Номенклатор. Книга первая

– И это ты называешь справедливостью?

На что Вераций, так уж и быть ещё раз оборачивается уже в сторону Публия, и озвучивает ему, запавшую надолго в сердце истину:

– Справедливо всё, что законно. А законно – всё то, что справедливо. Вот такой замкнутый круг тут получается.

И на этом всё, Вераций уходит, не прощаясь.

Впрочем, они даже очень не против того, чтобы этот Вераций вообще пропал из виду и ушёл так далеко, что оттуда обратно нет дороги. Что прямо читалось в их взглядах друг на друга.

– Значит такова суровость законов? – глядя на Кезона, нехорошо как-то вопросил Публий.

А Кезон не видит достаточных оснований для того, чтобы делать такие поспешные, пессимистичные выводы, исходя только из одной встречи с этим мутным на поступки и слова Верацием. Кто вполне вероятно и Кезон более чем в этом уверен, трактует в свою пользу существующие законы, а где их по своему трактовать не получается, то он в них ищет бреши и отступления, чтобы ловко их обходить за чужой или вот за таких как они, не сведущих ничего в законах граждан. Ну а как решить этот вопрос в благополучную для себя сторону, то ответ на это очевиден и его знает Кезон.

– Этот Вераций ещё не лицо справедливости и тем более правосудия. Он всего лишь частный случай. Представляющий собой произвольную трактовку законов. А что его к этому побуждает, то тут без вопросов: его, либо тёмное прошлое с получением гражданства, где он с помощью давления мздою на пороки лиц, облачённых правом присуждения гражданства, его для себя получил, либо светлое, по праву рождения блистательное прошлое, всё в мажорных цветах пурпура. Где его беззаботная жизнь, не слышавшая для себя отказа, заточила его сердце до высокомерной чёрствости, тщеславия и надругания над основами государственности, вот он и принялся своим произволом тешить своё самолюбие. – Вот как на всё случившееся и на Верация в частности смотрел Кезон.

С чем Публий полностью согласен, вот только его теперь крайне волнует проистекающей из этой встречи вопрос: «Как ему быть и вести себя в случае встречи с новым частным случаем, наподобие этого?». Которых, как понимает Публий, здесь, под сводами этого города, не один и не два, а их столько, сколько граждан и людей в этом городе.

– И что теперь? – так и спрашивает Кезона Публий, как он того и хотел.

– Нужно быть более осмотрительным, и не подпускать до себя непонятно что за людей. – Дал свой ответ на вопрос Публия Кезон. И видно по лицу Публия всё в сомнениях, то его не совсем удовлетворяет это решение Кезона, и у него есть к нему дополнительные вопросы.

– А если до меня есть и возникнет дело у уважаемого гражданина, а может и всего трибуна или цензора? И не получится тогда, что я, его оттолкнув от себя, тем самым нанесу ему глубокую обиду? – Как, по мнению самого Публия, то он вполне резонно об этом заметил и спросил Кезона.

Чего и сам Кезон не будет отрицать, принимая в расчёт и такую вероятность встреч в этом городе, где на каждом шагу встречаются не только такие как Вераций подозрительные личности и не очень убедительные сограждане, а здесь можно в любой момент столкнуться лицом чуть ли не с сенатором, а бывает так, что и с самим Цезарем, вдруг решившим, по известным только ему побудительным причинам и ему у себя в золотом дворце не сидится, прогуляться в не представляемом и не представленном виде по всем самым злачным местам этого города. Наподобие халифов из восточных сказок, кто, таким образом, проверял жизнь своего народа и не зреет ли заговор против него. Правда, цель этих похождений Цезаря была иная – самому побыть в теле народных масс.

