Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

Позднее Бэкон писал, что расхождения между ним и графом со временем углубились, и «в течение полутора лет, предшествовавших походу его сиятельства в Ирландию, меня не звали и со мной не советовались, как в былые времена»[322 - Bacon F. Apology // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 139–160; P. 146.]. Поэтому для Бэкона стало полной неожиданностью желание Эссекса перед отбытием узнать мнение своего советника об этом предприятии.

«Я не только разубеждал его, но и протестовал против этой затеи»[323 - Ibid.], – уверял впоследствии Бэкон. Вразумляя графа, он ссылался на исторические примеры, напоминал о природных союзниках свободолюбивых ирландцев – лесах и болотах. «Но видит Бог, – сокрушался Фрэнсис, – моим доводам было открыто только его ухо, но не сердце»[324 - Ibid.].

Такова была версия событий, изложенная Бэконом в 1604 году, когда графа уже не было в живых, а его бывшему protеgе было выгодно подчеркнуть свою связь с Эссексом.

Судя по другим источникам, Бэкон, когда граф пытался выяснить его мнение о предстоящем походе в Ирландию, старательно отмалчивался. А когда Эссекс стал настаивать на прямом ответе, отделался «несколькими беспорядочными строчками»[325 - Bacon F. A Letter of Advice to my Lord of Essex, immediately before his going into Ireland // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 2 (9). P. 129–149; P. 129. В действительности, это было весьма пространное письмо, хотя и вправду несколько сбивчивое. Однако оно ценно тем, что было написано непосредственно перед самым отъездом Эссекса в Ирландию после часовой беседы с графом, а не много позднее.], из которых, однако, можно было понять, что Фрэнсис предупреждал своего патрона: «то будет не амбициозная война с иноземцами, но война за восстановление утраченного подданства»[326 - Bacon F. A Letter of Advice to my Lord of Essex, immediately before his going into Ireland // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 2 (9). P. 130.] (т. е. со стороны ирландцев – война за независимость), а этого можно добиться не только силой (и лучше не ею), но и гуманностью, тем более что ирландцы – вовсе «не бунтовщики и не дикари»[327 - Ibid. P. 131.]. И еще об одном важном обстоятельстве напомнил Эссексу Бэкон: «достоинство дороже славы… и смирение лучше жертвы»[328 - Ibid. P. 132.].

Между тем англичане встретили в Ирландии ожесточенное сопротивление, и то, что из Лондона казалось сравнительно простым делом, в действительности потребовало колоссальных жертв.

Из книги О. В. Дмитриевой «Елизавета Тюдор»:

«Явившись [в Ирландию] со своей регулярной армией, Эссекс попал в трясину партизанской войны. Он гонялся за неуловимым противником среди лесов и болот, со всех сторон его окружали враги и союзники, которые за его спиной немедленно превращались во врагов. Запасы истощались, армия таяла, впереди маячила зима, и казалось, что эту войну невозможно выиграть. Королева была недовольна каждым шагом Эссекса… К концу лета из его армии боеспособными оставались три-четыре тысячи человек. Эссекс открыто проклинал все на свете, и в первую очередь Роберта Сесила. Именно в этот момент вождь ирландцев Тирон предложил ему встретиться конфиденциально и договориться об условиях возможного перемирия. 6 сентября они съехались у брода через небольшую речушку и, отослав свидетелей, долго (полчаса. – И. Д.) беседовали наедине. Как выяснилось позднее, Тирон выговорил для Северной Ирландии право исповедовать католичество и просил Эссекса о посредничестве в переговорах с королевой Елизаветой, чтобы со временем достичь всеобъемлющего религиозного компромисса. После этого обе стороны заключили перемирие на шесть месяцев и разъехались. Измученный и больной Эссекс отправился лечиться в Дрохеду, откуда и известил королеву о своей встрече с предводителем мятежников. Он, правда, умолчал об уступках, сделанных ирландцам, и некоторых намеках Тирона. Хитрый ирландец, прекрасно осведомленный о политической ситуации в Англии и о пошатнувшихся позициях Эссекса при дворе, прямо намекал ему, что такой выдающийся полководец, как граф, мог бы вернуться в Лондон триумфатором и легко избавиться от соперников. Ирландцы бы горячо поддержали благородного графа, с которым им уже удалось найти общий язык.

Эссекс и сам раздумывал над этой опасной, но заманчивой идеей, он и его друзья – граф Саутгемптон, барон Кромвель, Кристофер Блаунт и капитан Томас Ли – втайне обсуждали план высадки их армии в Уэльсе, где у Эссекса были обширные поместья и множество сторонников, и похода оттуда на Лондон. Он уже мысленно видел Сесила в Тауэре. Но, возвращаясь к действительности, граф, все еще лояльный подданный, пугался собственных мыслей»[329 - Дмитриева О. В. Елизавета Тюдор. С. 248–249.].

