; P. 19.]. Многие с ним соглашались – надо модернизировать законодательство, но дело практически не двигалось.

Тем временем ситуация в Ирландии для англичан заметно улучшилась. На Рождество 1601 года Маунтджой (Charles Blount, 8th Baron Mountjoy; 1563–1606), сменивший Эссекса в Ирландии и успешно воевавший там, используя тактику выжженной земли, разбил войска Тирона, усиленные тремя тысячами испанских военных, и фактически взял остров под полный контроль. Бэкон, узнав об этом, начал активно выступать за ненасильственные меры по отношению к ирландцам. Но на то, чтобы окончательно решить ирландский вопрос, у Елизаветы уже не осталось времени.

Весной 1603 года ее физическое и умственное состояние резко ухудшилось. Вечером 23 марта было объявлено, что королева лишилась дара речи. Когда лорд-адмирал Ховард, лорд-хранитель Эджертон и секретарь Р. Сесил посетили ее, попросив в последний раз подтвердить знаком, по-прежнему ли Ее Величество желает, чтобы после ее кончины трон перешел к королю Шотландии, Елизавета подняла руки над головой, как будто надевая корону. После этого силы покинули ее.

Венецианский посол сообщал, что «во дворце удвоена охрана и наемники вооружены. Королевские украшения и серебро перенесли в Тауэр под охрану королевских ювелиров. Многие придворные тоже отдали туда свои драгоценности… Волнения и тревога в каждом доме. Многие из министров ненавидимы народом. В городе очень боятся католиков, т. к. их сорок тысяч, и они открыто противодействуют королю шотландцев… Однако у католиков нет лидера, но есть разногласия»[426 - Цит. по: Jardine L., Stewart A. Hostage to Fortune. P. 260.].

В этой ситуации некоторые министры приняли сторону Якова и старались заручиться его расположением. По словам Томаса Деккера, «сообщение о ее [Елизаветы] смерти, как разряд молнии, могло убить тысячи, сокрушить сердца миллионов, поскольку под ее крылом воспиталась нация, появившаяся на свет и выросшая при ней, нация, которая… кроме нее никогда не видела никакого другого государя, которая никогда не понимала значения странного заморского слова „change“»[427 - Dekker Th. The Wonderfull Yeare. P. B2r.].

Бэкон, которому в 1603 году шел пятый десяток, всем своим существом был «елизаветинцем», и прощание с королевой было для него, как и для многих, прощанием с эпохой. Да, она не способствовала его карьере. И тем не менее с ее смертью он мог потерять многое. Ведь кто знает, какова будет политика нового государя? Что он одобрит, что осудит? Кого приблизит, а кого удалит от двора? Поэтому, когда стало ясно, что дни Елизаветы сочтены, Бэкон пишет два письма, очень сходные и по форме, и по содержанию, но разным адресатам.

Из письма Ф. Бэкона Майклу Хиксу, личному секретарю Р. Сесила (март 1603 года):

«Я был бы рад, как только представится случай, насладиться вашим обществом и дружеской беседой. И хотя нам, подобно игрокам в карты, приходится их прятать, все-таки я, всегда пользовавшийся вашим посредничеством, чтобы выразить мою истинную привязанность к господину Секретарю [Р. Сесилу], прошу вас найти время, чтобы сообщить ему, что в этом государстве он является тем человеком, которого я люблю более всего»[428 - F. Bacon to Michael Hicks, 19 March 1603. British Library, Lansdowne MS 88, fol. 107.].

И на всякий случай, если устроить патронат Р. Сесила не удастся, Бэкон пишет Генри Перси, 9-му графу Нортумберленда (Henry Percy, 9th Earl of Northumberland; 1564–1632):

«Поскольку время сева известно, тогда как время всходов зависит от случая или времени года, также и я могу засвидетельствовать, что в моей душе долгое время хранилось зерно привязанности и рвения к вашей светлости, посеянное уважением к вашим добродетелям и к вашему необычайному благородству и благосклонности к моему недавно умершему брату и ко мне. И семя это все еще прорастает, и ростки его ныне проявляются в этом признании.

