Псих

– Ну, кажется, порядок. Правда, для закрепления можно немного сбить запах вином, – ироничен Модест, следивший всё это время за тем, как Илья с таким остервенением мылит десятый раз руки, пытаясь отбить запах бензина, впитавшегося в него.

– Ну… Тогда пошли. Я теперь готов, – почувствовав в себе небывалое одухотворение, сказал Илья, выступив авангардом выхода из этого доступного для ваших переваренных, а также не совсем переваренных удовлетворенностей кабинета, туда, в более подходящее для гуляющей страждущей удовлетворения публики (которая, впрочем, никогда не должна забывать об этих местах, а они – только дайте время – ещё напомнят о себе и даже для некоторых послужат спасательным кругом, а для кого-то – и вовсе спальней) место.

Модест – надо отдать ему должное – хотя и посматривал на Илью каким-то всё понимающим взглядом (что опять же объяснялось мнительностью Ильи), не стал лезть с вопросами, а он, заняв рядом с ним место за крайним столом и ни слова не говоря, разлил по бокалам коньяк и так же молча, под звуки гремящей в зале музыки, составил Илье компанию, выпив до дна.

Затем, следом последовала вторая, после которой Илья уже успокоился и принялся осматривать зал с его сегодняшним праздником души работников их отделения банка.

Наверное, не имеет смысла описывать все общности этого – как и любого другого – корпоратива, разнящихся друг от друга разве что только своими частностями, которые не имеют никакого значения для не принимающей в них участия публики.

Для Ильи же, только сейчас начавшего свой путь погружения в пучину безвольного, всеобщего веселья (ввиду его относительно трезвого взгляда на окружающее), было довольно интересно наблюдать за всеми его сотрудниками, которые уже переступили порог нелёгкой адекватности, перейдя к естественной – вызванной употреблением алкоголя – лёгкой неадекватности (блин, а ещё говорят: «От перемены места отрицательной частицы языка сумма не меняется…»).

Звучание танцевальной музыки дало сигнал к разделению, ещё минуту назад казавшейся такой сплоченной массе отдыхающих, нашедших столько общего и разделяющих одну или несколько бутылок водки между собой. Но, как оказывается, это всего лишь притворство, и между сидящими так близко друг к другу людьми, существуют свои непреодолимые противоречия.

У каждого – можно откровенно заявить – есть своё видение этого мира, так называемая своя «сермяжная правда», которая только тогда и приобретает своё значение, когда её носитель занимает свою знаковую позицию, либо сидя истуканом на месте и приниженно взирая на проносящуюся энергетику жизни вокруг, либо же под заводящую музыку начинающего отбивать кренделя, и неважно, что кто-то вам отдавил ноги, когда и вы не столь выборочны в таком отдавливании, что совершенно не мешает вам насмехаться над жизнью с её такими неловкостями, в которых и вы играете не последнюю роль, ну а что насчёт третьего варианта – его и вовсе не дано.

Что же касается этой самой танцующей массы людей, то и она не столь неоднородна, как кажется, и она состоит из двух основных групп представителей, как лёгких на подъём, так и людей, побуждаемых к этим действиям своими внутренними организационными потребностями. И если первые склонны к лёгким перемещениям, не предполагающих крепких связующих отношений, то вторые всё же имеют некоторый умысел, ища в этом действии для себя партнёров, что только и придаёт для них смысл этим телодвижениям.

Те же, кто считал, что твёрдость ног обеспечивается их сохранностью и неучастием в подобных мероприятиях (и тем самым избрав для себя путь непоколебимости для отстаивания своих принципов), больше действовали своим ртом, имеющим такие широкие возможности для своего применения.

А ведь природой всё предусмотрено, и эти натуралисты, заглотнув в себя приличное количества пойла и приправив всё это хорошей порцией не только закуски, но и горячего, тем самым запускают процесс работы своего желудка, и предаваясь беседам, как на вовлечённые, так и на отвлечённые темы, таким образом способствуют работе своего пищеварения.

И уж тут главное не переусердствовать и точно воспринимать сигналы своего мозга, задающие тон всему вашему поведению, которое – стоит вам только утратить контроль за собой – сразу же ищёт лазейки в вашей недостойности, которая, следуя вслед за расширением физики тела, ввиду обильного приёма пищи, заставляющего вас не только ослабить на пару пунктов придерживающий ваш живот ремень, но и изменив свои, сдерживающие ваш дух настройки в сторону их ослабления, распоясаться до вашей всей на то возможности, ох! как любит себя показать на радость окружающим.

После третьей, закрепляющей основы вашего сегодняшнего мироздания рюмки, неожиданно для Ильи разговорился Модест. Что, конечно же, не очень-то и необычно, и даже, скорее всего, как раз ожидаемо, нежели обратная немногословность, которая, конечно же, тоже имеет место быть, но только лишь спустя, даже не время (которое в данных случаях не имеет своей прежней устойчивой значимости, когда общим определяющим служит другая единица измерения), а спустя некоторое количество промилле на единицу вашего веса.