У Эссекса был вкус к войне, но не было военных талантов. К тому же, отправляясь в Ирландию, он обещал двинуться на север страны, чтобы атаковать главные силы повстанцев, как ему и было предписано королевой. На деле же граф с апреля по август 1599 года метался по всему острову, тратя силы и время на второстепенные операции, но так и не вторгся в Ольстер. А между тем его армия катастрофически уменьшалась из-за боевых потерь, болезней, дезертирства, из-за необходимости распылять войско по завоеванным замкам. Он писал жалобные письма королеве, сетуя на то, что она лишила его своего благоволения и т. д. Но Елизавета ждала не этого, она не для того послала Эссекса во главе самого большого войска, которое отправляла в Ирландию, и не для того выделила из казны беспрецедентную сумму в 300 тысяч фунтов. Елизавета настаивала, чтобы Эссекс немедленно отправился в Ольстер и атаковал Тирона.

По мнению О. В. Дмитриевой, основанному на предсмертной речи сэра Кристофера Блаунта (Sir Christopher Blount; 1555/1556–1601) и других свидетельствах, «в Ирландии Эссекс был озабочен не борьбой с Тироном, с которым был готов заключить военно-монархический союз, а своими собственными честолюбивыми планами. Ему ни к чему был поход на север страны в Ольстер, так как из Дублина легче было перебросить армию в Уэльс»[330 - Дмитриева О. В. Заговор Эссекса в 1601 г. С. 87.], где у графа было много сторонников. И далее О. В. Дмитриева ссылается на Джеймса Спеддинга (биографа и публикатора работ Ф. Бэкона), который полагал, что только двойной игрой Эссекса «можно объяснить, почему в Англии он так настаивал на необходимости положить конец восстанию, а в Ирландии использовал каждую возможность, чтобы оттянуть это, почему продвигал своих ставленников на важные посты, почему как мог быстрее и дальше увел свою армию от главной арены борьбы»[331 - Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 2 (9). P. 144. (Я воспользовался здесь переводом О. В. Дмитриевой, не отличающимся высокой точностью, но в целом передающим позицию Спеддинга.)]. При всей весомости аргументации Д. Спеддинга и О. В. Дмитриевой, не исключено, что странное поведение Эссекса в Ирландии объясняется недостатком полководческих талантов графа и отсутствием у него опыта руководства столь масштабными операциями[332 - Мне не очень верится, что Эссекс сознательно «уводил свою армию от главной арены борьбы», поскольку такой «увод» и вообще «двойная игра», которую он якобы вел, стоили ему дороже прямого захвата Ольстера, что было ясно уже в самом начале похода. Впрочем, может быть, я недооцениваю бездарность графа.].

17 сентября 1599 года граф получил от Елизаветы грозное письмо. «Из Вашего дневника следует, – писала королева, – что вы полчаса беседовали с предателем без свидетелей. И хотя мы, доверяя вам дела нашего королевства, вовсе не проявляем недоверия в вопросе [о ваших переговорах] с этим изменником. Но вы… могли бы для порядка и для вашего собственного оправдания заручиться надежными свидетельствами о ваших действиях… По существу, по отношению к нам вы поступили очень осторожно, сообщив сначала только о получасовых переговорах, а не о том, что обсуждалось в ходе их… Нам остается лишь догадываться об исходе этого предприятия. Мы уверены только в одном: вы столь мало преуспели в своих военных действиях, что мы не можем не быть суровы, как бы удачно ни сложились переговоры»[333 - Цит. по: Дмитриева О. В. Елизавета Тюдор. С. 249–250.].

Эссекс понял: надо срочно оправдаться перед королевой, изложить ей свою версию неудач ирландской кампании, а не ту, которую ей преподнесут его противники. Он оставил армию и с небольшим отрядом личной охраны помчался в Англию.

Между тем летом, когда Эссекс прочно увяз в Ирландии, королева решила поинтересоваться мнением Бэкона о действиях графа. «Я полагаю, Мадам, – отвечал Фрэнсис с изумительной прозорливостью, – что, если бы вы держали милорда Эссекса при себе с белым жезлом в руке, как некогда милорда Лестера[334 - Высшим должностным лицом королевского хаусхолда и всего двора был лорд-стюард (Lord Steward of the Royal Household), назначавшийся из числа пэров Англии лично монархом. В качестве символа власти он носил белый жезл. Граф Лестер в 1587 году, незадолго до смерти, был назначен лордом-стюардом. – И. Д.], чтобы он продолжал оставаться при вас и вашем дворе честью и украшением в глазах ваших подданных и иностранных послов, он был бы в своей стихии (in his right element). Но вы, вселив в его душу недовольство, затем вручили ему оружие и власть, что может стать для него искушением проявлять непослушание. Поэтому, насколько я в состоянии судить, было бы лучше всего, если б вы за ним послали и разрешили ему вновь быть подле вас, если, конечно, ваши дела, – о коих я не имею чести знать, – вам в этом не препятствуют»[335 - Bacon F. Apology // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 139–160; P. 147.]. Говоря современным языком, Бэкон указал королеве на ее крупную ошибку в кадровой политике, попутно продемонстрировав тонкое понимание натуры графа.