Где очень часто бывает так, что того Цезаря, кто так лихо закрутил эту интригу с собой, переодевшись в заштатного гражданина и причёска у него слезла на лицо, его прикрывши, не узнают в лицо, после чего и настают сложные моменты для этого заштатного гражданина, за кем решил скрыть своё истинное лицо сам Цезарь, но не Юлий (его в любом случае узнали бы по его неумению рядиться в чужие одежды и той неловкости в поведении, если бы он это попробовал сделать), и кто ведёт себя в попине или винарии так возмущающе нагло для ума завсегда тут постояльцев, того же претора Агриппу и его товарища, цензора Марцелла, как будто он сам Цезарь.

И, конечно, столь видные сограждане Агриппа и Марцелл, не могу спокойно смотреть, а затем пройти мимо такого развивающегося на их глазах кощунства. Где этот с виду вроде как гражданин, но с удивительно наглой и просто бесит физиогностикой лица, да ещё и с таким высокомерным взглядом на тебя смотрит из под поднебесья своего задранного вверх носа, не просто всех их ставит в тупик размахом своих заказов кувшинов вина, – мне столько принесите, сколько сам Цезарь не погнушался бы за раз заказать и выпить, – а вот такое его своеволие в упоминании Цезаря, не даёт ему шансов на то, чтобы сограждане Агриппа и Марцелл, хоть и не близко, но знакомые с Цезарем, сделали этому самозванцу крепкое замечание насчёт его такого неблагообразного поведения, в котором не престало видеть в публичной сфере взаимоотношений римского гражданина.

– Да ты кто есть такой? – вот так прямо и спросили этого позволяющего столь много лишнего гражданина сограждане Агриппа и Марцелл, коротко говорящие, но много подразумевающие под собою сказанным.

А этот гражданин, кто так себя вызывающе и непотребно ведёт и нелепо выглядит, под чьей личиной скрывается сам Цезарь, решивший сегодня проверить несение службы преторианской гвардии, по мнению этих благородных сограждан, так вжился со своего перепоя в роль Цезаря, что он и вправду начал себя считать самим Цезарем. О чём он во всеуслышание и заявляет.

– Я тот, о ком вы давно в своём недалёком уме уже подозреваете. Но признаться в этом и признать меня им вы из-за своей трусливой природы не решаетесь. И чтобы развеять все ваши недоразумения и трусость в остатке, я приглашаю вас завтра на форум, где вы сможете, как и подобает гражданину и вассалу своего Цезаря, встретить его коленопреклонённо. – И откуда взялась в лице этого непотребного и нет к нему никакого уважения гражданина, вся эта ярость и грозность в лице, когда он своим громоподобным голосом озвучивал все эти угрозы на головы верных своему долгу, сограждан Агриппе и Марцелле, вдавленных в плечи своими головами, на которые сейчас так давит этот голос.

А когда они, не заметив того, как этот, оглушивший их разум своими угрозами уже теперь невыясненного качества гражданин, покинул заведение, не расплатившись, и как потом ими выяснится, повесивший на их головы свой долг за выпитое, – да как такое может быть? Он сказал, что он Цезарь, – то их в ноги и нервический припадок вдавила другая, страшащая их неимоверно вопросительно мысль: А если этот похабный и разнузданный гражданин и в самом деле Цезарь?

И если это так, а всё это неимоверно бесчинствующее поведение этого гражданина испитой наружности и при его виде не испытываешь к нему нисколько уважения, кроме разве что страха стать козлом отпущения для его ненасытной жестокости, очень уж похоже на Цезаря, то как им быть и что завтра делать, раз они званы Цезарем на форум. И тут, как ими понимается, не идти на форум никак нельзя. Даже если их туда позвал просто проходимец.

– Всё-таки столкнуться с Цезарем на узкой дорожке в нашем городе куда как скорей, чем не с Цезарем, учитывая то, сколько их было, и сколько их будет в будущем в такое неспокойное для Цезарей время. Где любой гражданин, только дай ему волю, соответствующую конъюнктуру и самостоятельность действий, может им стать при случае. – Вот до чего додумались эти ещё некоторое время назад верные своему долгу государственных мужей два гражданина, перед кем встала так реально перспектива лишиться своей головы в результате какой-то никчёмной ошибки. Обознались-то всего-то.

