Искусство широкого взгляда. Основы практического изучения рисунка и живописи по системе П. П. Чистякова

Когда он закончил, и отставил планшет, в сравнении с натурой я увидел, что в рисунке один из предметов, выстроенный учителем, четко стоял на плоскости.

– Строй все формы относительно плоскости стола, и при этом, не забывай проверять себя, – громко произнес Конотопов и вручил мне мой карандаш с ластиком.

Я был в восторге от его работы. Меня удивляло, с какой легкостью, с какой уверенностью он все делает. Я попробовал сделать все, как делал учитель, но его манера для меня была непривычной, и я продолжил вести рисунок по-своему.

Введя несколько исправлений, я отставил планшет к постановке. Учитель, в этот момент, оказался рядом. Сделав мне несколько замечаний, он предложил мне проверить мою работу. Я не возражал.

В этот раз, он не стал проверять и исправлять по отдельности каждое направление линий, а сразу все внесенные мной изменения. Чуть тронув одно направление формы, он сразу переходил к другому, параллельному.

Прошлый раз, я стоял за учителем, и мог видеть только то, как он держит в руке карандаш и вводит им исправления в моей работе. Сейчас же, я сел справа от него, и с его уровня зрения мог лучше пронаблюдать за его работой. В тот самый момент, когда Конотопов взялся проверять мою работу, меня сразу привлекло то, как он смотрит – я мог поклясться, что он не смотрит не на работу ни на натуру. Его глаза, как на шарнирах, дергались в разные стороны. При этом он давал вполне разумные объяснения в контексте построения рисунка. Конотопов порекомендовал мне строго проверять места и направления всех форм от ближайшей точки к дальней и также строить предметы на плоскости.

– Веди линию не к себе, а от себя. И как красиво ты это выполнишь значения не имеет, главное, поставить перед собой задачу рисовать от ближайшей точки к дальней. Сравнивай все направления форм в отношении между собой. – сказал Конотопов.

– Для меня привычнее провести линию к себе, – заявил я.

– Дело не в привычке, а в принципе, – сухо ответил Конотопов.

– Ну, а какая разница к себе или от себя? – спросил я.

– Когда ты строишь форму от ближайшей точки к дальней, в тебе развивается чувство пространства и перспективы. А когда рисунок ведется так, как это делаешь ты, то есть линии вести к себе, чувство пространства притупляется, и все рисование сводится к техническому методу исполнения.

– Веди линию не к себе, а от себя – повторил учитель и продолжил, – Тем самым определится твоя связь с пространством между формами. Из-за отсутствия в тебе чувства пространства, твой рисунок становится схематичной, силуэтной копией натуры – пояснил Конотопов.

Его объяснения мне показались, вполне логичны, и я решил попробовать в своей работе провести несколько направлений от себя в пространство. Конотопов стоял и наблюдал за моей работой. Я сделал несколько попыток, после чего он проверил меня.

– Проводя эти линии, ты не ставил перед собой задачи, провести их не с чувством пространства, а просто прочертил их от себя в сторону убывания по перспективе. Ты даже выразил это нажимом на карандаш. Ближний край – тверже нажим на карандаш и линия получилась толще, дальний край – мягче нажим и линия прозрачней, – с улыбкой заметил Конотопов. – Это и есть схематическое рисование – объяснил он. За тем, учитель указал на линии, внесенные им при исправлении моей работы, и сказал: – В этих линиях, как ты видишь, отсутствует тот технический прием, который используешь ты, но эти линии, как ты убедился, верны потому, что они выстроены в отношении между собой, с чувством пространства.

Меня поражала его убежденность. Его слова, в полной мере соответствовали его действиям, и я не мог с ним спорить. Но все же, меня тревожил один вопрос – как он, с такой легкостью находит ошибки в моем рисунке, и с абсолютной уверенностью их исправляет.

Он продолжал свои объяснения, но я его уже не вникал в его слова. Мое настроение было подавлено. Своей правотой, он зацепил во мне что-то, что стало постепенно сдаваться. В какое-то мгновение наши взгляды столкнулись. В его взгляде присутствовало абсолютное спокойствие, я чувствовал его духовное превосходство и силу. Я не выдержал этого взгляда и, с непоколебимым видом гордо отвел глаза в сторону натюрморта. Видимо он понимал, что со мной происходит. Он молча, стоял рядом со мной перекатываясь с носка на пятку. Так, мы простояли не больше минуты, а потом прозвенел звонок окончания урока.