28 сентября 1599 года в 10 утра Эссекс буквально ворвался в Нансач, в дорожном плаще, в пыли и в грязи и, не обращая ни на кого внимания, прошел прямиком в покои Елизаветы, которая еще не закончила процедуры утреннего туалета. Он бросился к ее ногам, целовал ей руки… И казалось, она его простила. Только после часового разговора Эссекс покинул ее, чтобы переодеться и помыться. Потом, за обедом, граф в приподнятом настроении рассказывал об Ирландии. Но к вечеру все переменилось. Эссекс получил распоряжение оставаться в своих комнатах в Нансаче, поскольку покинул Ирландию без разрешения королевы, а кроме того, он нарушил ее прямое распоряжение не вступать ни в какие переговоры с мятежниками. В тот день он видел Елизавету последний раз в своей жизни.

Фрэнсис, узнав о случившемся, написал графу утешительное письмо («это просто небольшое облачко, которое быстро проходит»[336 - «Nubecula est, cito transibit» (Bacon F. to the Earl of Essex // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 2 (9). P. 150).]), после чего им удалось немного, минут 15, поговорить. Эссекс просил совета, как ему себя вести. «Милорд, – ответил Бэкон, – это все в тумане, но я скажу вашему сиятельству, что, если туман поднимается вверх, может пройти дождь, если опускается, все проясняется. И потому, милорд, ведите себя так, чтобы любыми путями устранить все обиды и недовольства королевы»[337 - Ibid.]. И далее Бэкон дал Эссексу три совета: во-первых, представить разговор с Тироном как военную хитрость, с целью выиграть время и перегруппировать силы (да, возможно, то был не самый удачный шаг, но об измене и речи быть не может); во-вторых, предоставить королеве самой решить, возвращаться ему в Ирландию или нет (и ни в коем случае не вооружать ее против себя); и в-третьих, добиться встречи с ней (любым путем).

В итоге, как потом стало ясно, Эссекс все сделал наоборот[338 - Bacon F. Apology // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 139–160; P. 148.]. Бэкону оставалось только сказать со вздохом: «каким же пророком я оказался по отношению к явному и столь естественному изменению мнения королевы»[339 - Ibid. P. 146.] об Эссексе.

На следующий день, 29 сентября 1599 года, комиссия Тайного совета допросила Эссекса, и совет был в целом удовлетворен его объяснениями. Роберт Сесил высказался за то, чтобы отпустить графа из-под ареста, но Елизавета не согласилась. После допроса Эссекс был переведен в Йорк-хаус на Стрэнде, в дом лорда-хранителя Т. Эджертона, в тот дом, где в 1561 году родился Ф. Бэкон.

В ноябре Эссекс, и до того чувствовавший себя неважно, заболел всерьез. Тем не менее королева оставалась непреклонной. Ему даже не позволили встретиться с женой, которая родила в сентябре дочь.

Осенью 1599 года королева решила посетить Бэкона в Твикнем-парке. Фрэнсис по этому случаю сочинил сонет (увы, не сохранившийся), в котором прямо призывал Ее Величество помириться с Эссексом. Кроме того, он затронул тему освобождения его сиятельства в личной беседе с Елизаветой. Бэкон ссылался на то, что на войне не всегда можно следовать прямым инструкциям, что граф находился на большом расстоянии от Лондона, тогда как обстановка подчас быстро менялась, на сложную ситуацию в Ирландии и т. д. Но Елизавета не вняла просьбам и советам Бэкона, решив, что дело Эссекса должно слушаться в Звездной палате, причем в отсутствие самого графа. Фрэнсис был категорически против, настоятельно советуя королеве завершить дело приватно, не вынося на публику, поскольку народ Эссекса любит, а с общественным мнением необходимо считаться. В ответ королева велела Бэкону удалиться. Позже он признался: «определенно я оскорбил ее тогда, что случалось со мной редко»[340 - Ibid. P. 151.].

