Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

По этому эдикту протестанты получали свободу вероисповедания и могли отправлять культ везде, кроме Парижа и его пригородов. Им также оставили восемь крепостей и дали право поступать на королевскую службу. Однако этот эдикт вызвал недовольство со стороны непримиримых католиков, которые стали объединяться в борьбе против «еретиков». В 1576 году усилиями герцога Генриха Гиза локальные католические союзы объединились в общефранцузскую Католическую лигу (Ligue catholique) для борьбы с гугенотами и ограничения централизованной королевской власти. Однако Генрих III в ситуации, когда главная угроза власти католического короля исходила не столько от гугенотов, сколько от католической оппозиции, сумел перехватить инициативу и сам встал во главе Лиги.

В ноябре 1576 года король собрал в Блуа Генеральные штаты, в которых протестанты вообще не участвовали, и заявил о своей готовности бороться с еретиками, что означало фактически отмену эдикта в Болье. Итогом стала новая, шестая по счету, Религиозная война, в которой перевес оказался на стороне католиков. После нескольких месяцев войны король инициировал начало мирных переговоров в Пуатье и 17 сентября 1577 года был заключен мирный договор в Бержераке, который ограничил свободу вероисповедания для гугенотов, но сохранил за ними крепости на юге.

Если в религиозном плане Елизавета поддерживала гугенотов, то в плане политическом ей был выгоден союз с Францией. В этой ситуации назначение послом в католическую страну ярого протестанта было весьма рискованным ходом. Французский дипломат Жан Отман (Jean Hotman, Marquis de Villers-St-Paul; 1552–1636) написал трактат, где представил образ идеального посла. В этом сочинении он настаивал, что «протестант не годится для того, чтобы быть посланником при папском дворе и при дворе короля Испании»[67 - Hotman J. The ambassador. P. B 5r-v.]. Но в Лондоне считали иначе. «Не меняйте ваших манер только потому, что вы ступили на другую землю, – подбадривал нового посла У. Сесил. – Подтвердите вашими действиями хорошее мнение о вас, которое сложилось здесь за вашу веру и проницательность»[68 - Цит. по: Bevan B. The real Francis Bacon. P. 36–37.].

И Полет старался. Однако, чтобы оправдать надежды королевы и двора, ему надо было решить две проблемы: денег и времени. По прибытии в Париж, самый дорогой город Европы, сэр Эймиас очень быстро почувствовал, сколь тяжким грузом для его кошелька оказывается присутствие в составе посольства рекомендованных ему лиц. К примеру, провизия для людей и лошадей во французской столице стоила много дороже, чем в Лондоне, особенно вина. Ему пришлось также оплачивать разъезды его жены, почтовых лошадей и т. д. Но самыми обременительными оставались расходы на свиту (train). «Моя свита, – писал Полет еще до прибытия в Париж, – так велика, потому что в нее входят различные джентльмены, рекомендованные мне Ее Величеством, такие как магистр доктор Цезарь[69 - Речь идет о цивилисте Джулиусе Цезаре (Sir Julius Caesar; 1557/1558 —1636), сыне врача королев Марии I и Елизаветы I итальянца Чезаре Эйдельмаре (Cesare Adelmare;?–1569). Впоследствии Ф. Бэкон организует замужество своей овдовевшей племянницы Анны Хоган (Anne Hogan), внучки его отца (дочери Анны Бэкон, по мужу – Вудхаус [Woodhouse], за Джулиуса Цезаря. По некоторым сведениям, Бэкон умер на руках у Д. Цезаря. – И. Д.).], мистер Трокмортон[70 - Речь идет о сыне бывшего посла Елизаветы в Париже Н. Трокмортона Артуре, весьма распутном молодом человеке, да еще католике, которого Полет с радостью выпроводил в Англию спустя десять месяцев пребывания того в Париже. – И. Д.] и мистер Хиллиард[71 - Николас Хиллиард (Nicholas Hilliard; ок. 1547–1619) – английский художник, ювелир и иллюстратор манускриптов, прославившийся своими портретными миниатюрами, в том числе и Ф. Бэкона.Ты знаешь, Хильярда единый штрихДороже, чем саженные полотна, —писал о нем Джон Донн (пер. Г. Кружкова).Хиллиард прибыл в Париж вместе со своей молодой женой Эйлис. Возможно, Елизавета просила художника сделать портрет Франциска герцога Алансонского, с 1574 года герцога Анжуйского (Hercule Fran?ois de Valois, duc d’ Anjou et d’ Alen?on; 1555–1584), которого она называла «своим лягушонком». Вопрос, действительно ли Елизавета I Тюдор всерьез рассматривала перспективу брака с герцогом Алансонским, остается спорным. – И. Д.], не считая людей из моей компании (в которую входил и Ф. Бэкон. – И. Д.)»[72 - Public Record Office (The National Archives) E 407/73.].