– Знаешь, мне всегда любопытно наблюдать за оголённой натурой, – глядя внутрь зала, сказал с придыханием Модест.

– Эй! Ты меня пугаешь, – толкнул в плечо Модеста Илья, на что тот, сделав небольшое отступление, продолжил своё:

– Да ты не так меня понял… Каждый из нас, есть своего рода человек стесняющийся, но как ты понимаешь, это не только относится к одежде, выполняющей защитные функции, но и к надетым на нас условностям в виде этики и воспитания. И как бы удобно не была скроена эта одежда на нас – всё-таки каждый инстинктивно хочет обречь ту безмятежность, которая сопутствовала нашему детству, где не имело значения, что было на нас надето, и что другие думали по поводу наших высказываний, имевших значение только для нас и целого мира, который вмещался в нас, как, собственно, и мы в нём.

Модест замолчал, наблюдая, как одна изрядно невнимательная к окружающим дама, несколько вызывающе трясёт тем, чем её одарила пластическая хирургия.

– И алкоголь более чем способствует этому оголению. Так? – вставил Илья, не заметивший этой ненатуральной – но так натурально отвлекающих от своих столовых дел едоков – отвлечённости в мини юбке.

– Да, он стоит в первом ряду по своей доступности, – после паузы ответил Модест, снова собравшись с мыслями после отхода этой «мини» к месту своего отдыха, который дал время для отдыха впечатлительным персонам (а их, как оказывается, весьма немало среди мужской части населения), и им срочно потребовалась новая порция спиртного, дабы притушить их разыгравшееся воображение от увиденного, а у персон, имеющих обязательства перед своими половинами – заглушить укоры совести, что, опять же, требовало новых возлияний.

– Хотя, он не даёт чёткой картины, давая лишь материал для обсуждения. Знаешь, ведь для того, чтобы понять основу личности, многого не надо – достаточно лишь создать стрессовую ситуацию, при которой он и оголится, – добавил Модест.

– Провокацию… – вставил слово Илья, после чего Модест, ухмыльнувшись, взял бутылку и, разлив новую порцию по рюмкам, сказал:

– Её самую…

Он выпил, на что Илья, которого не надо было долго уговаривать, тоже приложился к опорожнению своей.

– Вот тут-то и наступает самое интересное… – закусив, продолжил Модест. – Да и вообще, люблю я срывать эти маски благопристойности, под которыми, ох! чего только не обнаружишь, и чего только я не навидался, – с задумчивым видом сказал Модест, видимо, пересматривая в уме то, чего он навидался. – А знаешь, мы порой, с друзьями даже иногда пари заключаем, что скрывается под той или иной маской скромности, из-под которой – в силу её тесноты – зачастую так и прёт, – сделал на последнем слово ударение Модест, бросив встречный взгляд на проходящую мимо Милу, воззрившуюся своим затуманенным взором на Илью.

– Так что, хочешь со мной пари заключить? – спросил Илья, тоже заметивший эту Милу.

– Ну, разве что… Как-нибудь потом, если, конечно, захочешь, – засмеялся Модест.

– Я пока что не слишком понимаю, о чём можно заключать эти ваши пари, но я почти готов это сделать, – с ударением в голову ответил Илья, для которого не прошли бесследно эти ускоренные, с применением допинга догонялки.

– Ладно, успеешь, – ответил ему Модест, затем пододвинулся поближе к Илье, как это делают близкие собутыльники в желании донести до собеседника сокровенное, которое, впрочем, часто носит в себе подоплеку дальнейшего уважительного разговора друг с другом. Хотя, наверное, именно таким только образом – через нашептывания на ухо – и передаются самые невероятные вещи, о которых в здравом и трезвом виде даже не помыслишь. – Я хочу довести до твоего понимания одно: в распоряжении человека – без всяких забытий со стороны природы – наличествует весь арсенал чувств и всяких там внутренних существенностей. И только от него и зависит, в каком состоянии их держать, от чего уже, в свою очередь, и измеряется степень применения им этих душевных качеств на основе теплопроводности, на основании которых и делается оценка человека, опять же – только самим человеком, что носит весьма необъективный характер.