29 ноября в Звездной палате начались слушания по делу Эссекса. Бэкон не присутствовал, сославшись на недомогание. Его отсутствие было замечено королевой, и она на него рассердилась, надолго прекратив с ним всякие разговоры о графе. Вскоре при дворе пошли разговоры, будто именно Бэкон, который в это время часто бывал на приемах у Елизаветы по вопросам торгового права и доходам казны, настроил Ее Величество против графа. Бэкон подозревал, что источником сплетни был Роберт Сесил или кто-то из его окружения, например лорд Генри Ховард (Henry Howard, 1st Earl of Northampton; 1540–1614). В письме последнему Фрэнсис прямо заявил: «хотя я презираю ложные слухи, ибо ими пользуется только низкий люд, в то же время я не игнорирую их вовсе, поскольку они могут войти в чьи-то уши… Что же касается милорда Эссекса, то я ему не раб, если речь идет о моем высшем долге. В отношениях с ним у меня есть четкие границы. Но с другой стороны, я посвятил больше времени и больше мыслей его благу, нежели своему… Со своей стороны, я заслужил лучшего, чем быть объектом зависти или грубости негодяев. У меня есть личное укрытие в виде чистой совести. Я уверен, что такие истории и сплетни вредят милорду больше, чем все остальное»[341 - F. Bacon to Lord Henry Howard // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 2 (9). P. 161. Надо отметить, что в целом Бэкон весьма высоко отзывался о Генри Ховарде, карьерный путь которого, как и карьера Фрэнсиса, быстро пошел вверх при Якове I. Именно Г. Ховарда Бэкон просил поднести королю «The Proficience» (1605).]. Аналогичное письмо Бэкон послал Р. Сесилу.

13 декабря 1599 года жена Эссекса, наконец, смогла поговорить с королевой. К этому времени здоровье графа ухудшилось, и Елизавета отправила к нему восьмерых врачей. Вердикт был суровый: у графа дизентерия, и шансов, что он выживет, очень мало. Но Елизавета не смягчилась. Сестре графа, леди Пенелопе Рич, было запрещено навещать его по причине ее активных выступлений в защиту брата. Однако общественные симпатии к Эссексу росли, и на Рождество во многих церквях молились о его здравии. Вскоре выяснилось, что врачебный прогноз оказался чрезмерно пессимистичным. Граф стал понемногу поправляться.

19 марта 1600 года ему было разрешено вернуться в Эссекс-хаус (у лорда Эджертона были другие дела и заботы, кроме надзора за арестованным графом), но по-прежнему на условиях домашнего ареста. Из дома были выдворены его жена и все проживавшие там его друзья (включая Энтони Бэкона), остались лишь два хранителя, назначенные властями. Тогда же, весной 1600 года, Елизавета избавила его от необходимости давать объяснения в Звездной палате. Она, наконец-то, согласилась с доводами Бэкона. А кроме того, королева приняла во внимание слабое физическое состояние графа, да и мольбы Эссекса возымели в итоге некоторое действие на нее. Но это не означало прекращения дела, расследовать действия графа в Ирландии отныне должна будет специальная комиссия.

Тогда же, весной 1600 года, королева в разговоре с Бэконом вновь заговорила о деле Эссекса. Они придерживались разных взглядов: Бэкон советовал все решить в узком кругу, Елизавете же нужно было как следует наказать графа, тем более что еще в январе 1600 года до нее дошли слухи, будто Эссекс и Тирон тайно договорились после ее смерти разделить короны: первый станет королем Англии, второй вице-королем Ирландии, причем Тирон обещал послать 8000 солдат, чтобы помочь графу получить корону[342 - The National Archives, London, The State Papers, 12/274/22, f. 34r (допрос Томаса Вуда [Thomas Wood]) в Тайном совете 20 января 1600 года. (Подр. см.: Gajda A. The Earl of Essex. P. 209–215 и особенно: 214–215.) Скорее всего, Вуд повторял ложь, намеренно распространявшуюся Тироном, чтобы вызвать панику и раздоры при английском дворе.].

5 июня 1600 года Эссекса доставили в Йорк-хаус, где он предстал перед следственной комиссией, состоявшей из советников королевы, пэров, судей и некоторых знатных и доверенных особ. Фактически это был Тайный совет в расширенном и несколько измененном составе. Елизавета некоторое время колебалась, включать ли в него Бэкона или нет, но в итоге включила.

Спустя годы он напишет еще об одной сплетне, возникшей в то время в связи с его участием в работе этой комиссии: «якобы меня использовали в качестве той стороны в процессе, которая выступала против милорда Эссекса. В действительности же я, – зная, как развивались отношения между мной и королевой, помня, что дал ей повод для неудовольствия и недоверия, когда, вопреки ее распоряжению, непреклонно выступал в защиту милорда, подозревая, что за всем этим стоит стратегия, обусловленная неким личным соперничеством, – написал ей две-три любезных фразы, сообщив Ее Величеству, что если бы ей было угодно избавить меня от участия в деле милорда Эссекса, принимая во внимание мои обязательства по отношению к нему, то я бы счел это одним из ее величайших благодеяний. Но с другой стороны, я желал, чтобы Ее Величество не сомневалась в том, что я сознаю степень моих обязанностей перед ней и что не существует таких обязательств по отношению к какому-либо иному ее подданному, которые позволили бы пренебречь моим долгом или как-то умалить мой долг служить ей»[343 - Bacon F. Apology // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 139–160; P. 153.].

