Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

Вернемся, однако, к главному вопросу парламентской сессии 1593 года – о субсидиях короне. Парламентарии обратились к этой теме 26 февраля, предварительно обсудив в первом чтении билли о «приведении нелояльных подданных к надлежащему послушанию» и о соленой селедке[202 - The Journals. P. 471.].

Убеждать парламентариев одобрить очередную субсидию правительству пришлось (за отсутствием сладкогласного У. Майлдмэя, умершего в 1589 году) Роберту Сесилу, а затем таким правительственным тяжеловесам, как Джон Фортескье[203 - Дж. Фортескье с 1589 по 1603 год был канцлером казначейства (Chancellor of the Exchequer of England), кроме того, с 1601 года он был канцлером герцогства Ланкастер.] и Джон Уолли (Вулли; J. Wolley;?–1596)[204 - Дж. Уолли служил секретарем королевы, ведавшим делопроизводством на латыни (Latin Secretary), в 1589 году он стал канцлером ордена Подвязки. Кроме того, он был членом Тайного совета и с 1571 по год смерти – членом парламента.]. С небольшой речью выступил также Ф. Бэкон. К сожалению, полного отчета о его выступлении сделано не было (или он не дошел до нас), только запись первых нескольких фраз: «Г-н Спикер, к тому, что говорили почтенные и выдающиеся личности, исходя из своего опыта, возможно, мне будет позволено добавить нечто, исходя из моего простого знания. До сих пор парламенты созывались либо для [принятия] законов, либо по поводу денег. Одни служили опорой мира, другие – войны. К одним [вопросам] я не причастен, другие же должен знать.

Я получил большое удовлетворение от сказанного Ее Величеством, слова которой были намедни переданы нам лордом-хранителем, об этом (т. е. о том, что следует наложить надлежащие ограничения на разработку законов и статутов государства. – И. Д.): это (судя по последующему тексту, Бэкон имел в виду реформу законодательства. – И. Д.) то, что не должно делаться впопыхах, в одном парламенте; и вряд ли хватит одного года, чтобы вычистить (to purge) книгу статутов, а тем более всю массу законов, каковых у нас столько, что ни один простой человек не в состоянии воспользоваться (practize) даже половиной из них и ни один юрист не в состоянии их понять в полной мере – между тем ничто не заслужит вечной похвалы Ее Величеству в большей мере, чем это (т. е. работа по систематизации законов и сокращению их числа. – И. Д.).

Некогда римляне назначили десять человек, которые должны были исправить все прежние законы, изъять многие из них и предложить законы Двенадцати таблиц, заслужившие похвалу столь многих людей. Подобным же образом афиняне назначили шестерых человек для такой же цели. И Людовик IX (вероятно, имелся в виду Людовик XI. – И. Д.) Французский поступил аналогичным образом, реформируя законы…»[205 - The Journals. P. 473.]