…Скажу откровенно вашему сиятельству, – и это будет сущая правда (никакие гражданские бури не в состоянии выбросить ее из моего ума и сердца), – что ваша великая тяга и любовь к занятиям и созерцаниям предметов более высоких и более достойных, нежели обычные (вещь редкая в этом мире, а если говорить о персонах, подобных вашему сиятельству, то почти исключительная), служит для меня великим и главным мотивом выразить вам мою привязанность и восхищение. А потому, дорогой милорд, если я смогу быть полезен вашему сиятельству – моей головой, языком, пером, возможностями или друзьями, – я покорно прошу вас распоряжаться мной». И в конце он заверил графа, что предлагает ему свою службу не из каких-либо своих потребностей, «а просто из предпочтений и полноты моего сердца»[429 - British Library, Additional MS 5503, fol. 19.]. Очень своевременно написано. Циничный и проницательный разум Бэкона точно рассчитывал предпочтения сердца.

24 марта 1603 года в 2 часа ночи королева Англии Елизавета I скончалась. Она правила 44 года 5 месяцев и несколько дней.

«Новой жизни радужный пузырь»[430 - Вознесенский А. Лед-69.]

Вступление на престол нового монарха вселило в Бэкона надежду на добрые перемены в его карьере, благодаря которым он сможет наконец-то рассчитаться с долгами и занять высокую должность. Но было одно опасение – как бы король, благоволивший в свое время Эссексу и помиловавший всех выживших участников мятежа, не поставил ему в вину выступление во время суда над графом. В 1604 году, стремясь заручиться расположением Якова I, Бэкон составляет так называемую «Апологию»[431 - Полное название: «Защита от некоторых обвинений, касающихся покойного графа Эссекса». Сочинение написано в форме письма лорду Маунтджою, давнему любовнику сестры Эссекса Пенелопы Рич, который после коронации Якова стал герцогом Девонширским.] – документ, призванный реабилитировать его перед королем и друзьями казненного графа. «Все, что мною было сделано, делалось по соображениям долга и служения королеве и государству»[432 - Bacon F. Apology // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 139–160; P. 141.], – таков был лейтмотив этого сочинения.

Но, чтобы войти в доверие к королю Якову, одной «Апологии» было недостаточно. И тут Бэкону помогли старые связи его, к тому времени покойного, брата Энтони. Среди друзей и информаторов последнего были некий Дэвид Фоулис (Sir David Foulis;?–1642), шотландский политик, прибывший с Яковом I в Англию, и Эдуард Брюс (Edward Bruce, 1st Lord Kinloss; 1548–1611), через которого в конце царствования Елизаветы шла тайная переписка Якова с Р. Сесилом, и который также входил в шпионскую сеть Энтони. Бэкон срочно пишет весьма любезные письма, в которых напоминает о «разнообразных услугах», оказанных им его братом, и выражает надежду, что «искры былого знакомства» еще не угасли. По причине плохого самочувствия Бэкон не смог, подобно многим другим искателям королевских милостей, отправиться на север Англии встречать нового монарха. Поэтому он обратился к Томасу Чалонеру и своему приятелю по Грейс-Инн, дипломату и политическому деятелю Тоби Мэтью (Sir Tobie Matthew (Mathew); 1577–1655) с просьбой передать его (Бэкона) письма Фоулису, Брюсу и некоторым друзьям Энтони при шотландском дворе, а также обращение к новому королю.

Последнее начиналось обычной для такого рода посланий лестью. Бэкон весьма искусно увязал упоминание о своей ревностной службе Елизавете с желанием столь же ревностно служить новому монарху, отметив, что был весьма приближен к своей «любимой покойной августейшей повелительнице, государыне, счастливой во всех отношениях, особенно же вследствие того, что ей наследует такой преемник». И добавил: «Меня немало укрепила в моем намерении не только надежда, что, возможно, до священного слуха Вашего Величества… дошло хотя бы малое знание о доброй памяти, которую оставил после себя мой отец, столь долго занимавший пост первого советника в вашем нынешнем королевстве, но и в особенности знание о беспредельной преданности, которую питал к вам мой любимый брат, служа Вашему Величеству и выказывая при этом безграничное усердие сверх меры своих сил и вопреки обстоятельствам; и если Вашему Величеству будет благоугодно явить вашу ни с чем в мире не сравнимую благосклонность и подарить милость, стократно превосходящую заслуги всего того, что ваш слуга способен совершить… то, я думаю, у Вашего Величества нет другого подданного, который бы так сильно любил этот остров, в чьей душе нет места двоедушию и коварству и чье сердце пламенно жаждет не только принести искупительную жертву, дабы обрести вашу благожелательность, но и готово к огненной жертве всесожжения на службе Вашего Величества: нет у Вашего Величества подданного, чье пламя было бы более чистым и жарким, чем мое»[433 - Bacon F. An Offer of Service to his Majesty K. James upon his first coming in // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 62–63.]. А кроме того Бэкон составил и предложил королю (через графа Нортумберленда) прокламацию по поводу восшествия Якова на английский престол, чтобы «подготовить чувства людей»[434 - Bacon F. A Proclamation drawn for his Majesty’s First Coming in, prepared but not used // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 67–71; P. 67.]. Но, увы, прокламация не была зачитана.