В одно мгновение меня посетила какая-то странная усталость и тоска, которые превратились в бесконечное чувство тревоги. В груди все сжалось. Чтобы как-то развеять свое подавленное настроение я прошелся между мольбертами учащихся нашей группы, рассматривая их работы, за тем я вышел из аудитории в коридор. Там из-за большого скопления студентов было довольно шумно, вся эта суета меня отвлекла от моего внутреннего конфликта. Теперь я был спокоен. Я прошелся по этажу, и по звонку вернулся в аудиторию. Конотопов стоял возле моего мольберта и беседовал с одним из своего ученика. Я сел на свое место и прислушался, о чем говорит учитель. Конотопов говорил о том, что все созданное природой, имеет индивидуальную форму. Все листья на одном дереве одинаковые, и в тоже время, ни один лист из всех растущих на этом дереве не похож на остальные. Каждый лист на дереве занимает свое место под солнцем и в тени, каждый из них по-своему развивается и опадает в свое время. В мире каждая форма имеет свое начало, развитие и конец. Даже все то, что создано человеком, имеет свое положение в пространстве. Чтобы понять истинное положение вещей, необходим способ восприятия мира, который позволил бы нам раздвинуть рамки привычного взгляда.

– А как это относится к рисунку – поинтересовался один из учеников.

– Все настоящие строится по законам природы, а в частности по закону восприятия. Это и увидели старые мастера. Весь фокус построения рисунка состоит в особой постановке взгляда на натуру. – сказал Конотопов и продолжил: – При рисовании, мы рассматриваем натуру так, как научились о ней думать. То есть, мы видим яблоко в форме шара, а голову человека представляем в яйцевидной форме, в форме вазы, мы находим несколько геометрических фигур, и так далее. Такое, стереотипное понятие заводит в тупик.

– Нас научили рациональному, геометрическому разбору всех предметов и человека в том числе – повторил учитель и продолжил: – В результате, мы подчинили свое сознание такому восприятию натуры, которое ограждает нас от истинного понимания природы.

* * *

В период учебы, как у меня, так и у любого начинающего практикующего широкий взгляд, возникала проблема перестройки с общепринятого понятия о рисовании, на учебу по системе Чистякова. Методика, с которой подходил к ученикам Конотопов, резко отличалась от той, по что я был обучен в ДШК. Раньше, когда я учился в детской художественной школе, я слышал о школах Кордовского, Чистякова, и Ашбе, но разницы в них никакой не находил. Мне казалось, что все говорят об одном и том же. Даже не было речи о различных способах восприятия. Больше всего я слышал о различных технических методах исполнения, и учился копировать их.

Система Чистякова, с принципиальным изменением взгляда на натуру, подводила к абсолютно нестандартным техническим решениям. Именно техника исполнения привлекала меня больше всего, но как я не пытался копировать манеру учителя, я оставался на том же уровне. Конотопов никогда не говорил о том, как надо накладывать штрих или какие цвета красок смешать и как красиво положить мазок. Он больше говорил о том, как надо посмотреть на натуру, и, полагаясь только на свои чувства, проводить все направления форм, не привязываясь к результатам технического выполнения своей работы. Лично я тогда вообще не понимал, о чем говорил преподаватель. Я выполнял свои работы так, как умел. Но мое самодовольство всегда брало верх, когда я видел, что мои работы по уровню уступали остальным.

– Я не имею представления как дальше вести работу – сказал я учителю, когда он в очередной раз подошел ко мне.

– Что ж, давай посмотрим, что у тебя не идет – предложил он.

Я охотно уступил ему место, и отставил свой планшет к постановке.

– Ну-ка, смотри вместе со мной, – строго сказал учитель, – Что не соответствует в твоей работе с натурой? Что необходимо исправить? – громко, с вопросом обратился ко мне Конотопов.

Я не знал, что ему ответить. Тогда, он подсказал, что еще не все предметы стоят на своих местах. Одна из сторон куба, слишком развернута в перспективе относительно другой, и его вершина, соответственно, выстроена неверно. Я рассмотрел свою работу, но ни чего подобного не заметил. Он сказал, что я не вижу своих ошибок лишь потому, что слишком привязан к результатам своей работы.

– Посмотри на куб не так, как ты привык смотреть на натуру, а посмотри на него через весь натюрморт, – предложил мне Конотопов. – Посмотри широко, не фокусируя взгляда на предмете – пояснил он. Я попробовал это сделать, но у меня глаза скосились, и все поплыло цветными пятнами.

Из-за непривычной постановки зрения, с восприятием, возникали затруднения. Поэтому, Конотопов говорил, что смотреть надо просто, не напрягая зрение. Учитель также сказал о том, что расфокусированный взгляд позволит уловить все предметы разом, и понять, как они строятся относительно друг друга.

– Ты можешь видеть два предмета так, чтобы удерживать их в фокусе, а не разглядывать их по одиночке? – с вопросом обратился ко мне Конотопов.

Для своего внимания я выбрал белесую стену и драпировку. Убедившись в том, что я могу рассматривать предметы так, как советует учитель, я сказал ему об этом.