– Тебе нужен именной раб. – Делает неожиданное заявление Кезон, оставив на потом более сложное дело с таблицами законов. Где их нужно сперва найти, что самое не сложное, затем прочитать, что не представляется возможным для Кезона, проведшего всю свою жизнь в ратных подвигах и просто единоборствах (ему вся эта грамота была без нужды, а если возникнет такая надобность, то он всегда сыщет такого грамотея, кто ему всё им же прочитанное по полочкам разложит и разжует, даже несмотря на свои выбитые им, Кезоном, зубы), а затем правильно всё понять и истолковать для себя из написанного.

– Именной раб? – Совсем не понимая Кезона и то, что он сказал, вот так многозначительно задался вопросом Публий.

– Тот, кто будет тебе называть по именам встреченных тобой на своём пути видных сограждан. – Сделал своё пояснение Кезон.

– А что, есть такие? – в сомнении спросил Публий.

– Очевидно, есть. – Почесав затылок, и сам с долей сомнения сказал Кезон, не совсем понимая, откуда ему в голову пришла эта мысль. А вот Публий продолжает не полностью верить Кезону.

– И что есть такие люди, кто всех граждан в лицо знает, и быть может даже то, чем они славны и бесславны? – задается вопросом Публий.

– Ну не всех, а самых знаковых и выдающихся мужей нашего времени и империи, проживающих здесь, в Вечном городе. – Кезон сделал знаковую поправку, в которую можно верить. А вот это другое дело. Правда, теперь у Публия появляются другого рода замешательства, связанные, – вот не думал он никогда, что его этот вопрос так когда-нибудь и так скоро заволнует, – с его денежным обеспечением.

– Так такой человек поди что непосильно для меня в таком, без должности качестве, дорого будет стоить? – С волнением в голосе и растерянности в себе задался вопросом Публий.

А вот Кезон смотрит на это дело куда как более дальновидно. – В таких делах, как знание нужных людей, где мимо них пройти без приветствия может быть дорого для тебя стоить, мелочиться не стоит. – Говорит Кезон очень убедительно. После чего добавляет. – К тому же всегда можно поторговаться. – И здесь, на этом месте, казалось по лицу Публия, что они пришли к общему пониманию своих дальнейших шагов, как вдруг Публий своим прозвучавшим вопросом: «А ты умеешь?», прямо ставит в тупик своего непонимания Кезона. Кто никогда в своей жизни ни с кем не торговался, так забирая по праву сильного понравившуюся ему вещь, и вообще, для него, воина, зазорен был этот вид общественного договора между людьми, где одна сторона этого договора за счёт него обеспечивает свой достаток с успехом, а другая часть отчего-то всегда в проигрыше. И не трудно догадаться, на чьей стороне всегда находился Кезон.

С другой же стороны он не может выказать себя перед Публием в таком несмышленом и неподготовленном к этой опасности виде, и он себя не выказывает, заявив: Там разберёмся, кто кого обманет.

Ну а раз дальнейший их путь определён и так обозначен, – держим путь на невольничий рынок, а чтобы на этом пути ты не сбился с пути и случаем не столкнулся со своеволием частного случая гражданина произвольно законы для себя читающего, то держись меня, следуя позади, – то можно и выдвинуться в дальнейшую дорогу, для начала через врата вечного города, а затем оставив лошадей на постой, и дальше, до невольничьего рынка.

– Главное не стремись быть гражданином передовых взглядов, не смотри на встречных людей со всем своим упорством и своим взглядом в упор и в самую их суть, как бы не видя их, или представляя на их месте людей себя недостойных – а только так и будет читаться твой взгляд прямолинейной уверенности в себе. Достаточно с них и того, что ты искоса на них посмотришь и запомнишь, с какой стороны их обходить. – Выйдя с постоялого двора, где были оставлены лошади, Кезон принялся снабжать Публия на дорогу подробностями наиболее верного и достойного в его положении поведения на дороге гражданина. – А ещё лучше смотри на мир и людей вокруг со стороны моей спины. В меру осторожность в отличие от бездумной храбрости всегда приводит героя до своей цели.