Вообще говоря, судя по такому началу, выступление Бэкона не вполне отвечало пожеланию королевы сосредоточиться главным образом на вопросе о субсидиях, а не на принятии новых законов (тем более что до Бэкона три оратора – причем королевские советники – уже начали обсуждать этот главный вопрос, не жалея красок на описание коварных действий и замыслов врагов Англии и бедственного положения королевских финансов). Скорее всего, его выступление показалось неуместным и никакой реакции не вызвало. Действительно, Бэкон говорил не о деньгах, а о законах, о необходимости реформы английского законодательства. Видимо, он решил, что вопрос о субсидиях уже решен, остались лишь технические процедуры, и теперь, когда главное пожелание королевы исполнено, время подумать о более существенных и стратегически важных для государства вопросах. Как было отмечено О. В. Дмитриевой, многие государственные деятели, как, например, Г. Найветт (Henry Knyvett; 1539–1598), понимали необходимость коренной перестройки финансовой системы королевства[206 - Дмитриева О. В. Парламент и политическая культура в Англии. С. 242 et passim.]. Бэкон же, с его стратегическим государственным мышлением, шел дальше: он считал необходимым реформировать всю систему английского права. Потом он не раз будет возвращаться к этой теме. К примеру, в трактате «Maxims of the Law», завершенном к началу 1596 года и опубликованном посмертно в 1630 году, Бэкон в посвящении королеве высказывает по сути те же мысли, которые содержатся в цитированном выше отрывке из его выступления в парламенте. Он советует Елизавете «to enter into a general amendment of the states of your laws, and to reduce them to more brevity and certainty[207 - Bacon F. Maxims of the Law. To Her Sacred Majesty // Bacon F. The Works. Vol. 14. P. 171–276; P. 175; посмертное издание: Bacon F. A Collection of Some Principall Rules and Maximes.]». Несколько ранее, в пьесе-маске «Деяния грейитов[208 - Грейиты – члены юридической корпорации Грейс-Инн. – И. Д.], или История благородного и могущественного государя Генриха, принца Пурпуля (Gesta Grayorum, or The history of the high and mighty Prince Henry, Prince of Purpoole)», написанной Ф. Бэконом (или, скорее, при его активном участии) и поставленной служащими и студентами лондонской юридической корпорации Грейс-Инн во время рождественских праздников 1594 года, один из советников главного героя (принца Пурпуля) предлагает своему господину: «обратите внимание на состояние законов и права вашей страны. Избавьтесь от обилия законов, объясните те, что отличаются неопределенностью, отмените похожие на западню, усильте действие полезных и необходимых»[209 - Bacon F. Holiday occupations, grave and gay. Merry Christmas at Gray’s Inn. «Gesta Grayorum». The Prince of Purpoole in Council. Speeches of the Six Councillors // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 1 (8). P. 325–342; P. 339; посмертное издание: Gesta Grayorum: or, The History of the High and Mighty Prince. С наибольшей детальностью Бэкон изложил свои юридические взгляды в работе «Exemplum Tractatus de Justitia Universali, sive de Fontibus Juris, in uno titulo, per Aphorismos» (1623), которая является частью восьмой книги «De Augmentis Scientiarum» (Bacon F. The Works. Vol. 3. P. 135–171). О Бэконе-юристе см.: Coquillette D. R. Francis Bacon.]. Но вернемся к парламенту 1593 года.

После выступлений королевских советников было решено создать специальный Комитет для помощи Ее Величеству («a select and grave Committee to consider of the dangers of the realm and of speedy supply and aid to Her Majesty»)[210 - The Journals. P. 473.]. Бэкон, как и многие другие, выступил в поддержку этой идеи. В Комитет вошли 150 парламентариев, которые должны были определить размеры субсидии и порядок ее выплаты. 28 февраля Дж. Фортесткье, глава Комитета, доложил о результатах работы: предлагалось предложить в дар королеве две субсидии на тех же условиях, что и ранее, в 1589 году.

Нижняя палата поддержала это предложение. Дебаты развернулись по вопросу о том, куда должны быть направлены эти деньги. Многие (Р. Эссекс, У. Рэли, Г. Найветт и др.) настаивали на продолжении морской войны с Испанией, тогда как трезво мыслящий У. Бёрли, исходя из состояния королевских финансов, склонялся к прекращению военных действий и охоты за испанскими «серебряными флотами». Однако «партия войны», как и следовало ожидать, победила. По справедливому замечанию О. В. Дмитриевой, «дебаты, развернувшиеся 28 февраля, нельзя считать проявлением оппозиционных настроений: это был обычный торг с короной, предполагавший уплату денег в обмен на гарантии определенного политического курса»[211 - Дмитриева О. В. Парламент и политическая культура в Англии. С. 242.].

Итак, двойная субсидия короне была одобрена и был выбран другой Комитет для составления статей соответствующего билля и преамбулы, в которой должно было быть подчеркнуто, что данная «extraordinary supply» дается перед лицом испанской угрозы и для активного ведения войны и не может быть превращена в регулярный налог, взимаемый в мирное время. Бэкон входил в состав обоих комитетов.