Однако Елизавета не удостоила Бэкона просимого им «благодеяния» и высказала пожелание, чтобы он также поучаствовал в разбирательстве по делу его патрона. Фрэнсису поручили высказаться по поводу одного неприятного для графа эпизода.

В 1599 году доктор Джон Хейворд (Sir John Hayward; ок. 1564–1627) опубликовал первую часть своей книги «Жизнь и правление короля Генриха IV (The First Part of the Life and Raigne of King Henry IV)», посвященной Эссексу, где напомнил о судьбе Ричарда II (Richard II of Bordeaux; правл.: 1377–1399) – короля, низложенного своими подданными. Елизавета восприняла это сочинение весьма болезненно. Автор был отправлен в Тауэр, где просидел до самой ее смерти. Эссекс выразил протест в связи с тем, что его имя попало на страницу столь опасного сочинения. «Но кое-кто нашептывал Елизавете, что его протест был формальным и Эссекс прочел книгу с удовольствием»[344 - Дмитриева О. В. Елизавета Тюдор. С. 253.]. На суде графа обвиняли в поддержке памфлета Хейворда. Бэкон еще до начала процесса объяснил лордам, что «дело это старое и не имеет никакого отношения к остальной части обвинения», касавшейся ирландских событий. Лорды же заявили в ответ, что намеренно попросили Бэкона выступить именно по этому эпизоду. Учитывая, что Эссекс был патроном Фрэнсиса, они сочли приемлемым поручить ему выступить по той части обвинения, которая для графа является юридически наименее существенной, ибо самое большее, что ему грозило по данному пункту, – это предостережение и увещание («caveat and admonition»), тогда как все остальное тянуло на государственную измену[345 - Bacon F. Apology // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 139–160; P. 153–154.].

Бэкона это хитроумное объяснение не убедило, поскольку он прекрасно понимал – если уж графа начнут обвинять в госизмене, то и по этому эпизоду дело не ограничится одним увещанием. Но делать нечего, пойти против воли королевы он не мог.

В восемь утра королевский сержант права Кристофер Йилвертон (Christopher Yelverton) открыл заседание кратким докладом, после чего начали выступать члены комиссии. Особенно отличился генеральный атторней Э. Кок, обвинивший графа в предательстве. В ответ Эссекс заявил, что после нападок Кока «вынужден изменить цель своего прихода сюда. Он явился не для того, чтобы оправдываться, но чтобы признать свои проступки… а также для того, чтобы убедить других не повторять его ошибок. Но когда его честь и верность поставлены под сомнение, было бы несправедливо по отношению к Богу и собственной совести не пытаться оправдать себя как честного человека…»[346 - Цит. по: Dickinson J. Court Politics and the Earl of Essex. P. 54.]

Однако лорды прервали его эмоциональную речь, уверяя, что он вовсе не обвиняется в предательстве, а должен ответить исключительно на те обвинения, которые Тайный совет королевы выдвинул против него, а именно: он без согласия Ее Величества сделал Саутгемптона (Henry Wriothesley, 3rd Earl of Southampton; 1573–1624) генералом кавалерии (General of the Horse), а некоторых офицеров возвел в рыцарское достоинство; кроме того, вопреки инструкциям королевы, он отправился в Манстер; сверх того, не получив соизволения Ее Величества, он вел переговоры с Тироном, и, опять-таки без ее разрешения, вернулся в Англию. Эссекс ответил на каждое обвинение, не стараясь себя оправдать, и в конце просил у королевы милости и прощения. Лорды выразили одобрение его благоразумию и манере держаться.

Бэкон выступал последним. Как его и просили, он в основном говорил о книге Хейворда. Позже, отвечая на упреки в том, что он выступал против своего благодетеля, Бэкон объяснил: «если в своей речи я обошелся без нежностей (хотя никто из выступавших до меня не выразился против приписывания милорду какого-либо вероломства столь определенно, как это сделал я)… то это должно быть приписано моей первейшей обязанности в публичных слушаниях заботиться о репутации и чести королевы, а кроме того, моему намерению сохранить ее доверие, чтобы в дальнейшим я мог сослужить милорду Эссексу лучшую службу»[347 - Bacon F. Apology // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 139–160; P. 154.].

Почти все заседание Эссекс простоял на коленях «у стола, держа в руке связку бумаг, которые иногда укладывал в свою шляпу, лежавшую рядом, на полу»[348 - Letters and Memorials of State. Vol. 2. P. 199.]. И только в конце ему позволили сесть.