И на этом они порешили, и затем выдвинулись в путь по этим улицам Вечного города, поистине удивляющие Публия своим изяществом и удобством передвижения, ни смотря даже на большую скученность народа в разных местах, где даже и не поймёшь иногда, с какой это стати эти, самые обыкновенные ответвления улочек и просто площадки, для всего этого разноликого люда пригляделись и они здесь все так одновременно скучились.

Хотя Публий особенно не приглядывался ко всем этим особенностям жизни Вечного города, несмотря на всё его первоначальное огромное желание на всё вокруг смотреть широко открытыми глазами, наслаждать свой взор этими, никогда не наскучат видами Вечного города, а также фундаментирующими его истинами, погрузившись в суть архитектурных срезов времён, где за каждым срезом стояла своя эпоха со своими мыслями триумфа и отчаяния, всё для себя впитывать и попытаться всё это в себя умозаключить. Но после того, как Вераций открыл ему достаточно широко глаза на другую суть этого города, Публий держал свой взгляд в напряжении, держа под контролем не только спину идущего впереди Кезона, но и то, куда он вступает и как далеко его плечи по сторонам выпирают.

И всё для того, чтобы не ровен час и дорога, куда он в своих сандалиях вступает, не наскочить на этом своём пути к большей приспособленности к этому для себя новому миру на уже выше упомянутый частный случай произвола со стороны какого-нибудь гражданина, умудрённого ловкостью расчётливых на свой счёт отношений с бесхитростными согражданами.

Глава 2

Невольнический рынок. На его подступах.

Грехорий Аскулла, выдающий себя за другие лица лицо, и Луций Торкват, честный гражданин.

И вот таким образом, без особых затруднений и сложностей в пути, они добираются до обозначенного собой пункта назначения – главного невольнического рынка Города. Где, кроме основного предмета торга, невольников, потенциальных рабов, так же в ходу имелись и другого обихода предметы продажи, плюс фурнитура, дополняющая вашу новую покупку, как со свойственной себе бесцеремонностью и циничностью называли предметы обихода для выставляемых на торги невольников их продавцы, мангоны, так их звали. Всё больше нелюди, а если среди них и встречались люди, похожие как вроде только лицом на людей, то было слишком трудно в них признать изначально людей, так они были жесточайше мудры насчёт вольнодумства на свой счёт любого, вольного и безвольного рода людей.

– Я на всё это дело смотрю трезвым взглядом. Сегодня они, завтра мы, и нас друг от друга только эта цепь на них отличает. – Делает вот такое, сперва никак не умещающееся в голове подошедшего гражданина заявление этот торгаш живым товаром и бренным телом, мангон.

– А как же душа?! – ещё смеет вопрошать, подчёркивая свою особенную идентификацию в глазах Юпитера этот римский гражданин, с философской школой обучения.

– Всё это чушь и мысли от безделья и неги в своих термах. – Делает такое заявление этот торгаш живым товаром, коверкающее представление и слух римского гражданина с философскими взглядами на жизнь, кои он так же хотел более глубоко внушить себе такой покупкой. И не давая гражданину себя оспорить, мангон добавляет. – Погляжу, как ты будешь выглядеть, когда ты окажешься на их месте, и я совсем не буду уверен в том, что ты будешь уверенней их выглядеть. – Вот так незатейливо и в чём-то даже безрассудно набивали цену своему живому товару эти торговцы душами и больше живой плотью, сбивая с дыхания и с прежней своей самоуверенности и надменности покупателя, про себя всё-таки понимающего, что окажись он месте раба, на помосте, то в нём бы и не признали свободного гражданина.