Что касается времени, то посол должен был ежедневно, точнее ежевечерне, отправлять в Лондон подробные донесения обо всем, что ему удалось узнать, а также о том, кто и как его принимал (особенно при дворе). Донесения следовало отправлять королеве, секретарю (или секретарям) государства (с более откровенными формулировками), а также высшим государственным чиновникам (по их запросу), клеркам Тайного совета, своему патрону (или патронам) и т. д. К примеру, 19 февраля 1578 года Полет отправляет письма: королеве, госсекретарям (Ф. Уолсингему и Т. Вильсону) вместе и каждому из них по отдельности, лорду-казначею Бёрли, графам Уорвику и Лестеру, секретарю Тайного совета, своему предшественнику на посольском посту У. Дейлу, казначею королевской палаты Т. Хинеджу, одному активному чиновнику из западной Англии, важному придворному Томасу Лейтону, приходившемуся родственником королеве и проживавшему на острове Гернси (Guernsey), где он исполнял обязанности губернатора, и кому-то еще. Причем это не самый длинный перечень адресатов. И надо было не просто написать подробные донесения, но сделать это к определенному сроку (времени отправки почты). К этому сроку письма должны были быть написаны, зашифрованы (причем каждый адресат имел свой шифр) и скопированы в специальную книгу (Copy-book).

Полет так привык за время пребывания в должности посла писать письма, что не мог отделаться от этой привычки даже после возвращения в Лондон. «Я чувствую себя человеком не у дел, – жаловался он Уолсингему сразу по приезде из Парижа, – …я не могу отделаться от привычного распорядка жизни, когда я обязательно должен был что-то написать сэру Фрэнсису Уолсингему»[73 - Public Record Office (The National Archives) SP 78/3/52.].

Полет работал не просто много, но и методично, засиживаясь допоздна, пока все намеченные дела не были сделаны. Ф. Бэкон, помогавший ему в работе, перенял у посла многие полезные навыки, о чем с благодарностью вспоминал впоследствии: «Ничего нет опаснее для успеха дела, нежели показная распорядительность (affected dispatch). Она подобна тому, что у врачей именуется несварением (predigestion), а это всегда наполняет организм неусвоенной пищей и тайными зачатками болезней. Поэтому распорядительность в делах надобно мерить не временем сидения (sitting), но успехом дела. …Я знавал одного мудрого человека (имеется в виду Полет. – И. Д.), который при виде чрезмерной поспешности любил говорить: „Повременим, чтобы скорее завершить дело“»[74 - Бэкон Ф. Опыты или наставления нравственные и политические (гл. 25 «О распорядительности») // Бэкон Ф. Сочинения. Т. 2. С. 349–482; С. 405. В приведенной цитате я немного изменил перевод З. Е. Александровой.].

И еще об одной особенности посольской работы Полета и его окружения следует сказать. Я имею в виду места, в которых жили и работали дипломаты. Французский двор постоянно перемещался по стране. К примеру, когда в декабре 1576 года король и придворные переехали на несколько месяцев в Блуа, где собирались Генеральные штаты, английское посольство тоже отправилось туда. В марте следующего года двор, а за ним и посольство Полета переместились в Тур, а потом в Пуатье. Вообще же французы старались держать английских дипломатов на известном расстоянии от двора. Полет сетовал, что ни он, ни его люди ничего не знают о «многих жалобах, вражде и даже обвинениях – да, обвинениях! – в адрес короля»[75 - Calendar of State Papers, Foreign Series, 1574–1577. P. 420.].

Как уже отмечалось выше, не один Полет в английском посольстве страдал от недостатка денег. Фрэнсису тоже приходилось сильно экономить, о чем он сообщил, в частности, своему «cousin» (термин, часто использовавшийся в уважительном обращении к любому близкому другу, не обязательно родственнику, типа русского «брат») Томасу Бодлею (или Бодли; Thomas Bodley; 1544–1613), предлагая ему свои услуги по сбору информации, интересующей английское правительство.

Для подобного обращения Бодлей был идеальным адресатом. Он происходил из протестантской семьи джентри[76 - Фактически членом этой семьи в юном возрасте стал Н. Хиллиард.], которая в период реставрации католицизма при Марии Тюдор предпочла эмигрировать в Германию, а затем в Швейцарию, в Женеву, где Томас учился в кальвинистской академии. В этой академии он изучил, кроме теологии и латыни, также древнегреческий и древнееврейский языки (Бодлей впоследствии стал одним из лучших гебраистов своего времени). После восшествия на английский престол Елизаветы I семья вернулась в Англию и Т. Бодлей продолжил образование в Колледже Магдалины Оксфордского университета. В 1563 году он получил степень бакалавра искусств, а на следующий год стал полноправным членом Мертон-колледжа, где читал лекции по греческому языку.

В 1566 году он получает степень магистра искусств, а спустя три года избирается одним из прокторов университета. Кроме того, он исполняет функции университетского оратора (Public Orator), выступая на официальных церемониях.