Когда его самочувствие улучшилось, Бэкон встретился с королем. По-видимому, это произошло в начале мая 1603 года в Теобальдсе (Theobalds)[435 - Теобальдс (Теобальдс-хаус), близ Чезента, графство Хертфордшир, неподалеку от Горхэмбери.], семейном доме Сесилов, где Яков I Стюарт принял английский двор и государственное управление. Но то была мимолетная встреча. «Я очень рад, что совершил это путешествие, – писал Бэкон графу Нортумберленду, – хотя и не получил того, за чем ехал, ибо король не соизволил побеседовать лично со мной, как не побеседовал почти ни с кем из англичан. Что до речей, с которыми он обращается к некоторым аристократам, то это скорее проявление милости, чем интерес к делу… После того как Его Величество поздоровался со мной, он обещал мне личную аудиенцию»[436 - F. Bacon to the Earl of Northumberland // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 76–77.].

23 июля 1603 года состоялась коронация Якова в Уайтхолле. В этот день под проливным дождем Фрэнсис Бэкон в числе трехсот других подданных Его Величества был возведен в рыцарское достоинство. Поскольку в это время в городе свирепствовала чума, Яков с супругой Анной Датской сразу после коронации отбыли в Вудсток, а сэр Фрэнсис – в Горхэмбери.

То, что он стал рыцарем, его не радовало. Еще накануне церемонии, 3 июля, он пишет Р. Сесилу: «этот затрепанный и почти проституированный рыцарский титул я мог бы получить без труда при вашем содействии», напомнив, что «тут, в бардаке Грейс-Инн, у меня под боком аж три новых рыцаря». Он даже вспомнил с ностальгической грустью елизаветинские времена: «при королеве, моей прекрасной госпоже, кворум был мал, и служба ей была своего рода фригольдом[437 - Фригольд – свободное владение. – И. Д.], но это было более серьезное время»[438 - F. Bacon to R. Cecil, 3 July 1603 // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 79–81; P. 80.].

Так как летом и осенью 1603 года его услуги в качестве советника не требовались (ему, по счастью, не пришлось выступать в суде по делу о государственной измене лорда Кобема и сэра У. Рэли[439 - Их обвиняли в том, что они якобы намеревались свергнуть Якова и посадить на трон его двоюродную сестру леди Арабеллу Стюарт.]), он мог посвятить себя написанию нескольких задуманных, а отчасти уже начатых трудов: об объединении Англии и Шотландии, о преодолении разногласий, грозящих расколоть церковь, а также трактата «Temporis partus masculus» («Плодотворный отпрыск времени»)[440 - Bacon F. Temporis partus masculus // Bacon F. The Works. Vol. 7. P. 15–32. Такой перевод заглавия предложил М. А. Киссель с оговоркой, что слово «masculus» имеет в данном случае не буквальный, но более широкий смысл (Киссель М. А. Великое восстановление веры. С. 5). А. Л. Субботин перевел этот заголовок как «Величайшее порождение времени» (Субботин А. Л. Фрэнсис Бэкон. С. 28).].

В июле 1603 года Бэкон писал Р. Сесилу: «Я возлагаю теперь все свои надежды исключительно на перо, посредством которого я смогу сохранить память о своих заслугах в последующие времена»[441 - F. Bacon to R. Cecil, 3 July 1603 // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 79–81; P. 80.].