Разбирательство длилось около тринадцати часов, и в итоге собрание предложило в качестве наказания графу тюремное заключение, а также лишение доходных должностей и наложение штрафа. Окончательное решение оставалось за королевой, а пока Эссекс должен был находиться под домашним арестом в своем доме.

В целом Елизавета была довольна тем, как прошли слушания в Йорк-хаусе. «Ее Величество вполне успокоилась и удовлетворена, убедившись, что лорды ее Совета, ее дворянство и авторитетные судьи страны посчитали графа Эссекса достойным бо?льшего наказания, нежели было на него наложено»[349 - Ibid. P. 201.].

Молва приписывала Бэкону важную роль в осуждении своего патрона. По свидетельству современника, «полагают, что мистер Бэкон повлиял на королеву в этом вопросе (речь шла о лишении рыцарского достоинства тех, кого Эссекс посвятил в рыцари. – И. Д.)»[350 - Royal Commission on Historical Manuscripts. Vol. 2 (1934). P. 471.].

Сэр Джелли Меррик (Sir Gelly Merrick [Meyrick]; ок. 1556–1601), человек из ближнего окружения графа, характеризовал Бэкона как «пустослова», которому «в конце концов воздастся за его нрав»[351 - Цит. по: Jardine L., Stewart A. Hostage to Fortune. P. 230.]. Посланник французского короля Генриха IV упомянул в своем донесении, что «некто по имени Бэкон, когда-то самый близкий друг графа Эссекса, по отношению к которому граф был исключительно великодушен, тем не менее, после того как граф впал в немилость, приносил королеве доклады о том, что он слышал от графа, когда тот был в ее высочайшем фаворе, и то, что она узнала, обидело ее куда больше, чем ирландское дело»[352 - Laffleur de Kermaingant P. P. Mission de Jean de Thumery. Vol. 1. P. 497–498.]. «Я чрезвычайно потрясен вероломством этого Бэкона», – заметил по этому поводу король[353 - Ibid. Vol. 2. P. 158.].

На следующий день после окончания слушаний Фрэнсис посетил королеву. Если верить его позднейшим объяснениям, он был «полон решимости… в последний раз попытаться, – насколько я мог это сделать своими слабыми силами, – как можно скорее вернуть милорда ко двору и обеспечить ему фавор». Бэкон сказал ей: «Сейчас, Мадам, вы одержали победу над двумя вещами, победу, которую не смогли одержать величайшие правители мира при всем их желании: одну победу – над славой, другую – над великим желанием. Я уверен, что весь мир несомненно будет удовлетворен. Что же касается милорда, он действительно испытал унижение по отношению к Вашему Величеству, а потому я убежден, что никогда в своей жизни он не был более достоин вашей благосклонности, чем теперь. Поэтому если Ваше Величество не станет ухудшать (его положение. – И. Д.) и далее, а закончит (это дело) наилучшим образом, то вы тем самым поставите в этой истории хорошую точку. Вы снова примете его с нежностью, и я тогда буду думать, что все происшедшее было к лучшему»[354 - Bacon F. Apology // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 139–160; P. 154–155.].

Королева согласилась с Бэконом, заметив, что она устроила этот процесс, «ad reparationem (для восстановления, обновления), а не ad ruinam (для разрушения)» репутации графа. Иными словами, Елизавета решила провести с графом воспитательную акцию. Ее Величество приказала Бэкону «описать все, что произошло в тот день», т. е. в день суда. Вскоре Бэкон представил ей текст с изложением событий, который он читал королеве в течение двух дней. Елизавета была тронута до глубины души, особенно в тех местах, где Фрэнсис описывал раскаяние Эссекса и его последнее слово на суде. «Она поняла, – пишет Бэкон, – что старую любовь нелегко забыть»[355 - Bacon F. Apology // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 155.].

Завершив чтение своего отчета, Бэкон попросил королеву выступить с некоторым заявлением по результатам работы комиссии, поскольку никакого протокола или меморандума представлено не было. Елизавета согласилась, что все записи, сделанные в ходе суда, должны быть уничтожены. «Я думаю, нет и пяти человек, которые бы видели их», – добавила она[356 - Ibid.]. Действительно, до нас дошли лишь фрагменты записей, сделанных в ходе работы комиссии, но запротоколированных текстов выступлений Эссекса и Бэкона (равно как и других участников процесса) не сохранилось.

В итоге Елизавета лишила графа членства в Тайном совете и доступа ко двору. Однако все должности и звания за ним сохранялись.