«Однако, несмотря на склонность к наукам и несомненные лингвистические дарования, Бодлей не стремился к университетской карьере. В своем жизнеописании он вспоминал, что в молодости „посвящал время изучению множества предметов, не имея склонности заняться каким-либо по преимуществу“, и в конце концов решил покинуть университет (в 1576 году. – И. Д.) и отправиться (получив грант от своего колледжа в размере 6 фунтов и 13 шиллингов. – И. Д.) с познавательными целями на континент, „дабы изучить некоторые современные языки и расширить свой опыт в управлении делами, намереваясь в ту пору посвятить себя и все свои усилия публичному служению государству“ (The Life of Sir Thomas Bodley. Oxford, 1983. P. 4)»[77 - Дмитриева О. В. «Полезный член государства». С. 89. Более точная ссылка на автобиографию Бодлея: The Life of Sir Thomas Bodley, the Honourable Founder of the Publique Library in the University of Oxford. Oxford: Bodleian Library, 1983 (факсимильная копия издания: Oxford: Henry Hall, 1647). 16 p.].

Он посетил Францию, Италию, многие имперские города Германии, изучая нравы и политические институты этих стран, а также совершенствуясь в языках. Одновременно он выполнял за определенную плату разведывательные функции. По возвращении в Англию Бодлей получил место джентльмена-привратника (gentleman-usher) при королеве и в 1584 году становится членом палаты общин от Портсмута.

Бодлей ответил Бэкону не сразу, но согласием, не забыв вместе с письмом послать молодому человеку 30 фунтов («на ваше нынешнее довольствие (for your present supply)»), первый гонорар за будущую службу. Кроме того, Бодлей объяснил Бэкону, что от него требуется. Поскольку Франция – страна двух вероисповеданий, то Фрэнсису следует внимательно следить за отношениями между католиками и гугенотами, выяснять, кто поддерживает на местах каждую религиозную группу, как балансирует между носителями разных конфессий королевская власть, каковы мнения и настроения в обществе, интересоваться состоянием гаваней и городов, зданий, арсеналов, дорог, изобретениями («ingenious inventions») и т. д. Фрэнсис должен был собирать информацию и как англичанин, который готов служить интересам своей страны, и, что важнее, как христианин (точнее, англиканин), оберегающий свою Церковь от любых опасностей. Иными словами, Бодлей ждал от Бэкона не вульгарного шпионажа, т. е. не траты времени на «выуживание последних новостей, слухов, известий о придворных интригах (graces and disgraces), ибо все это может случайным образом измениться до того, как вы вернетесь домой», но более глубокой информации, касающейся «родственных связей, альянсов и состояний их знати, соотношения между количеством нобилей и чиновников, устройство их судов, их законы, как они принимаются и исполняются, насколько королевская власть оказывает влияние на принятие различных актов и распоряжений, как много у них налогов, податей и сборов в пользу короны, какие у них есть свободы и повинности, какова дисциплина в войске и какова готовность к войне, каково состояние дорог, что делается для увеличения торговли, поощрения искусств и мануфактур» и т. д.

Бодлей особо подчеркнул, что Фрэнсис не должен «попусту тратить свои душевные силы и бесценное время своего путешествия на собирание пристрастных мнений и суждений обо всем на свете, а также на уйму низменных пороков и манер людей, или же на общую испорченность этого времени, т. е. на все, что будет полезно лишь юмористам для их шуток и застольных бесед», нет, молодой человек должен направить «свой ум и усердие главным образом на то, чтобы наставлять себя во всех вещах, существующих между небом и землей, что принесет ему добродетель, мудрость и честь и что сделает его жизнь более полезной для его страны и его самого, более благоприятной для его друзей и более угодной Богу»[78 - Reliquiae Bodleiane: or some genuine remains of Sir Thomas Bodley. P. 364–369.].

И Бэкон старался, тем более что задание Бодлея расширяло его кругозор и давало богатую пищу для ума.

Как уже упоминалось выше, в конце 1577 года французский двор провел несколько месяцев в Пуатье, где король встречался с дипломатами и придворными Генриха Наваррского. Естественно, английское посольство тоже там присутствовало. В Пуатье Бэкон познакомился с молодым французом «большого ума, но несколько болтливым (juvene ingeniosissimo, sed paululum loquaci)», который постоянно «ругал манеры стариков и говорил, что если бы их мозги были видны так же, как их тела, то первые выглядели бы столь же кривыми, как последние»[79 - Bacon F. Historia Vitae et Mortis // Bacon F. The Works. Vol. 3. P. 327–502; P. 481.]. Кто это был – неизвестно, возможно, Максимильен де Бетюн (Maximilien de Bеthune; 1560–1641), впоследствии герцог де Сюлли (Duc de Sully), будущий глава французского правительства при Генрихе IV. Если так, то Бэкон мог узнать от разговорчивого придворного куда более интересные вещи, нежели состояние старческих мозгов. Кроме того, Фрэнсис свел знакомство с секретарем герцога Алансонского, тоже ценная фигура для выполнения его миссии и получения очередных 30 фунтов (а то и большей суммы).