Впрочем, к 1604 году его политическая деятельность заметно оживилась. 19 марта этого года начал работать первый парламент Якова. Предстояло обсудить множество важных вопросов, в частности расходы на содержание королевского двора, а также привилегии и прерогативы монарха. Несколько комитетов палаты общин избрали сэра Фрэнсиса своим представителем, поручив ему выступать от их имени, причем одним из самых важных вопросов этой сессии было объединение Англии и Шотландии, которого настойчиво добивался король. Под скипетром нового монарха оказалось сразу три королевства – Англии, Шотландии и Ирландии. Но то было объединение корон. Яков же хотел большего – объединить страны. Дебаты в парламенте продолжались весь апрель и май. Была устроена совместная конференция представителей двух палат. Но дело не двигалось, несмотря на неудовольствие короля. Раздосадованный Бэкон, поддерживавший идею англо-шотландской унии, жаловался, что парламентарии ведут себя подобно греческому поэту Симониду Кеосскому, которому Гиерон I, тиран Сиракуз, задал вопрос о Боге, и поэт попросил на размышление сначала шесть дней, потом двенадцать, затем двадцать четыре. «Чем дольше мы переходим черед брод, – негодовал Бэкон, – тем больше у нас сомнений»[442 - Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 196.]. Наконец, 2 июня 1604 года, парламент, отметив, что проект унии подобно зимнему фрукту «созревает медленно», принял билль о создании комиссии для всестороннего рассмотрения вопроса о предполагаемом союзе двух королевств. Бэкон был убежденным сторонником объединения. Во-первых, это позволило бы положить конец многовековой вражде двух стран, а во-вторых, объединившись с Шотландией и подчинив Ирландию, Англия стала бы одной из сильнейших европейских держав. Но, несмотря на затянувшиеся дебаты, коммонеры так и не смогли договориться. Что же касается лордов, то английская аристократия не хотела делить своих привилегий с «захудалой» шотландской знатью. Идея англо-шотландской унии, которую так горячо отстаивал Бэкон, была реализована лишь столетие спустя, в 1707 году.

В 1603 году Бэкон пишет трактат «Некоторые соображения относительно наилучшего умиротворения и наставления церкви Англии»[443 - Bacon F. Certain Considerations touching the better Pacification and Edification of the Church of England // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 103–127.], посвященный сложным отношениям между официальной англиканской церковью и пуританами. Фрэнсис был последовательным противником всякого фанатизма. Он жестко отличал догматические разногласия от разногласий в вопросах ритуала и церковной иерархии. Если в первом случае надлежит, по его мнению, руководствоваться принципом: «кто не с нами, тот против нас», то во втором более уместен принцип: «кто не против нас, тот с нами»[444 - «…It is good were turn unto the ancient bands of unity in the Church of God, which was, one faith, one baptism, and not, one hierarchy, one discipline; and that we observe the league of Christians, as it is penned by our Saviour Christ; which is in substance of doctrine this, He that is not with us, is against us; but in things in different and but of circumstance this, He that is not against us, is with us» (Ibid. P. 108).].

Надо сказать, что отстаивать свои позиции в парламентских дебатах ему было непросто. Во-первых, до августа 1604 года у него не было официального статуса советника короны, он работал в этом качестве по устному желанию Елизаветы, подтвержденному затем Яковом[445 - Во время визита испанских дипломатов в августе 1604 года, когда заключался мирный договор с Испанией, Яков официально утвердил сэра Фрэнсиса в должности королевского советника, одновременно назначив ему содержание размером 60 фунтов в год. Сумма небольшая (по сравнению, скажем, с расходами на содержание Горхэмбери), но обнадеживающая.]. А во-вторых, Бэкон был противником всяческих конфликтов, тем более с королем (не надо, убеждал он парламентариев, спорить с тем, кто командует тридцатью легионами) и с лордами. Разумеется, здесь можно вспомнить об уроках его отца, сэра Николаса, предпочитавшего во всем «средний путь». Впрочем, путь, которым приходилось идти Фрэнсису, более походил на тропинку через болото.