И тут выяснилось, что короне этих денег мало! Даже если они будут собраны в полном объеме, на счет чего были серьезные сомнения. С встречной инициативой увеличить размеры субсидии выступили лорды. Последние настаивали на вотировании тройной субсидии королеве с выплатой ее в течение трех лет по два платежа в год (речь шла об увеличении как общей суммы налога, так и доли, которую платили состоятельные горожане Лондона) и потому предлагали коммонерам провести совместную конференцию представителей обеих палат, т. е. организовать группу, состоящую из лордов и коммонеров, которая должна будет согласовать позиции палат и разработать проект билля о тройной субсидии. Подобная практика парламентской работы во времена Тюдоров использовалась не раз[212 - «В Тюдоровский период встречи представителей двух палат были хорошо известным, хотя еще далеко не формализованным этапом законотворчества. Следует, однако, заметить, что термин „совместный комитет“ почти не встречается в источниках XVI в., чаще всего речь идет о „конференциях“ депутаций обеих палат. Понятие „конференции“ включало в себя и то, что теперь принято называть двусторонним комитетом, то есть группу людей, в течение некоторого времени работающих над неким биллем и согласовывающую позиции своих палат по его поводу. Тем не менее „конференции“ предполагали и другие виды активности: консультации, передачу информации от лордов общинам, обсуждение целесообразности петиции на имя короля или просьбы об аудиенции у него и т. д.» (Дмитриева О. В. Парламент и политическая культура в Англии. С. 715).]. При этом такие совместные заседания «тщательнейшим образом регламентировались, подчиняясь церемониальным нормам, призванным подчеркнуть глубокое различие социального статуса лордов и коммонеров»[213 - Там же. С. 717.].

Лорды заявили, что их депутация будет состоять из двадцати человек. Тогда коммонеры, опираясь на традицию (число коммонеров на совместной конференции в два раза больше числа лордов), объявили, что с их стороны будут участвовать сорок представителей, причем они не будут принимать никаких шагов без предварительного отчета в нижней палате и ее решения. И тут началась полемика, в которой активно участвовал Ф. Бэкон.

Возможно, с лордами члены палаты общин договорились бы без особых проблем, но лорд-казначей У. Бёрли, выступая 2 марта перед коммонерами с речью, в которой еще раз напомнил о возросшей мощи и захватнических действиях Испании, облек позицию верхней палаты в неприемлемую для коммонеров форму. Он заявил, что лорды «ни в коем случае не согласятся провести в их палате законопроект, предусматривающий выделение меньше трех полных субсидий», да еще потребуют указания конкретных сроков сбора денег[214 - The Journals. P. 483.].

Коммонерам не понравилась активность верхней палаты, которая затрагивала их привилегии. Получалось, что лорды указывали им, какую сумму следует даровать короне, т. е. осуществляли контроль над нижней палатой в том вопросе, который был в компетенции только этой палаты. И Ф. Бэкон был первым, кто ясно артикулировал это недовольство. Надо сказать, что сделать это ему было непросто, т. к. начать отстаивать прерогативы нижней палаты значило вызвать неудовольствие дяди (У. Сесила), но, с другой стороны, позволить лордам диктовать условия коммонерам значило для последних потерять значительную долю власти. В итоге Бэкон решил выступить на стороне права. Видимо, свою речь он продумал и набросал на бумаге заранее. Прежде всего он заверил присутствовавших, что согласен с увеличением субсидии, но «не согласен с тем, что нижней палате следует объединиться с верхней для того, чтобы одобрить их выдачу.

Обычай и привилегия нижней палаты всегда заключались в том, что именно она представляла верхней палате предложение о субсидии, за исключением случаев, когда последняя представляла в нижнюю палату билль с просьбой, чтобы мы его одобрили и затем возвратили им с нашим одобрением. И причина, по которой мы должны отстаивать наши привилегии, состоит в том, что основное бремя в принятии решения о выдаче субсидий лежит на нас, поскольку нас много больше (as the greatest number)[215 - В интерпретации О. В. Дмитриевой, Бэкон первым привлек внимание коммонеров к «нарушению привилегии нижней палаты, представлявшей большинство налогоплательщиков» (Дмитриева О. В. Парламент и политическая культура в Англии. С. 243–244). – И. Д.], и нет оснований благодарить их [лордов]. Объединившись с ними в обсуждении этого вопроса, мы унизим себя; благодарности достанутся им, а упреки нам; они же окажутся в первопроходцах. Мне бы хотелось, чтобы в этом деле мы шли впереди так же, как и до сих пор, – независимо и самостоятельно, не объединяясь с лордами. А чтобы удовлетворить их, ожидающих к завтрашнему дню нашего ответа, мы должны его дать в крайне вежливой (obsequious) и исполненной сознания долга манере»[216 - The Journals. P. 483; Proceedings. P. 92.]. Заранее подготовленный текст ответа Бэкон тут же извлек из-за пазухи.

Заметим, Бэкон (по крайней мере, в этом выступлении) не возражал против увеличения поборов, его волновало другое – разделение полномочий и компетенций (юрисдикции) двух палат парламента.

Для обсуждения этого предложения палата создала комитет, члены которого «много времени потратили на выяснение того, что было предметом, предложенным им на обсуждение палатой: должны ли они согласиться на субсидию… или только выработать ответ на предложение г-на Бэкона, о том, что мы должны продолжать [обсуждение] субсидии сами, не присоединяясь к лордам»[217 - Proceedings. P. 93.]. Видимо, полной ясности относительно того, чем же они должны заниматься, у членов комитета не было, но это не означало, что им не было, что сказать. Некоторые их них полагали, что не следует чрезмерно увеличивать сборы, налоговое бремя может оказаться чрезмерным для заметной части населения. На это было отвечено, что налогоплательщики «скорее будут благодарны, если мы их лишим кое-чего, чем, если мы покинем их и оставим их самих и все, что они имеют, на разграбление врагу»[218 - Ibid. P. 94.].

На следующий день, 3 марта, дебаты по поводу того, следует ли отвечать лордам и снова встречаться с ними, были перенесены в палату. В ходе дискуссии позицию Бэкона поддержали Роберт Рос (R. Wroth; 1540?–1606), представлявший, как и Бэкон, Миддлсекс, и клерк Тайного совета Р. Бил. Последний, соглашаясь с Росом в том, что проведение совместной конференции с лордами означало бы ущемление «usual and ancient Liberties and Priviledges of this (т. е. нижней. – И. Д.) House», сослался на прецедент, относившийся к эпохе Генриха IV[219 - В диссертации О. В. Дмитриевой ошибочно – «к эпохе Генриха VIII» (С. 245).], когда две палаты парламента разошлись во мнениях по поводу размеров субсидии, и лорды настаивали на большей сумме. Общины «были огорчены» и ответили следующим образом: «они обдумают, что следует предпринять в столь важном деле, но полагают, что совместная конференция будет умалением свобод этой палаты. На это король ответил, что… он не станет нарушать привилегии общин, и полагает справедливым во всем их сохранять»[220 - Proceedings. P. 95; The Journals. P. 485; Дмитриева О. В. Парламент и политическая культура в Англии. С. 245.].

В то же время Р. Сесил и многие придворные полагали, что конференция с лордами необходима, поскольку те из них, кто входит в состав Тайного совета, имеют представление о «целях и силе врагов, с одной стороны, а также более или менее осведомлены о состоянии королевских финансов в настоящее время, с другой»[221 - The Journals. P. 485.]. Поскольку мнения разделились, спикер поставил вопрос на голосование. «Дважды депутаты голосовали криком, однако решить, на чьей стороне перевес, не удалось. Тогда прибегли к „разделению“: тех, кто голосовал за совещание и покинул палату, оказалось 124. Против проголосовали 310»[222 - Дмитриева О. В. Парламент и политическая культура в Англии. С. 246. О. В. Дмитриева ссылается при этом на «Proceedings… Vol. III. P. 95, 96», однако и в указанном ею источнике, и в The Journals (p. 486) приводятся другие цифры: за конференцию – 128 коммонеров, против – 217 («the number of them which were for the said Conference, and said I, went out of the said House, and were found to be in number but a hundred twenty eight, whereas those that were against the said Conference and said No, sate still in the House being in number two hundred and seventeen»).]. Таким образом, было постановлено, что конференции быть не должно. Сторонники корпоративной привилегии победили.

Из диссертации О. В. Дмитриевой:

«Тридцать депутатов были немедленно отправлены в верхнюю палату, чтобы почтительно поблагодарить лордов за то, что те привлекли внимание к столь важному для государства делу, о котором коммонеры подумают должным образом, что же касается встречи по поводу субсидии, они будут действовать самостоятельно, ибо „не могут провести совещание с их милостями, не нарушая при этом привилегии палаты“. Они также упомянули о том, что имеются исторические прецеденты, подтверждающие такую позицию. Этот ответ передал лордам сэр Джон Фортескье, прекрасно понимавший, что его коллеги по Тайному совету ожидали иного. Пэры королевства похвалили коммонеров за готовность увеличить размеры налога, но высказали недовольство их отказом следовать указаниям верхней палаты. Они сочли, что настаивать на мелочном соблюдении престижа в данном случае неуместно, „ибо они и мы составляем единую палату, и потому не должно быть таких разногласий, чтобы мы не могли держать совет друг с другом“ (Proceedings. P. 96). Кроме того, речь шла о помощи королевству, в котором лорды „столь же заинтересованы“ и ради которого „несут такое же великое бремя“, что и общины. В надежде продолжить полемику пэры попросили ознакомить их с упоминавшимися историческими прецедентами отказов нижней палаты следовать указаниям лордов в финансовых делах. Однако коммонеры поставили этот вопрос на голосование и единодушно решили не удовлетворять исторического любопытства старших коллег»[223 - Дмитриева О. В. Парламент и политическая культура в Англии. С. 246.].

Естественно, члены Тайного совета и королева были крайне недовольны этим решением нижней палаты, хотя речь, казалось бы, шла о «техническом» вопросе. Елизавета, однако, не понимала, какие могут быть «технические» вопросы, когда речь идет о нависшей над страной опасности (тем более что ранее подобных заминок не возникало). Правительству пришлось принять меры и объяснить радетелям корпоративной чистоты, что? для государства важнее. Те тут же все осознали, и уже 5 марта Р. Бил заявил в палате общин, что он неверно понял вопрос, поставленный на голосование тремя днями раньше, и, как следствие, привел неуместный исторический прецедент.

Далее опять обращусь к выразительному описанию О. В. Дмитриевой происходившего в нижней палате:

«Он [Р. Бил] якобы возражал не против совещания с лордами по вопросу о субсидии как такового, а только против того, чтобы безоговорочно соглашаться с предложенной теми суммой. А теперь в верхней палате считают, что именно он сорвал конференцию, и весьма недовольны Билом. То, что сцена его „раскаяния“ была срежиссирована, совершенно очевидно, поскольку тут же один за другим выступили королевские советники – Т. Хинедж[224 - Томас Хинедж (Th. Heneage; 1532–1595) – видный придворный, казначей королевской палаты (Chamber), вице-камергер с 1587 года, с 1590 года – канцлер герцогства Ланкастер.] и Дж. Уолли (Вулли), – которые, ссылаясь на ошибку, предложили заново поставить на голосование вопрос о необходимости встретиться с лордами. Однако манипулировать палатой было не так-то просто: на этот раз сэр Генри Найветт усмотрел в том, что произошло с Билом, симптомы нарушения другой привилегии коммонеров – свободы высказываться в дебатах, не опасаясь, что об этом станет известно за пределами палаты. Он даже потребовал вызвать к барьеру тех, кто доложил об их дискуссиях „наверх“.

Генри Антон (друг Эссекса. – И. Д.) тоже не стал подыгрывать членам Тайного совета и делать вид, что палата по ошибке проголосовала за неверно сформулированный вопрос.

Напротив, он четко изложил последовательность недавних событий и напомнил о том, что лорды на совместной встрече указали депутации коммонеров точную сумму налога, с чем палата общин не согласилась, исходя из того, что ее „древняя привилегия“ исключала инициативу лордов[225 - Г. Антон полагал, что следует «обсудить (confer) с лордами субсидии, но не получать в этом вопросе никакого их одобрения» (The Journals. P. 488). – И. Д.].

Как и Найветт, Антон был крайне озабочен тем, что имена выступавших депутатов и содержание их речей стали известны лордам и королеве, он полагал, что спикер обязан донести до нее правду о ходе дебатов (поскольку никто в палате не оспаривал необходимости даровать субсидию). Что же касается новой встречи с лордами, Антон был готов допустить ее, при условии, что коммонеры не станут безоговорочно одобрять предложенные ими суммы. Ему возразил Р. Сесил и, явно лукавя, снова попытался представить дело так, как будто лорды никогда не просили о конференции по поводу субсидии: речь якобы шла лишь о встрече самого общего характера[226 - «We should confer with the Lords about a Subsidy with them, but not conclude a Subsidy with them» (The Journals. P. 488). – И. Д.].

Что же касается свободы слова и соблюдения тайны дебатов, по его мнению, никто не должен был сообщать о речах коллег с неблаговидными намерениями очернить кого-то, однако Сесил не мог согласиться с тем, что все, происходившее в нижней палате, следовало держать в тайне от королевы.