Полет, оказавшись in loco parentis, весьма ответственно отнесся к своей роли. Он не только оплачивал в меру возможности расходы на содержание Фрэнсиса, но и нанял для него учителя. Поначалу то был некий мистер Данкамб (Duncumb), который стал наставником Бэкона и детей посла. Но Данкамб в октябре 1577 года вернулся в Англию, и Полет, не без труда, нашел ему замену. Приняв во внимание совет Ж. Отмана не нанимать учителей из местных жителей, поскольку они могут оказаться шпионами, посол пригласил в качестве schoolmaster для своих детей и Фрэнсиса… самого Жана Отмана. Выбор оказался весьма удачным. (Кстати, Ж. Отман впоследствии переведет на французский «Историю короля Генриха VII» Ф. Бэкона.)

За годы пребывания во Франции Бэкон подружился со многими членами посольства Полета, в частности с Томасом Фелиппесом, известным также как Филлипс (Thomas Phelippes; 1556–1625), выдающимся криптографом, работавшим на сэра Фрэнсиса Уолсингема (Sir Francis Walsingham; ок. 1532–1590). Фелиппес мог шифровать и расшифровывать тексты, написанные на основных языках, которыми пользовались правительства Западной Европы (французском, итальянском, испанском, немецком и латинском). Он прославился тем, что сумел раскрыть сложный код испанцев, благодаря чему английское правительство узнало детали плана завоевания Англии (правда, на это Фелиппесу потребовалось двадцать дней). Его звездным часом стало участие в разоблачении заговора Э. Бабингтона. Мария Стюарт, будучи в заключении в Шеффилдском замке, сумела в 1586 году начать (под контролем своего тюремщика Э. Полета) переписку с католиком Энтони Бабингтоном, в которой подробно обсуждался план ее освобождения и убийства Елизаветы I (по другой версии, Мария Стюарт была искусно вовлечена в эту переписку и заговор был спровоцирован агентами Уолсингема). Письма Бабингтона были зашифрованы и их содержание стало известно в Лондоне благодаря усилиям Фелиппеса, сумевшего подобрать ключ к шифру. У Фелиппеса был еще один талант, который разведка Уолсингема также широко использовала: криптограф мог подделывать любой почерк. В сочинении «De augmentis scientiarum» (1623) Бэкон рассказывает о шифре, изобретенном им «еще в ранней юности, в бытность нашу в Париже»[80 - Бэкон Ф. О достоинстве и приумножении наук // Бэкон Ф. Сочинения. Т. 1. C. 81–524; С. 323.]. Разумеется, этот шифр появился благодаря его общению с Фелиппесом.

Дружеские отношения связали Бэкона с художником-миниатюристом Н. Хиллиардом. Последний должен был возвратиться в Англию в начале 1578 года, но по каким-то причинам задержался в Париже до октября 1578. В результате мы сейчас можем любоваться замечательным портретом юного Ф. Бэкона работы Хиллиарда, с надписью: «Пусть считают достойным изображение его лица, но я предпочитаю ум в его 18 лет».

И все-таки, какой бы насыщенной ни была жизнь Ф. Бэкона во Франции, какие бы замечательные письма ни писал о нем посол Полет, сэр Николас был недоволен. Не так представлял он поездку сына на континент. Бэкон старший надеялся, что Фрэнсис получит глубокие знания в области права и усовершенствует владение иностранными языками, в первую очередь французским. И если с языками все обстояло более или менее неплохо, то получить глубокие юридические познания в условиях суматошной жизни перегруженного работой и плохо финансируемого посольства было невозможно. Да, и Полет это понимал. Обдумав разные варианты, сэр Николас в начале 1578 года пришел к выводу, что лучше всего будет отдать сына под опеку профессионального юриста. Н. Бэкон уже давно лелеял идею введения специальной программы по подготовке гражданских служащих, которая предусматривала не только теоретическое, как в Оксфорде и в Кембридже, но и практическое изучение как римского права, так и common law, а также других предметов, необходимых дипломатам и государственным чиновникам. В 1530-х годах он по приказу Генриха VIII составил проект нового, пятого Inn of Court для реализации такой программы. Однако дальше разговоров дело не пошло, но отголоски этого проекта можно найти в различных идеях сэра Николаса: о реформировании common law, о рационализации финансовой системы королевства, о создании академии под протекторатом короны и т. д. И в своем младшем сыне, умом и способностями заметно превосходившем и Энтони, и своих сводных братьев, Н. Бэкон видел последнюю надежду подготовить хотя бы одного идеального или близкого к таковому профессионала на государственной службе, идеального тюдоровского statesman. Передавая сына на обучение опытному юристу, сэр Николас надеялся, что Фрэнсис сможет познакомиться именно с практикой работы судов на континенте[81 - Amias Paulet to Nicholas Bacon, 24 January 1578. Bodleian Library. Add. MS C.82, fos. 7b–8a.]. Мы не знаем, кто стал новым наставником Ф. Бэкона, но бесспорно, что полученный им опыт сказался в его проекте кодификации английских законов по французской модели (1593), а также в планах реформирования английского законодательства, изложенных в «Proposition… Touching the Amendment of the Laws» (1616)[82 - Bacon F. Proposition to his Majesty by Sir Francis Bacon, Knight, his Majesty’s Attorney-General, and one of his Privy Council; touching the Compiling and Amendment of the Laws of England // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 6 (13). P. 61–71.].

Фрэнсис не только пассивно исполнил волю отца, у него были и свои представления, что ему надлежит делать. Так, в январе 1578 года он обращается к Полету, прося изложить сэру Николасу его, Фрэнсиса, «мнение о возможности поездки в Италию». Вопрос непростой, потому что в Англии скептически относились к поездкам молодых людей в эту страну: пребывание там могло испортить их нравы, а главное – страна сугубо католическая и это само по себе было опасно. И если уж давать разрешение на такую поездку, то отправлять юношей туда следовало только с опытным наставником. В случае же Ф. Бэкона было еще одно затрудняющее поездку обстоятельство – он был сыном не просто протестанта, но лорда-канцлера Англии, т. е., говоря языком более поздней эпохи, в Лондоне боялись провокаций. Все эти доводы – протестанту опасно быть там, где «инквизиция в силе», а протестанту по имени Фрэнсис Бэкон вдвойне – Полет изложил в письме сэру Николасу. И тот, разумеется, с послом согласился.

К концу 1578 года Полет смертельно устал от своей миссии во Франции. Чем больше он знакомился с этой страной, тем более разочаровывался в человеческой природе вообще. Во Франции – писал он одному из своих лондонских корреспондентов в декабре 1577 года – «кровавые и жестокие действия превратились в игры и развлечения»[83 - Copy-book of Sir Amias Poulet’s Letters. P. 247.], а несколько ранее, в послании королеве, выразился еще более определенно: «французские тонкости и коварство столь глубоки, что иностранцу очень трудно, а то и невозможно обнаружить дно»[84 - Ibid. P. 5.]. Положение Полета в 1578 году осложнилось тем, что Франциск Алансонский (а с 1576 года еще и герцог Анжуйский) вновь поднял вопрос о женитьбе на Елизавете I, и посол, вопреки своим протестантским убеждениям, должен был вести переговоры о возможном брачном союзе королевы с герцогом-католиком.

В декабре 1578 года Полета постигло несчастье: в уличной потасовке погиб его старший сын, с которым посол связывал большие надежды. Опасаясь за свое психическое состояние, Полет в удвоенной силой стал просить Лондон прислать себе замену. Новый посол, сэр Генри Кобэм (Sir Henry Cobham; 1537–1592), прибыл только в ноябре 1579 года. Полет поторопился покинуть Париж, согласившись принять золотую цепь – подарок французского короля – только после того, как отъедет от столицы на приличное расстояние.

Ф. Бэкон возвратился в Англию раньше, в конце марта 1579 года. Хотя формально он мог быть за границей до июня, смерь отца вынудила его ускорить отъезд. Когда в феврале скончался сэр Николас, Фрэнсис обсуждал вопрос о таинственной связи между людьми близкими по крови, когда один чувствует, что с другим что-то случилось или случится. На эти размышления его навел дурной сон. «Я помню, – вспоминал Ф. Бэкон много лет спустя, – что, находясь в Париже, когда мой отец умирал в Лондоне, я за два или три дня до его кончины, увидел сон, о котором рассказал нескольким английским джентльменам, будто дом моего отца в деревне был весь оштукатурен черным раствором»[85 - Bacon F. Sylva Sylvarum: or A Natural History. In ten centuries // Bacon F. The Works. Vol. 5. P. 7–164; P. 155.].

«Другие, хладные мечты, другие, строгие заботы» [86 - Пушкин А. С. Евгений Онегин. Глава 6, XLIII.]

Наверно, тот, кто создал нас с понятьем
О будущем и прошлом, дивный дар
Вложил не с тем, чтоб разум гнил без пользы.

    У. Шекспир. Гамлет [87 - Шекспир У. Гамлет. Действие IV. Сцена 4. Пер. Б. Пастернака.]

«Труд, отягченный мелочным расчетом»[88 - Вордсворт У. В капелле королевского колледжа в Кембридже. Пер. Г. Кружкова.]

Вернувшись из Франции, Фрэнсис принял должность барристера в Грейс-Инн, на которую был назначен еще в июне 1576 года, до своей поездки на континент. Неизвестно в точности, где именно он жил в течение двенадцати месяцев после приезда в Лондон, за исключением того, что какое-то время он находился в Лестер-хаусе[89 - В 1593 году мать графа Эссекса, Летиция Ноллис продала Лестер-хаус сыну и особняк стал называться Эссекс-хаус.] и только в мае 1580 года поселился в Грейс-Инн, продолжая заниматься составлением и расшифровкой разведывательных отчетов для Уолсингема, Бёрли и королевы.