Когда летом 1600 года Эссекс был освобожден из-под ареста и ему было позволено жить в доме его дяди, сэра Уильяма Ноллиса в Оксфордшире[357 - Только ночью 2 октября 1600 года граф возвратился в заброшенный Эссекс-хаус.], Бэкон мог писать своему покровителю, «не опасаясь вызвать недовольство королевы». Позднее, в «Apology concerning the Earl of Essex», он так объяснил свои намерения в то время: «Я поставил себе целью использовать любой случай и делать все, чтобы улучшить состояние милорда»[358 - Ibid.]. Он заверил Эссекса, что готов и далее быть его советником, но дал понять, что долг по отношению к своему суверену для него (Бэкона) превыше его обязанностей по отношению к своему патрону: «Хотя, признаюсь, есть вещи, которые я люблю много больше, чем ваше сиятельство, а именно: службу королеве, ее спокойствие и довольство, ее честь, ее благоволение, а также благо моей страны и тому подобное, – в то же время я мало кого люблю так, как вас, не только из чувства благодарности, но и за ваши добродетели, которым нельзя нанести ущерб иначе, как только случайным оскорблением». И далее прозорливый Бэкон откровенно поделился с графом своим опасением, что тот «может взлететь с восковыми крыльями в надежде, что его минует судьба Икара»[359 - Bacon F. to the Earl Essex, 19 July 1600 // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 2 (9). P. 190–191.].

В ответ граф написал Бэкону, что с радостью принимает его желание служить ему, а вот по поводу полетов Икара ничего сказать не может, поскольку «чужд всяких поэтических образов», что было, разумеется, кокетством. Впрочем, Эссекс добавил, что «никогда не летал иначе как на крыльях желания служить своему суверену и уверенности в ее благоволении; когда же одно их этих крыльев упало, я мог прилететь только к ногам моей государыни, и она сострадала моим ранам, которые я получил при падении. И пока Ее Величество, зная, что я никогда не был хищной птицей, полагает, что, в согласии с ее желанием и со службой ей, мои крылья следует восстановить (my wings should be imped again, т. е. следует добавить перьев, чтобы улучшить полет. – И. Д.), я готов находиться в клетке (Эссекс употребил слово mew, т. е. клетка, куда сажают соколов и ястребов на период линьки. – И. Д.)»[360 - Ibid. P. 192.]. Очевидно, Эссекс здесь немного поскромничал или слукавил, он был мастером поэтических метафор.

Желая помочь своевольному графу и одновременно удержать его от каких-либо необдуманных действий, которые могли бы еще более повредить его отношениям с Елизаветой, Бэкон написал два письма с намерением «случайно» показать их королеве: одно от себя Эссексу, другое якобы ответное от графа, полное раскаяния и изъявлений любви и преданности Ее Величеству[361 - Ibid. P. 193–196.]. Кроме того, Бэкон не упускал ни малейшего повода рассказать королеве о достоинствах своего патрона. «Никогда она не принимала меня лучше, чем тогда, когда я говорил о нем много и смело», – отмечал он в Apology[362 - Bacon F. Apology // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 139–160; P. 155–156.].

В качестве примера Бэкон приводит следующий эпизод. Во время одной из аудиенций Елизавета поинтересовалась состоянием здоровья его брата Энтони, который страдал подагрой и еще многими болезнями. Бэкон ответил, что после курса лечения самочувствие брата «осталось таким же и даже немного ухудшилось (at a stay or rather worse)». «Я скажу вам, Бэкон, в чем ошибка, – уверенным тоном заметила королева. – Метод этих врачей, особенно эмпириков, сводится к тому, что они применяют одно и то же лекарство, которое поначалу помогает улучшить душевное состояние (humour) больного… но потом им не хватает благоразумия обратиться к другому средству и они продолжают использовать ранее прописанное, когда уже пора начать лечение и поддержать тело». «О Боже, Мадам! – воскликнул Бэкон, к тому времени уже вполне осознавший могучую силу дешевой лести. – Как мудро и удачно (aptly) вы можете говорить и ясно определять лекарство, пригодное для тела, понимая, что это совсем не то снадобье, которое нужно для души. И также в случае с милордом Эссексом – вашим королевским словом вы всегда пытались преобразовать его душу, но не сломать его судьбу…»[363 - Ibid. P. 156.]

Кроме того, Бэкон, с ведома (и даже, как он утверждал позднее, по поручению) своего патрона, написал черновики двух писем, которыми якобы обменялись Эссекс и Энтони. Расчет был на то, что в частной переписке с последним граф мог быть более откровенен. Эту «переписку» Бэкон как бы между делом показал Елизавете[364 - Ibid. P. 156–157.]. В первом письме «Энтони» убеждает графа не слушать тех, кто утверждает, будто его (Эссекса) придворная карьера закончилась, и приводит несколько доводов, почему это не так: королева отказалась от публичных слушаний по делу Эссекса, передав его в Тайный совет, она не выдвинула против графа обвинения в предательстве (disloyalty) и за ним была сохранена должность шталмейстера. В своем ответе «Эссекс» благодарит «Энтони» за добрые слова, но указывает, что Ее Величество не смогла покончить с порочащими его слухами, а ее решение передать его дело в Тайный совет говорит о том, что его враги во время его отсутствия укрепили свои позиции.