Усилия королевских советников поддержал У. Рэли, которому удалось переломить настроения палаты, в конце концов проголосовавшей за его предложение о новом совещании самого „общего характера“ („a general conference with the Lords“[227 - Ibid. – И. Д.]. – И. Д.), о чем, якобы, лорды и просили с самого начала. Это было соломоново решение, выводившее палату общин из тупика, поскольку на этот раз формально инициатива переходила к ней, а предмет переговоров не упоминался, следовательно, не шло речи об умалении ее свобод. Однако на следующий день выяснилось, что столь уклончивая формулировка (без указания цели и предмета переговоров с лордами) породила очередную техническую проблему: Т. Хинедж, которому предстояло возглавить депутацию коммонеров, заметил, что абсурдно, предлагая встречу, явиться на нее не зная, что сказать. Он попросил у палаты четких инструкций относительно размеров субсидии, на которую они могли бы согласиться»[228 - Дмитриева О. В. Парламент и политическая культура в Англии. С. 248–249.].

Таким образом, все это – отчасти гротескное – развитие событий, начавшихся с полемики вокруг формальных юридических моментов, в итоге поставило парламентариев перед главным вопросом – о размерах субсидии. Генри Антон напомнил о возможном росте недовольства населения со всеми возможными последствиями. Положение коммонеров действительно было непростым: им необходимо было помнить и о бедности графств, и о потребностях короны для отражения внешних угроз. Эту дилемму нужно было как-то разрешить. Естественно, как это обычно бывает в подобных ситуациях, тут же был поднят вопрос – «а так ли уж бедны графства?». Вспомнили про богатую утварь (да, не у всех, но не все же живут в крайней бедности), про излишества в еде и одежде и т. п. Вот тех, кто побогаче, и надо обложить дополнительными налогами, «ибо в противном случае слабая ступня будет сетовать на слишком тяжелое тело»[229 - Перевод О. В. Дмитриевой. В оригинале: «the feet knew their strength as we know their oppression, they would not be bear as they do» (The Journals. P. 490).]. И конечно, коммонерам надо начать с себя – «we charge our selves with them and above them»[230 - The Journals. P. 490.].

Далее, в этот и в последующий день заседаний (7 марта) полемика касалась социальной ситуации в стране, нижнего порога налогообложения, дополнительных мер для финансового обеспечения короны и т. д. Были и такие, кто, подобно Г. Найветту, силился понять причины распространения бедности в королевстве и как с ней бороться. Один депутат даже задал интересный вопрос: кто в случае войны будет способен встать на защиту королевства после уплаты таких налогов?

Однако, что бы там коммонеры ни говорили, абсолютное их большинство согласилось-таки даровать короне тройную субсидию. Но теперь пошли споры о сроках ее сбора: в три года, в шесть лет или за какое-то иное время. Именно в ходе этих дебатов Бэкон сделал свою главную ошибку.

Он выступил с речью, отметив, что если уж и соглашаться на тройную субсидию, то сбор денег следует растянуть – учитывая неспособность бедняков и обычного люда платить налоги – хотя бы на шесть лет.

Отстаивая свое мнение, Бэкон опирался на три довода: «первый – невозможность (Imposibility) или трудность [сбора субсидий]; второй – опасность или недовольство (т. е. опасность массовых протестов и волнений. – И. Д.); третий – существование лучшего способа получения денег (manner of supply), нежели субсидии.

О невозможности: для бедных рента такова, что они пока еще не в состоянии ни собрать ее, ни заплатить так много. Чтобы выплатить субсидии, джентльменам придется продать все свое столовое серебро, а фермерам – свою медную посуду. Что же до нас, мы здесь для того, чтобы обследовать раны королевства, а не раздирать их (to search the wounds of the realme and not to skynne them over)»[231 - Впрочем, выражение «to skin them over» можно было бы перевести как «зарубцовывать их». Тогда фраза Бэкона обретает несколько иной, более глубокий смысл: «Что же касается нас, то мы здесь для того, чтобы обследовать раны королевства, а не зарубцовывать их», т. е. задача парламента – не затыкать финансовые прорехи экстраординарными налогами, но исследовать причины бедственного положения казны.] и не убеждать самих себя, что их [бедняков] достаток больше, чем на самом деле.