Его брат Энтони, который, согласно завещанию сэра Николаса, мог вступить в права наследования только через три года, решил отправиться на континент, но самостоятельно, без наставника, чтобы не испытывать никаких ограничений. Как и его сводный брат Эдуард, Энтони решил не участвовать в склоках родственников, деливших наследство его отца. В декабре 1579 года Энтони отбыл во Францию. Для поездки он должен был получить разрешение французского посла в Лондоне и своего дяди лорда Бёрли, который согласился дать племяннику также несколько рекомендательных писем. В начале первого такого письма Бёрли писал, что Энтони является сыном покойного лорда-канцлера и приходится ему, Бёрли, родственником по материнской линии, после чего следовала фраза: «после смерти его [Энтони] отца забота о воспитании его и его брата (the care of the bringing up of him and his brother), согласно завещанию его благородного и доброго родителя, была возложена на меня» и далее о том, что он, лорд Бёрли, не возражает против поездки племянника во Францию. Однако, подумав, сэр Уильям решил выразиться не столь определенно, убрав слова «о воспитании (of the bringing up)». В результате осталось менее обязывающее выражение: «забота о нем и о его брате (the care of him and his brother)»[90 - Public Record Office (The National Archives) SP 78/3, fol. 166a – b (art. 67).]. Эта поправка говорила о многом: Бёрли не желал брать на себя чрезмерное попечение об амбициозных племянниках, у него рос собственный сын, которому тогда уже исполнилось 16 лет и которого лорд Бёрли решил продвигать на высокие государственные должности, что с успехом и делал.

Во Франции, где Энтони занимался главным образом шпионажем, ему так понравилось, что вернуть его на родину стоило больших трудов и времени: он вновь ступил на английскую землю только в феврале 1592 года.

Пока Энтони охотился на континенте за чужими секретами, его брат Фрэнсис стал в 1581 году членом палаты общин[91 - Epstein J. J. Francis Bacon: a political biography. P. 25, 32 n. 7.], а в июне 1582 года – utter barrister, т. е. младшим барристером, не имеющим звания королевского адвоката и выступающим в суде «за барьером». Однако его юридические способности были замечены. К примеру, в сентябре 1587 года члены Тайного совета пожелали получить юридическое заключение по интересовавшему их вопросу от генерального атторнея (прокурора), генерального королевского солиситора (адвоката) и… «Mr. Francis Bacon, Esq». В феврале 1587 года Бэкон получает «dining privileges» ридера (старшего барристера) и вскоре становится бенчером в Грейс-Инн. Следует отметить, что очень немногим барристерам удавалось стать бенчерами в их судебный иннах, да еще в 26 лет. В ноябре 1587 года его снова избирают ридером в Грейс-Инн[92 - В обязанности ридера входило чтение лекций по отдельным правовым вопросам. Бэкон выбрал тему, касавшуюся правовых вопросов распределения церковью бенефиций.]. В декабре 1588 года двадцатисемилетний Бэкон был введен в состав правительственной комиссии по реформированию английского законодательства[93 - Marwil J. The Trials of Counsel. P. 65.].

С самого начала своей публичной жизни и Энтони, и Фрэнсис, который по удачному выражению А. И. Герцена, «изощрил свой ум общественными делами» и «на людях выучился мыслить»[94 - Герцен А. И. Письма об изучении природы. Письмо седьмое. Бэкон и его школа в Англии // Герцен А. И. Собрание сочинений. Т. 3: Дилетантизм в науке. Письма об изучении природы. 1842–1846 (1954). С. 254.], ловко играли со своими потенциальными патронами, настраивая их друг против друга – Бёрли против Лестера, Лестера против Уолсингема, – но ни от одного из них братья так и не получили долгосрочного патроната, которого ожидали и в котором нуждались. Однако ситуация при дворе со временем менялась и вскоре появилась кандидатура, на которую Бэконы могли сделать и сделали ставку. Речь идет о Роберте Деверё, 2-м графе Эссексе (Robert Devereux, 2nd Earl of Essex; 1565–1601).

Р. Деверё был воспитанником лорда Бёрли, пока его мать, Летиция Ноллис (Lettice Knollys; 1543–1634), овдовевшая в 1576 году, не вышла спустя два года замуж за Роберта Дадли, 1-го графа Лестера (Robert Dudley, 1st Earl of Leicester; 1532–1588), что шокировало Елизавету[95 - Граф Дадли был помещен под домашний арест, а Летиция Ноллис, названная королевой «волчицей» (Елизавета любила зоологические образы), удалена от двора.]. В 1585 году Эссекс отправился вместе с отчимом в Нидерланды завоевывать славу. Там он подружился с сэром Филипом Сидни (Philip Sidney; 1554–1586), известным поэтом, а также дипломатом и общественным деятелем[96 - Ф. Сидни некоторое время служил английским послом при дворе императора Рудольфа II Австрийского. Он был автором пасторально-рыцарского романа в прозе и стихах «Аркадия», первого английского цикла сонетов «Астрофил и Стелла», а также трактата «Защита поэзии». В 1585 году Елизавета назначила его комендантом порта Флашинг в Нидерландах.]. Во время этой кампании Лестер произвел юного графа в рыцари. Кроме того, отчим доверил Роберту командование своей кавалерией. Позднее Эссекс писал другу: «Если Вам случится воевать, помните, что лучше сделать больше, чем недостаточно, ведь за первыми шагами молодого человека наблюдают особенно пристально. Хорошую репутацию, завоеванную однажды, легко удержать, а исправить первое неблагоприятное впечатление непросто»[97 - Цит. по: Дмитриева О. В. Елизавета Тюдор. С. 233.].