Обращаясь к весьма болезненному вопросу об отношениях между палатами, Бэкон исходил из того, что необходим диалог, ибо «сильным мира сего надлежит отстаивать свои прерогативы, тогда как нам (коммонерам)… – наши привилегии». Ему возражали – мол, нам говорят, что мы половина тела нации, а лорды – часть, ближайшая к голове. «Ничто не восходит к голове иначе, как через тело», – парировал Бэкон[446 - Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 166.].

Однако дело осложнялось тем, что «повестки дня» у коммонеров и у Его Величества были разными. Якова в первую очередь волновал вопрос об унии плюс религиозная ситуация в стране, у коммонеров программа была куда более насыщенной: монополии, поставки провизии королевскому дому[447 - Королевских поставщиков обвиняли в том, что они заставляли других продавать товары по очень низким ценам и заказывали товаров больше, чем требовалось, возвращая избыток только за приличные суммы. Кстати, именно Ф. Бэкон передавал королю жалобу на притеснения со стороны поставщиков Его Величества, предварив ее сделанным от себя уверением, что лучшее имя, которое подходит Якову, – это имя Отца народа (father of your people).], налоги, права и привилегии нижней палаты и ее отношения с лордами и т. п. Более того, король занял неприемлемую для большинства населения Англии позицию в религиозном вопросе. Он назвал римскую католическую церковь «материнской», пусть даже и оскверненной «некоторой шаткостью и порчей», добавив, что не будет преследовать лояльных к власти католиков, но не потерпит, чтобы кто-то утверждал превосходство папы над королями.

Вообще отношение к Якову большинства парламентариев и Бэкона заметно различалось. Так, сэр Генри Йилвертон (Sir Henry Yelverton; 1566–1630), выражая настроения коммонеров, заявил: «Распоряжения Государя похожи на удар молнии, а его требование нашей преданности походит на рычание льва. Ему нельзя противоречить»[448 - Цит. по: Jardine L., Stewart A. Hostage to Fortune. P. 278–279.].

Ф. Бэкон (после встречи короля с одной из парламентских комиссий) не скрывал восторга: «Его (Якова) посещение нас возродило воспоминание о прошлых временах, когда мы уходили с таким же восхищением. То был голос Бога в человеке, высокая душа Бога, явленная в человеческой речи. Я не говорю, что это голос Бога, а не человека, ибо я не из породы льстецов Ирода: проклятье упало на того, который сказал это, и проклят был тот, кто это стерпел. Но мы могли бы сказать, как некогда сказал Соломон: „Мы рады, – О, Король! – что мы даем тебе отчет, ибо ты понимаешь, что? тебе говорят“»[449 - Cobbett’s Complete Collection. Vol. 2 (1809). Col. 111.]. Действительно, когда глава государства понимает, что ему говорят, это радует.

7 июля 1604 года в работе парламента был объявлен перерыв, и Бэкон получил возможность вернуться к своим трудам. Он намеревался завершить трактат под названием «Валериус Терминус об истолковании природы с аннотациями Гермеса Стеллы». Но сделать это ему не удалось. Сочинение было опубликовано после его смерти в 1734 году. В этом трактате, развивая свои мысли о познании природы, он предостерегал от двух крайностей: «знание, которое ищет лишь удовольствия, подобно бесплодной куртизанке, которая жаждет наслаждений и никогда не родит детей. А знание, которое ставит своей целью выгоду, карьеру (profession) и славу, подобно золотым яблокам, которые бросали под ноги Аталанте, она отбегала за ними в сторону, наклонялась, чтобы поднять, и в итоге проиграла состязание»[450 - Bacon F. Valerius Terminus of the Interpretation of Nature: with annotations of Hermes Stella // Bacon F. The Works. Vol. 6. P. 25–76; P. 34–35.].

В этом сочинении Бэкон неоднократно возвращается к мысли, что «все знание было растением, посаженным самим Богом, поэтому можно предположить, что рост и цветение этого растения или, по крайней мере, его плодоношение было, в согласии с божественным провидением, и, возможно, не только с общим провидением, но и с особым пророчеством, назначено на эту осень мира», т. е. на ту эпоху, в которую выпало жить сэру Фрэнсису[451 - Ibid. P. 32.]. А если все знание происходит из единого, божественного, источника, то оно должно быть единым. «Отдельные науки, – пишет Бэкон, – зависят от универсального знания (universal knowledge), и они должны быть приумножены и исправлены его высшим светом, и разделы этой универсальной науки также зависят от ее аксиом (the Maxims), и от того света, который одна часть этой науки получает от другой. Поэтому мнение Коперника, согласно которому сама по себе астрономия может быть правильной не потому, что не противоречит видимости, но потому, что не противоречит натуральной философии, является правильным. С другой стороны, если бы некоторых древних философов, достигших совершенства в своих астрономических наблюдениях, призвали в качестве советников, поскольку они давали принципы и первые аксиомы, то они никогда бы не стали разделять свою философию, подобно космографам, описывающим свои глобусы, на философию неба и философию того, что под небом»[452 - Ibid. P. 44.].