«Об опасностях: мы прежде всего посеем недовольство, требуя выплат этих субсидий, и тем самым поставим под удар безопасность Ее Величества, которая в большей мере должна опираться на любовь народа, а не на его благосостояние. Поэтому нам не стоит этими субсидиями давать повод для недовольства, ибо мы подвергаемся двойной опасности. Во-первых, требуя два платежа в один год, мы устанавливаем двойную субсидию… Во-вторых, если мы так поступаем, то вслед за нами и другие государи будут пытаться действовать подобным образом. В итоге мы создаем плохой прецедент для себя и для нашего потомства. И в исторических трудах станут отмечать, что среди прочих наций англичане известны как покорные, приниженные и легко облагаемые налогами[232 - Данный перевод, фактически совпадающий с предложенным О. В. Дмитриевой (Дмитриева О. В. Парламент и политическая культура в Англии. С. 255), соответствует английской фразе «of all Nations the English are noted to be subject, base, and taxable», приведенной в Proceedings (P. 110) (в диссертации О. В. Дмитриевой ошибочно указано: «P. 111»). Однако в The Journals (P. 493) дается иная редакция этого фрагмента: «of all Nations the English are not to be subject, base or taxable», и аналогично в: Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 1 (8). P. 223 («of all Nations the English care not to be subject, base, taxable»). Два последних варианта не соответствуют контексту речи Бэкона. – И. Д.].

Способ пожертвования может быть либо обложением, понимаемым как долг, либо принудительным сбором в случае крайней необходимости. Таким образом, если казна Ее Величества пуста, она может пополняться такими способами»[233 - Proceedings. P. 109–110; The Journals. P. 493. Бэкон предлагал также ввести дополнительные акцизы на различные товары.].

Мудрый Бэкон рассудил правильно: когда безопасность правителя держится на переменчивой любви подданных, а не на их стабильном благосостоянии, лучше избегать увеличения налогового бремени.

Ему возражали Т. Хинедж и У. Рэли. Первый заявил, что «странно считать невозможным то, что уже было испытано, и трудным то, что уже было использовано. Что касается недовольства, то люди стойкие в вере и верные королеве и государству никогда не выкажут столь малой любви к государю, чтобы быть недовольными». И далее – про то, что времена ныне особые («extraordinary time»), каких уже давно не бывало. У. Рэли отметил, что «время ныне более опасное, чем в [15]88 году», поскольку тогда у испанцев не было безопасных путей отхода («had no place of retreat or relief») в случае провала операции, теперь же у них есть базы в Бретани и в Шотландии. А что касается трудностей сбора субсидии, то это более на словах, чем на деле[234 - The Journals. P. 493–494.].

В итоге 8 марта было объявлено решение: даровать королеве три субсидии, шесть десятин и шесть пятнадцатин. Выплаты должны были проходить в три приема на протяжении четырех лет (предполагалось собрать первую субсидию к следующему февралю, вторую и две пятнадцатины – спустя год, также в феврале, все остальное – в оставшиеся два года).

В тот же день депутация коммонеров во главе с Р. Сесилом отправилась к лордам, чтобы проинформировать их о решении нижней палаты, а также окончательно сгладить противоречия, возникшие из-за ее привилегии.

Коммонеры подтвердили, что «признают приоритет лордов как советников и пэров королевства, но оставляют за собой свою привилегию, поскольку они являются телом королевства (as being the boddie of the realme)». Р. Сесил также заверил верхнюю палату, что коммонеры готовы с радостью присоединиться к лордам в минуту опасности, чтобы принести Ее Величеству «ourselves, our goods, and lands, and lives». Ответ лордов был не менее любезен, они отметили рвение коммонеров («fervencie of zeale») в столь важном деле, пообещав и впредь заботиться о «теле и привилегиях (boddie and priviledge)» нижней палаты[235 - Proceedings. P. 116.].

«Такое обилие похвал, – отмечает О. В. Дмитриева, – безусловно, служит лучшим доказательством тому, что и верхняя палата, и королевские министры были довольны исходом дела и не усматривали в поведении коммонеров оппозиционности»[236 - Дмитриева О. В. Парламент и политическая культура в Англии. С. 259.]. Однако тут же она вынуждена констатировать: «Дальнейшая полемика о некоторых местах в преамбуле акта 14 марта убеждает в том, что в сессию 1593 года критический настрой по отношению к официальной финансовой политике был весьма ощутимым»[237 - Там же. С. 260; Proceedings. P. 122.]. Депутаты потребовали вычеркнуть из вступления к акту фрагмент, где сказано, что они приносят к ногам Ее Величества «самих себя, свои жизни и земли». И правильно – не стоит обещать слишком многого, а то, не приведи Господь, власть поймет это буквально.

10 апреля парламент завершил свою работу. В тот день Елизавета прибыла в палату общин. По обычаю, ее речь озвучил лорд-канцлер. Но в этот раз Ее Величество выступила также сама, поблагодарив парламентариев и заверив их, что, если бы не крайняя необходимость, она никогда бы не стала облагать своих подданных дополнительными налогами[238 - Proceedings. P. 173–174.].