По мере возвышения нового фаворита стареющий Лестер отходил на второй план и, вернувшись в 1587 году из Нидерландов, убедился, что его влияние при дворе заметно ослабло. В июне этого года Елизавета назначила на должность королевского шталмейстера (конюшего; The Master of the Horse), которую ранее занимал Лестер, графа Эссекса. Это была третья по своему значению должность королевского двора, которая давала своему обладателю право личного доступа к королеве. Вскоре, в сентябре 1588 года, граф Лестер умирает от лихорадки. В 1590 году Елизавета сделала Эссексу поистине королевский подарок – она передала ему монополию на торговлю в Англии заморскими сладкими винами, которой раньше владел Лестер[98 - Несколько слов следует сказать о монополиях. Корона выдавала – чаще всего за деньги, но иногда дарила (отдельным лицам или кампаниям) так называемые letters patent (грамоты), дававшие получателю монопольное право на производство и продажу определенных товаров и оказание определенных услуг. Первый такой патент сроком на 20 лет был выдан Генрихом VI в 1449 году одному фламандцу на производство цветного стекла для Итон-колледжа. Кроме королевских монополий, связанных с горнорудным, металлургическим и иными производствами, например с изготовлением орудий, пороха и т. п., существовали десятки монополий, создание которых не имело ничего общего с «государственной пользой», но объяснялось исключительно фискальными соображениями двора и финансовыми интересами придворных. Со временем особо выгодные «монополии» стали получать лица, близкие к монарху (как, например, Бекингем и его родственники), при этом монополии охватывали наиболее важные товары (скажем, соль) и услуги (например, монополия на содержание постоялых дворов). Впервые монопольные патенты оказались в центре внимания палаты общин в последние годы правления Елизаветы. Борьба против монополий в парламентах Елизаветы достигла такого накала, что в 1601 году корона вынуждена была пойти на аннулирование многих патентов.]. Кроме того, она произвела нового фаворита в кавалеры ордена Подвязки. После смерти Лестера многие убеждали Эссекса взять все полномочия его отчима[99 - Martin J. Francis Bacon, the State and the Reform of Natural Philosophy. P. 48.].

Эссекс был, действительно, натурой харизматической. Современник описывал молодого графа как высокого, привлекательного молодого человека, с чистой кожей, черноглазого, с характерной прической – черные волосы, «тонкие и короткие, за исключением локона под левым ухом, который он лелеял и заплетал, пряча его под гофрированный воротник на шее. Он единственный, кто пользовался услугами брадобрея; волосы на подбородке, шее и щеках, которые росли очень медленно, он обычно подрезал ножницами каждый день». Граф был элегантен, носил при дворе и у себя дома «белую или черную тафту или сатин; две, а иногда и три, пары шелковых чулок с черным шелковым плащом… черную шляпу с простой черной каймой; стеганый камзол из тафты летом; алый камзол и иногда оба, зимой»[100 - Lives and Letters of the Devereux, Earls of Essex. Vol. 2. P. 215–216.]. Его характер как нельзя лучше определяют слова шекспировского героя: «Ревнивый к чести, забияка в ссоре, готовый славу бренную искать хоть в пушечном жерле»[101 - Шекспир У. Как вам это понравится (Действие II. Сцена 7) / Перевод Т. Л. Щепкиной-Куперник, редакция 1937 // Шекспир У. Полное собрание сочинений. Т. 5 (1959). С. 47. (В оригинале: «Jealous in honour, sudden and quick in quarrel, Seeking the bubble reputation Even in the cannon’s mouth»).].

Эссекс нашел в Бэконе те качества, которые отсутствовали у него самого, – холодный ум (и вообще, ум, дефицит которого у графа отчасти компенсировался избыточной эмоциональностью), осторожность политика, широкий кругозор и талант мыслителя. Что нашел Бэкон в Эссексе, думаю, после сказанного, объяснять не надо. Объединяла же их общая цель – укрепить (а для Бэкона – получить) высокое положение при дворе. Конечно, ни у кого из них не было иллюзий относительно придворных нравов. Оба прекрасно понимали, что елизаветинский двор – это не только средоточие гуманистической культуры и образованности, но и арена тайных и явных интриг, взаимного шпионажа, доносов, коррупции и сервилизма. В одном из писем Энтони Бэкона приводится весьма популярное в те дни четверостишие, характеризующее нравы двора:

Льстить, лицемерить, лгать, угождать —
Вот, Джонни, пути, чтоб здесь процветать!
Коль рабство такое не по тебе,
В деревню, домой возвращайся к себе![102 - Цит. по: Bevan B. The real Francis Bacon. P. 80. Перевод В. М. Карева (Карев В. М. Фрэнсис Бэкон: Политическая биография. С. 157).]

Но в деревню никто не хотел.