Казалось бы, это все весьма отвлеченные рассуждения. Но это не так. В 1603 году Бэкон пишет небольшой трактат «Краткие рассуждения о счастливом союзе королевств Англии и Шотландии»[453 - Bacon F. A Brief Discourse touching the Happy Union of the Kingdoms of England and Scotland // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 90–99. В замечательной статье С. В. Кондратьева и Т. Н. Кондратьевой «Натурфилософские и политические аргументы в юнионистском дискурсе Фрэнсиса Бэкона» указано, что трактат этот был опубликован (С. 55), однако Дж. Спеддинг признал, что имел дело только с рукописью и «никогда не встречал» печатного экземпляра (Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 89). Не думаю, что авторы русской публикации нашли-таки такой экземпляр.], в котором призывает Его Величество действовать осторожно и без спешки. При этом он широко пользуется наряду с политической и правовой, также и натурфилософской аргументацией. Он «исходит из традиционного представления о гармоничности и иерархичности устроенного Богом мира и из изложенной им в „Valerius Terminus“ идеи о тождественности мира природы и мира политики. „Есть великое сходство и полное соответствие между правилами природы и правилами политики“, – пишет он. На первые опирается мировой порядок, на вторые – порядок в государстве. Еще монархи древних персов уяснили эту истину и, строя государственный порядок, повторяли „фундаментальные законы природы“»[454 - Кондратьев С. В., Кондратьева Т. Н. Натурфилософские и политические аргументы. С. 55–56. (Цит. из работы Бэкона: Bacon F. A Brief Discourse // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 90.)].

Более детально аргументация Бэкона изложена в цитированной статье С. В. Кондратьева и Т. Н. Кондратьевой, которые, обращаясь к вопросу о том, зачем Бэкону потребовалось «прибегать к столь далеким от политической повестки дня аргументам?», дают, на мой взгляд, совершенно правильный ответ. «Еще до появления в Англии Яков имел репутацию короля-философа, ибо был автором нескольких трактатов на политические темы, участвовал в теологических дебатах, писал сочинение по демонологии. Бэкон, предлагая свое произведение, одновременно демонстрировал монарху собственную эрудицию. Философ искал место при дворе и своим трактатом говорил, что король может обрести слугу, искушенного одновременно в области политики и права и в области высокой философии»[455 - Кондратьев С. В., Кондратьева Т. Н. Натурфилософские и политические аргументы. С. 59.]. Якова I часто называли «британским Соломоном». Он действительно был при всей его ограниченности человеком хорошо образованным и начитанным[456 - Известная характеристика Якова как «самого умного дурака во всем христианском мире (the wisest fool in Christendom)», принадлежащая сэру Энтони Уэлдену (Sir Anthony Weldon; 1583–1648) (Stroud A. Stuart England. P. 27), была некоторым преувеличением.], и, приняв во всех сферах жизни образ монарха-миротворца, отождествлял себя не с воителем Давидом, а с его миролюбивым сыном – законодателем Соломоном.

Разумеется, сказанное не означает, что интерес Бэкона к философским проблемам науки (если выражаться современным языком) носил чисто утилитарный характер. Нет, он действительно был поглощен проектом «великого восстановления наук». Но он умел при случае использовать свой интерес к этой проблематике и свою эрудицию в целях личного преуспеяния при дворе. А что, собственно, ему оставалось делать, учитывая, что он не получил богатого отцовского наследства, да и ситуация в позднетюдоровской и раннестюартовской Англии изменилась (земельные владения и фискальные права корона стремится сохранить за собою, а вознаграждением за службу стали должности и политическое влияние)?