Вместе с тем благостный тон ее парламентской речи скрывал крайнее возмущение Елизаветы речами тех, кто, по ее мнению, выступал против субсидии[239 - Ibid. P. 173.]. Три парламентария вызвали особый гнев королевы: Р. Бил, Г. Антон и Ф. Бэкон. За Антона вступился Эссекс, но безрезультатно, Елизавета более не желала ничего слышать о своем бывшем посланнике во Франции. Особенно ее возмутили слова Антона про «горшки и кастрюли», с которыми придется расстаться англичанам, чтобы уплатить налоги.

Что касается Бэкона, то Елизавета велела лорду Бёрли лично сообщить Фрэнсису о ее недовольстве, что тот и сделал. Бэкон выслушал дядю молча, но на следующий день отправил ему письмо, в котором разъяснил свою позицию, не пытаясь оправдаться:

«Я с сожалением узнал из вчерашней речи вашего сиятельства, что мое выступление в парламенте, продиктованное моей совестью и моим долгом перед Богом, Ее Величеством и государством, было воспринято как оскорбительное. Если бы оно было неправильно передано, я был бы рад сделать приятное вашему сиятельству, отказавшись от всего, что не говорил. Если бы меня неправильно истолковали, я был бы рад объяснить мои слова, чтобы устранить тот смысл, который я в них не вкладывал. Если бы я дал повод ложно истолковать мои чувства и приписать мне кем-то из завистливых или услужливых доносчиков стремление к славе или оппозиционности, это стало бы для меня большой обидой, тем большей, что характер моего выступления совершенно ясно показывает: я говорил прямо и по совести, а вовсе не ради выгоды и не с целью раскачать лодку… Да, всякое обложение, превышающее двойную субсидию, могло, как я полагал, поначалу казаться (по отношению к прецедентам) необычным (might appear to be extraordinary), и (в силу того, что это могло вызвать недовольство) оно не могло быть взыскано с беднейших слоев, хотя с другой стороны я хотел, чтобы оно было увеличено настолько, насколько, я полагаю, это может быть обосновано и т. д. Таково мое мнение, и я его не скрываю»[240 - F. Bacon to Lord Burghley in Excuse of his Speech in Parliament against the Triple Subsidy // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 1 (8). P. 233–234.]. Возможно, это была его вторая – и более существенная – ошибка, поскольку королеву раздражали не столько сами выступления Бэкона в парламенте, сколько его упорство в отстаивании правильности своей позиции.

Бэкон просил Бёрли не менять своего хорошего к нему отношения и помочь «вернуть благосклонность Ее Величества», которая для него (Бэкона) «дороже жизни (is to me dearer than my life)»[241 - Ibid. P. 234, n. 5.].

Фрэнсис, конечно, понимал, что его выступления в парламентских дебатах сильно и, может быть, надолго застопорили его придворную карьеру, тем более что Эссекс не стал его защищать перед Елизаветой (возможно, убедившись в бесплодности такой защиты на примере Антона). В какой-то момент Бэкон был готов отказаться от активной политической деятельности и обратиться к философским и научным изысканиям. Однако, подумав, решил, как выразились его биографы, «to give his fragile political career one last chance»[242 - Jardine L., Stewart A. Hostage to Fortune. P. 145.], сделав ставку на Эссекса, который в начале 1593 года стал-таки членом Тайного совета.

Карьерные поиски

Перед Бэконом, которого никак не устраивала карьера private lawyer, стояли две главные задачи – восстановить благорасположение королевы и получить должность генерального атторнея[243 - Такая возможность в принципе была, поскольку 4 февраля 1593 года скончался хранитель свитков (т. е. начальник судебных архивов) Д. Джерард (G. Gerard;?–1593) и его место должен был занять Томас Эджертон (Th. Edgerton; 1540?–1617), исполнявший в то время обязанности генерального атторнея.]. Именно эти задачи должен был решить Эссекс как патрон Бэкона.

В организованной графом кампании по служебному продвижению Бэкона последний надеялся вернуть хорошее отношение к себе дяди, барона Бёрли, воспользовавшись услугами его секретаря М. Хикса (Michael Hicks; 1543–1612) и своих племянников – Томаса и Роберта Сесилов.