Из книги О. В. Дмитриевой «Елизавета Тюдор»:

«Постепенно он [Эссекс] стал одним из тех немногих избранных, кто накоротке допускался в ее [Елизаветы] покои. Его друг и помощник Энтони Бэгот с нескрываемым торжеством писал отцу, что королева ни на шаг не отпускает графа от себя, „только с ним вдвоем просиживает по вечерам за картами или какой-нибудь другой игрой, так что к себе он возвращается только под утро, когда начинают петь птицы“. Что бы это ни означало на самом деле, в глазах всего двора Эссекс стал ее признанным фаворитом. Лунная богиня, повелительница вечерней зари, пятидесятичетырехлетняя Цинтия избрала себе нового, двадцатилетнего поклонника, как всегда безошибочно угадав в нем лучшего и достойнейшего…

Но если кто-нибудь, и в первую очередь сам юноша, полагал, что ему не придется делить ее расположение с другими, он горько заблуждался. Она по-прежнему играла с поклонниками в кошки-мышки, держа всех в мягких кошачьих лапах, то поощряя, то награждая неожиданными шлепками. Один из елизаветинских царедворцев, Р. Наунтон, как-то проницательно заметил: „Она управляла… при помощи группировок и партий, которые сама же и создавала, поддерживала или ослабляла в зависимости от того, что подсказывал ее рассудок… Она была абсолютной и суверенной хозяйкой своих милостей, и все те, кому она оказывала расположение, были не более чем держатели по ее воле и зависели только от ее прихоти и собственного поведения“»[103 - Дмитриева О. В. Елизавета Тюдор. С. 233–234.].

Фрэнсис Бэкон в описанной ситуации возвышения нового фаворита проявил характерную для него прозорливость, прекрасно понимая, что для получения возможности проявить свои способности необходимо доверие королевы, добиться которого можно было только удачным выбором патрона. Не став дожидаться смерти Лестера, Бэкон открыто продемонстрировал свою поддержку Эссексу, рассчитывая на патронат юного графа. Это ясно видно из письма Бэкона Лестеру от 11 июня 1588 года, за три месяца до смерти последнего. Бэкон просит графа поддержать прошение Эссекса о его (Бэкона) продвижении по службе. Из этого письма видно также, что именно Эссекс стал основной движущей силой в карьере будущего лорда-канцлера Англии[104 - Calendar of the Manuscripts of the Most Honourable the Marquess of Bath. Vol. 5: Talbot, Dudley and Devereux papers 1533–1659. P. 210.].

Их тесное сотрудничество началось, по-видимому, в 1590 году, или в начале 1591 (хотя начало патроната Эссекса относится ко второй половине 1580-х годов). Спустя четырнадцать лет Бэкон напишет об Эссексе: «я тогда считал его самым подходящим инструментом, необходимым для блага государства (the fittest instrument to do good to the state). И поэтому я усердно работал для него, работал так, как, я думаю, редко случается у людей, ибо я не только трудился со всем усердием и тщанием над тем, что он мне поручал, – касалось ли то совета или чего другого, – но и, пренебрегая службой королеве, заботами о моем будущем и, некоторым образом, моим призванием, неустанно давал ему советы и раздумывал, в меру своего понимания, своей способности суждения и своей памяти, обо всем, что могло иметь отношение к чести, состоянию и службе его светлости»[105 - Bacon F. Apology in Certain Imputations Concerning The Late Earl of Essex; in a letter to Lord Montjoy, now Earl of Devonshire // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 139–160; P. 143.].

Действительно, Бэкон составляет для Эссекса многочисленные проекты и предложения, которые последний от своего имени представляет Елизавете. Но надо отдать должное и графу. Он употребляет все свое влияние, чтобы обеспечить продвижение Бэкона по служебной лестнице. Да и сам Бэкон не сидел сложа руки. Еще до сближения с графом он кое-чего добился. К примеру, ему дают правительственные поручения. Скажем, в августе 1588 года он был включен в состав комиссии из девяти человек, которая должна была опросить католиков, захваченных в плен после разгрома «Великой и славнейшей армады»[106 - Acts of the Privy Council of England. Vol. 16: 1588 (1897). P. 235–236 (Privy Council Register, 14 Aug. 1588).]; в декабре того же года его, вместе с тремя юристами Грейс-Инн, привлекают к экспертизе проекта выявления «излишних или неудачных (defective)» законов, которые могли бы быть отменены или изменены. Последнее поручение свидетельствовало о том, что de facto Бэкон стал юридическим советником короны[107 - Ibid. P. 417 (Privy Council Register, 27 Dec. 1588).].

Более того, в последующие пять лет он становится все более заметной фигурой в английских парламентских, адвокатских и политических кругах. Удачный патронат, а также личные таланты и усилия приносят свои плоды. 29 октября 1589 года лорд Бёрли делает следующую пометку в своем дневнике: «пожалование Фрэнсису Бэкону должности секретаря Совета в Звездной палате (a grant of the office of the Clerk of the Councel in the Star Chamber to Francis Bacon)». И действительно, соответствующее свидетельство (patent) было выдано 16 ноября того же года[108 - British Library Cotton MS Titus C: X.93; сам патент хранится в Лондоне, в Public Record Office (после слияния в 2003 году этого архивохранилища с Historical Manuscripts Commission была сформирована новая структура: The National Archives), SO 3/1 fol. 211b.].