Тем самым Бэкон предложил королеве умело сбалансированную версию поступков и проступков графа, напомнив ей о коварстве врагов ее фаворита. Вместе с тем в письмах не был забыт и сам Фрэнсис, действия которого обсуждают «Энтони» и «Эссекс». К примеру, «Энтони» пишет, что его брат «слишком мудр, чтобы быть обманутым, и слишком честен, чтобы обманывать других, хотя его держали вдали от всех дел больше, чем необходимо»[365 - Two Letters framed by Sir Francis Bacon, the one as in the name of Mr. Anthony Bacon, his brother, to the Earl of Essex; the other as the Earl’ s answer thereunto // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 2 (9). P. 197–201; P. 199.]. В своем ответе «Эссекс» также не забывает о Фрэнсисе: «что касается вашего брата, я рассматриваю его как честного джентльмена и желаю ему всего наилучшего»[366 - Ibid. P. 201.].

Между тем Эссекс продолжал писать пылкие, в стиле рыцарских романов, письма Елизавете, не забыв, однако, напомнить Ее Величеству, что пришло время продлить его монополию на торговлю сладкими винами: «Через семь суток, считая от сегодняшнего дня, истекает аренда, которую я имею благодаря доброте Вашего Величества, а это – мое основное средство к существованию и единственная возможность расплатиться с купцами, которым я должен»[367 - Johnson P. Elizabeth I. P. 403. Долги Эссекса составляли в то время (октябрь 1600 года) около 17 000 фунтов стерлингов, не считая его долга ростовщику. Монополия же давала ему ежегодный доход около 50 000 фунтов.].

Вот тут-то графу представился случай убедиться, что он имеет дело с куда более искусным и коварным игроком, чем ему казалось. Ответ королевы был по-женски жестким: «непослушной лошади следует уменьшить корм, чтобы ей легче можно было управлять»[368 - Camden W. Annals. P. 602–603.]. Она отказала графу в продлении монополии. Напрасно Эссекс умолял ее изменить решение. «Вы никогда не услышали бы этих просьб, если бы кредиторам можно было уплатить несколькими унциями моей крови»[369 - Цит. по: Дмитриева О. В. Елизавета Тюдор. С. 254.]. Елизавета была неумолима!

Узнав о просьбах графа, Бэкон сразу понял, что его патрон совершил крупную ошибку. Поэтому на следующей аудиенции, когда королева стала жаловаться на поведение Эссекса, Бэкон ответил, что во всех творениях природы заложены две тенденции (sympathies): «одна к совершенству, другая к сохранению. Та, которая направлена к совершенству, подобна железу в магнитном железняке; та же, которая направлена к сохранению, подобна лозе, обвивающей колышек, около которого она растет. Лоза обвивает его не из любви к нему, но из необходимости удержаться самой, не упасть. И потому, Ваше Величество, следует различать две вещи: с одной стороны, желание милорда служить вам, это для его совершенства… а с другой – его желание получить от вас эту вещь (т. е. монополию. – И. Д.), чтобы поддержать себя»[370 - Bacon F. Apology // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 139–160; P. 156 (Essex to Elizabeth, 22 Sept 1600).].

Отказ Елизаветы продлить монополию привел Эссекса в отчаяние. Он уговаривал некоторых своих друзей обратиться к королеве с просьбой возобновить ему патент, но безуспешно. Граф явно терял контроль над собой, он начал весьма резко отзываться о Елизавете. «Ее доводы! – как-то воскликнул он. – Да они так же кривы, как ее стан!»[371 - Loomis C. A Great Reckoning in a Little Room. P. 60.] Слова Эссекса тут же были переданы Ее Величеству. По мнению Рэли, ничто так не навредило и без того крайне напряженным отношениям между королевой и графом, как это высказывание последнего. Многие придворные сочли общение с Эссексом небезопасным для себя. Как заметил сэр Джон Хэрингтон, Эссекс в беседе с ним «произнес такие странные слова, выразив такие странные намерения, что я предпочел поторопиться покинуть его. Слава небесам, я в безопасности дома, и если я окажусь снова в такой ситуации, то заслужу виселицы за глупое вмешательство. Его речи о королеве – это не речи человека, который имеет mens sana in corpore sano (в здоровом теле здоровый дух. – И. Д.). У него плохие советчики и много зла выплескивается из этого источника. Королева хорошо знает, как смирить высокомерный дух, высокомерный же дух не знает, как уступить, и человеческая душа, кажется, бросается туда и обратно, как волны в бушующем море»[372 - Nugae Antiquae. Vol. 1. P. 179.].