Оттого то, наверное, и имена у них, у торговцев живым товаром, были не именами, а жуткими прозвищами. Как, например, Буцефал, у того мордатого, с лошадиной мордой торговца когда-то безмолвной скотиной, а сейчас из меркантильных соображений, а не как он говорил, из любви к философии и искусству, переключившийся на торговлю этим живым товаром, как он заявлял, той же безмолвной скотины, только более послушной и для меня прибыльной.

И вот Кезон и Публий прибыли сюда, в это скопище разноплановый людей, как сейчас бы на их расчётливый и умозрительный счёт сказали, состоящих и в самом деле из столь разного качества жизни и мысли о ней людей. Где кто-то сюда, на невольнический рынок, шёл для того, чтобы упрочить свои государственные, крепкие взгляды на систему сложившихся взаимоотношений между гражданами империи, – буду делать и вести себя так, как позволительно мне, гражданину, и не позволено никому другому, – а кто-то смотрел на всё здесь присутствие и своё в том числе с более отстранённых позиций, человека не от мира сего, ясно что не государственного деятеля, а какого-нибудь философа, коих в последнее время беспощадно много развелось по случаю наладившейся торговли умами с новой провинцией империи, названной Грецией в пику её родословной и желанию местного населения, демонстрирующего завидное упрямство и продолжающего себя и свою колыбель рождения называть Элладой.

А вот если бы они умели слушать и слышать, что им говорит историческая реальность в лице Рима, – а на это уже указывает значение имени Эллада, слушать, – то они бы не стали из себя выпячивать больших демократов и либералов, что приводит только к одной Полисной разрозненности, а объединившись под идеей того же Платона со своим государством, не позволили бы внешним силам создать монополию на их управление умами.

А между тем Кезон решил ввести Публия в курс всего здесь происходящего, прежде чем они вступили на площадь рынка, а затем полностью погрузились в местные устои и нравы, которые живописно регулируют местные порядки, правила ведения торгов и собственное поведение сограждан, кто иногда и так бывает, насмотрится на сложившийся здесь уклад жизни выставленных на торги рабов, вчерашних злейших врагов, а сегодня они вон какие все смирные и послушные, и сбитый с толку этой картинкой послушания своего злейшего противника, да и перестанет стратегически мыслить насчёт расширения империи. Мол, там, за средиземными морями, все нам добра только желают, и мы не будем им докучать своими завоеваниями.

– Главное, что ты должен знать при покупке для себя раба, это его место рождения. – Стараясь говорить негромко, Кезон начал посвящать Публия в некоторые аспекты торгов невольниками. – Так критяне считаются лжецами, – кивая в сторону рынка, начал нашептывать Публию Кезон. И с этим его первым клише-утверждением, Публий, воспитанный на греческой философской школе, где он был близко знаком с учением софистов, что-то подобное в своих работах утверждавших, полностью согласен. – Сирийцы сильные, фригийцы робкие, фракийцы свирепые, а мавритяне суетные. – Добавил Кезон, давая понять Публию, что этих знаний ему будет достаточно для торгов.

А вот Публий, скорей всего, так не считает. И он с пытливым выражением лица спрашивает Кезона. – А нам кто нужен?

А вот в такой частности Кезон и не думал думать. И он находится в некотором затруднении на этот счёт. – Бывшего гражданина, лишённого свободы своим кредитором, несмотря на все преимущества этого приобретения, – он знает все порядки, правила обыденности гражданина и ему в лицо, как минимум, известны все законодатели местных порядков, раз он не справился с собственными пороками и оказался в таком безвольном положении, – нам не стоит приобретать. – Пускается в пространные объяснения Кезон, пытаясь на ходу нащупать ответ на заданный Публием вопрос. Где он так увлёкся своим рассказом, что и сам Публий вовлёкся так внимательно во всё им рассказываемое, что прямо своими глазами увидел сейчас, что в рассказе происходит, и ощутил себя участником этой истории Кезона.