– Хорошо! Теперь, также, посмотри и определи их по тону и по цвету – предложил Конотопов.

Я попытался сделать так, как он велел. С минуту, глядя на натюрморт, я никак не мог сосредоточиться. От напряжения, у меня затекла шея, глаза стали щурится.

– Да не щурься ты, а широко посмотри, – усмехнувшись, сказал Конотопов и локтем толкнул меня в бок. От неожиданности я вздрогнул и вытаращил глаза. Сидевшие рядом со мной ученики, наблюдая за мной, затряслись от смеха.

Так я познакомился с широким взглядом – особым способом восприятия системы Чистякова.

* * *

Конотопов часто знакомил нас с репродукциями учеников Чистякова. На примере их работ учитель всегда рассказывал о построении рисунка. Однажды, Вячеслав Геннадиевич показал репродукцию работы И. Репина[4]. Рисунок был выполнен в мастерской художника, во время одного из рисовальных вечеров, которые устраивались коллегами Репина, или самим Репиным. Это была кратковременная зарисовка, на которой изображены участники мероприятия среди которых был художник Василий Суриков.

– Кузнецов, Бодаревский, Остроухов и Матвеев куда смотрят? – с вопросом обратился Конотопов к аудитории учеников.

– В свой рисунок – однозначно ответили ученики.

– A Суриков куда?

Было очевидно, что этим примером Геннадиевич хотел сказать, как надо правильно смотреть.

– Обратите внимание, – продолжил учитель, – как Репин в своей работе характеризует каждого рисовальщика. Все они разные по характеру и по состоянию, а объединяет их работа. Вот только четверо уткнулись в свои рисунки. Они любуются процессом своей работой, они знают, как ее дальше вести и чем закончить. Ими движет убежденность в том, что они правильно ведут свои работы, а, следовательно, у каждого из них не возникает сомнений и вопросов относительно их личного развития. Безусловно, они согласны с тем, что это не предел их возможностей в рисунке, им может, что-то не понравится в собственной работе, но они уверены, что в другой раз все получится. – прокомментировал Конотопов, и заявил: – Многие из вас похожи на этих четверых, – и далее он продолжил: – Суриков же полностью отдает свое внимание натуре, при этом, беспристрастно созерцая ее, вносит формы, изредка поглядывает в свою работу, но только лишь для сравнения ее с натурой. Для него натура сейчас реальный и единственный наставник. Такой рисовальщик может быть уверен только лишь в чувствах и ощущениях пространства, которые раскрываются ему при широком взгляде на натуру и в том, что это его путь, дающий ему развитие.

* * *

Теплым весенним вечером, во Владимире, на автовокзале я ждал рейсовый автобус, который шел на Суздаль. После долгой прогулки по городу сильно болели ноги. Я хотел присесть на скамейку, но из-за большого скопления народа мест не было. От усталости я буквально валился с ног. Ожидание автобуса казалось вечным. Мое внимание привлекла одна пожилая женщина, кормившая голубей семечками подсолнечника. Словно с детьми она разговаривала с ними. Птицы доверчиво окружили женщину, и прямо из ее рук брали корм. Вдруг, голубей что-то потревожило. Они все замерли на месте, и в следующее мгновение, хлопая крыльями, взметнули в небо. Стая голубей сделала круг над автобусной площадкой, и полетела в сторону Успенского собора, где купола отражали лучи заходящего солнца.

Подошел автобус на Суздаль. К дверям автобуса выстроилась длинная очередь пассажиров. Я оказался среди первых. Оглянувшись назад, я увидел знакомую девушку. Она училась со мной в одном училище, я часто видел ее и желал с ней поближе познакомиться, но не решался к ней подойти. И тут я решил не упустить случая, пообщаться с ней. В то мгновение, когда наши взгляды встретились, я поздоровался с ней и жестом пригласил ее встать впереди себя. Девушка подошла ко мне и попросила занять ей место. Я так и сделал и с нетерпением ждал ее появления. В автобус вошли последние пассажиры, а той девушки не было. В поисках своей знакомой я заглянул в окно, и вдруг я услышал мужской голос: – Свободно? – спросил кто-то. Я оглянулся. Передо мной стоял Конотопов. На его лице расплылась дружеская улыбка. Я был крайне удивлен его неожиданным появлением. Конотопов не дожидаясь моего приглашения, занял место и серьезным тоном спросил: – Что с тобой? Дружище, на тебе лица нет! Ты не заболел?

– Я совершенно здоров, просто из-за долгой прогулки по городу очень устал. Еще, я удивлен неожиданной встречи с вами, – улыбаясь, сказал я.

– А ты рад? – с улыбкой спросил Конотопов.

– Еще бы!

– Ну, здравствуй! – смеясь, сказал учитель, и мы пожали друг другу руки.