Модест посмотрел на молча внимающего ему Илью, который не слишком улавливал суть сказанного, но Модеста уже было не остановить, и он продолжил:

– Знаешь, главное ваше заблуждение заключается в том, что вы материализуете душу, вернее то, что вы о ней думаете, как о целой существенности, но дело в том, что она – нечто совсем другое. Поверь мне, я-то знаю, – Модест впился взглядом в Илью, который ещё и не такое слышал и поэтому не мешал ему и продолжал внимать. – Душа – это, в некотором смысле, твоя возможность, мощность в степени, или ещё лучше сказать, глагол, ждущий вашего по нему решения. О наличии у себя этой, непонятно для чего нужной – в практическом плане – субстанции все подозревают, но не спешат раскрыть её даже для себя: либо, не видя в этом для себя применения, либо же, пугаясь оказаться лицом к лицу перед её осуществимостью. Так вот, ты тут говорил о провокации, а ведь она на мгновение позволяет вскрыть покровы и увидеть эту самую душу в частных её проявлениях. Хотя, сама по себе провокация – это всего лишь завершающая стадия, так сказать, практический опыт, служащий для обоснования и подытоживания результата наблюдения за той или иной личностью. Ведь, идя на провокацию, её организатор уже, как правило, рассчитывает на какую-нибудь предсказуемую реакцию на неё у своего подопытного. Из чего можно сделать вывод, что она проводится им для достижения своих намеченных целей.

– Ну, а какова твоя цель? – очнулся от транса Илья, чем заставил встрепенуться и Модеста, усыплённого своим же монологом, отчего тот – дабы развеять сгущающийся туман перед своими глазами – разливает, как он сам понимает, очень верное средство и, чокнувшись с Ильей, выпивает рюмку, которая крепостью содержимого пробивает его на слёзы с попутным искривлением лица, отражающего на данный момент прохождение выпитого.

Илья же, наоборот, внешне был в некотором роде бесчувственен к этим новым вливаниям, которые, скорее всего, нашли к нему свой путь, действуя другой внутренней дорогой.

– Суметь разглядеть и увидеть в человеке этот глагол, не прибегая к провокациям, – уставившись на Илью, произнёс Модест, а затем, краем глаза заметив отвлечённость в мини-юбке, последовал вслед за ней своим взглядом, запечатлевая для памяти один стоп-кадр, а вернувшись обратно, с иронией сказал:

– Хотя некоторые экземпляры просто напрашиваются на это.

После чего Илья бросил свой взгляд в сторону танцплощадки и, оценив все достоинства, которые так не скрывала эта леди, напрашивающаяся на внимание, не мог не согласиться с Модестом, сказав:

– А я – не против.

Но объективности ради надо сказать, что в зале, тех, кто был не против было гораздо больше, чем тех, кто не проявлял этого согласия, так что для того, чтобы сам объект вашего «не против» ответил вам в соответствии с вашими пожеланиями – вам ещё требовалось, ох! как потрудиться и, возможно, даже локтями, работа которых так часто сопровождает этот почему-то всегда узкий путь к успеху.

– Эта б…ь везде влезет, – не просто нелицеприятно, а уже несколько непечатно выразился уже способный не только на это Илья, чей взор перекрыла, влезшая в зону обзора перед этой леди, Мила, на которую тому и даром не хотелось смотреть.

– Что ж вы так раскидываетесь словами, – хлопнул по плечу Илью Модест.

– Да достала уже! – в сердцах сказал Илья.

– Ну не надо быть таким эгоцентричным. Этому «репродукту» – при всей видимости переизбытка калорий – очень даже полезно подвигаться, – ответил ему Модест, рассматривая, как зажигательно выплясывает Мила.

– А толку-то… – смягчившись, ответил Илья.

– Вопросы: что толку и зачем нужны такие – не в твоей компетенции задавать, – серьёзно ответил Модест.

– Ладно, раз ты такой умный, тогда может, мне немного приоткроешь тайну существования этого прыгающего – как ты сам выразился – «репродукта», – указывая вилкой на Милу, заявил Илья.

– Мне кажется, в данном случае ты и сам всё знаешь. Ведь, всё-таки, когда физическое совершенство – или, наоборот, недостаток – бросается в глаза, то он не только для вас служит определяющим в человеке – эта физичность, можно сказать, и кружит самим человеком, – ответил Модест, всё продолжая смотреть, как эта физическая масса рулит на площадке, расширив вокруг себя пояс небезопасности, в который не проявляют – несмотря на наличие в крови «храброй воды» – желание войти потенциальные жертвы крушений.

– Ну… Я так и знал, стоило перейти к практике – сразу же начинаются отговорки, – недовольно заявил Илья.

– А с чего ты взял, что ты для меня закрытая книга? – неожиданно для Ильи заявил Модест. – Тебе, может быть, и хочется немного насолить этой толстушке, но это так, между делом. Тот же, кто тебя по настоящему тревожит, находится где-то там, в глубине зала, ну а тот, кто достоин внимания – тот и вовсе не пришёл, – отбил речь Модест.

– Я что-то ничего не понял, но мне почему-то не понравилось твоё такое разделение, – не сводя своего взгляда с Модеста, сказал Илья.

– А всё просто, пока есть разделение, это значит – у тебя ничего нет, – ответил Модест.

– Тогда пошли. Я тебя сейчас с ней познакомлю, – поднявшись с места, заявил Илья, на что последовал ответ Модеста: