Несвоевременный человек. Книга 1. (Хаос)

– Не понял. – В полной растерянности проговорил Гай. А Иван в ответ как будто надсмехается над ним и ему даже удивительно видеть такую недалёкость Гая, когда всё то, что он хотел сказать, на поверхности лежит (вот точно так себя ведут люди не умеющие понятным языком выражать свои мысли, а потом ещё обижаются на то, что их не так поняли). Правда, Иван всё же сумел доходчиво объяснить Гаю, что он имел в виду, в своём всуе упоминании бога (Иван просто иногда забегает вперёд, а ещё чаще путает местами причины и следствия).

– А что не понятного-то. – С потрясающим простодушием и самоуверенностью даёт ответ Иван. – Два раза по вине этого типа мы уже получили по голове, и новая с ним встреча, что-то мне подсказывает, пойдёт по тому же сценарию. – Сказав, Иван выжидающе посмотрел на Гая.

– А как насчёт правила, чему быть, того не миновать? – задался вопросом Гай.

– Тем более. Значит, если нам суждено с ним встретится, то мы встретимся. К тому же мы уже опаздываем на работу. – Сказал Иван, посмотрев на часы. И они, бросив напоследок взгляд в сторону бара, решив каждый для себя: «Туда больше ни ногой», – выдвинулись в сторону несения своей службы по защите здоровья населения, то есть в одну из клиник.

Правда, стоило им немного пройтись вниз, по мостовой, как они, опять же каждый про себя, в момент переменили это железобетонное решение, – всё-таки заглянуть туда придётся, уж больно там вкусных цыплят табака подают. – Что не трудно догадаться, было частью правды, и их это решение, ещё разок туда заглянуть, основывалось совсем на другом, а вернее, на другой причине. А вот на какой, то они и себе в этом пока признаться боялись, а что уж говорить о том, чтобы в этом признаться друг другу (известно только одно – она, эта причина, уж очень привлекательна сама по себе, и только о ней вспомнишь, как сердце начинает по-особенному, припеваючи биться).

Тем временем, там, в баре, по заходу в него, пусть будет взъерошенного типа, раз так он для всех там известен, события развивались по другой событийной спирали, совсем непохожей на ту, которую так живописал Гаю Иван. И в этой осуществлённой реальности, стоило только взъерошенному типу войти внутрь бара, как на самом пороге заведения, он к полной неожиданности Рембо, но только не для себя, вдруг наталкивается на него – администратор бара поручил Рембо стоять на входе и при появлении взъерошенного типа, дать знать (администратор как лицо предусмотрительное, не мог не рассмотреть этот вариант, а Рембо, потирая отбитые костяшки пальцев своих рук, тогда счёл всё это за чушь – и кто теперь спрашивается прав).

Ну а когда ты, имеется в виду Рембо, так для себя неожиданно близко, – когда он обернулся на звук открывшихся дверей к дверям, то лицо взъерошенного типа оказалось прямо перед ним и самую малость не хватало, чтобы им носами коснуться, – наталкиваешься на того, кого ты в последнюю очередь ожидал перед собой увидеть, то тут без особых вариантов – всё теперь зависит от того, как себя поведёт взъерошенный тип, а Рембо только и остаётся, как начав осаживаться в ногах, не моргая смотреть на взъерошенного типа и ждать от него на свой счёт решений. А какие они могут быть и будут, то об этом не трудно догадаться, учитывая характер их прежних взаимоотношений. О чём так же прекрасно догадываются стоящие за административной стойкой Витёк и администратор бара Завьял, только сейчас обнаружившие насколько похож вошедший тип на того взъерошенного типа.

А как только обнаружили, насколько он на него похож, то в них в один момент закралось сомнение – а не есть ли это тот самый взъерошенный тип, а не просто человек на него похожий, которому и нет никакого смысла под кого-то такого типа рядиться. Ну и как итог всему этому их на миг размышлению – они, растеряв в момент всю прежнюю самоуверенность, начали присаживаться в ногах, в попытке спрятаться от неминуемой расплаты со стороны взъерошенного типа – а для чего спрашивается он ещё пришёл, ясно, что заплатить по счетам, раз его так об этом требовательно все здесь просили.

Взъерошенный тип может быть так бы и поступил, как от него ждал весь местный служебный персонал, но он как вроде спешил, а тут на его пути, прямо не обойти, встал какой-то тип. И он, процедив сквозь зубы: «Отвали», – добивается большего, чем кулаком в зубы – Рембо освобождает собой проход – он в момент подкашивается в ногах и роняет себя на стоящий сзади от него стул и при этом так для себя и стула неудачно, что стул выскальзывает из под него, по причине того, что он со всего маху грохнулся на его краешек, и улетает в свою неизвестность, а Рембо уже грохается в свою известность, на пол.

Но взъерошенному типу совсем неинтересно, что там дальше решил поделывать Рембо, а он прямиком направляется к одному из стоящих в самом дальнем от входа углу столиков, отличающимся от других столов тем, что за ним в полном своём одиночестве сидит самого обычного вида человек, чей вид не был ничем особым примечателен и если в нём что-то и выделять, то разве что только толстенные очки, сразу и не поймёшь и не уразумеешь, какой страшной фокусировки.

– Он либо ни хрена не видит в них, либо до хрена разумеет, глядя в них на нас. – Примерно вот так виделся и мыслился этот человек теми, на кого он соблаговолил посмотреть.

Что в полной мере можно было соотнести и к присевшему за его стол взъерошенному типу, который не сразу удостоился взгляда со стороны этого человека в очках, – он был чрезвычайно занят, собирая с миниатюрный контейнер, похожий на тот, в котором хранятся грифельные стержни для механических карандашей, рассыпавшиеся на столе миниатюрные шарики, с виду похожие на ртутные, – а лишь только после того, как обратился к нему с вопросом. – Ну что скажешь? – На что человек в очках не сразу даёт ответ. А лишь после того, как он с помощью специальной стальной палочки загоняет шарик в контейнер, и, закрыв за шариком крышку, он поднимает свою голову на взъерошенного типа и, со всем вниманием на него посмотрев, спрашивает. – А что ты собственно хочешь услышать?

Ну а так как взъерошенный тип даже не думает отвечать на этот вопрос, то можно предположить, что он знает, что это не вопрос, а всего лишь прелюдия к основному вопросительному действу, которое непременно последует после того, как Настройщик, так зовут очкастого человека, выпустит из себя весь накопленный пар – этот вывод взъерошенный тип сделал, исходя из истеричного голоса Настройщика, а это следственно наводит на понимание того, что Настройщик и был тем человеком, в кого по касательной прилетел запущенный взъерошенным типом бокал. Что, в свою очередь, ещё на большее открывает глаза. Правда на что, то это пока остаётся невыясненным, но при этом можно сделать свои предположения о недружественном характере взаимоотношений между ними – они явно претерпевают не лучшие времена, если другие когда-нибудь и были, а это ещё более сомнительно. Ну а стоящий на столе бокал с частично отбитой ножкой, в перевёрнутом положении, где внутри него, как в невесомости, летают точно такие же ртутные шарики, прямо подтверждает выше приведённое предположение о направлении полёта бокала.

И как верно догадывался взъерошенный тип, Настройщик не ждал от него ответов на этот первый свой вопрос, а как человек рассудительный и собранный, он всего лишь хотел указать ему на недопустимость таких его действий, ведущих к беспорядку и бардаку в мыслях. – И не надоело тебе ребячиться. К чему все эти представления и перевоплощения, я ведь всё равно в любом обличие тебя узнаю. – Укоризненно покачав головой, нравоучительно, то есть наиболее ненавистно для тех людей, кто считает себя учёным и вправе учить других людей, вот так с укоризной качая головой, сказал Настройщик. – Нет, конечно, я понимаю, это твоя основная, как Понтифика задача, наводить мосты между людьми, но не также кардинально. Вот посмотри, что ты наделал. – Настройщик, кивнув перед собой, указал Понтифику на тот беспорядок, который благодаря таким его действиям на грани фола, возник на столе.

Ну а так как Понтифик привык доверять и верить на слово Настройщику, то он поверил, что то, что он увидел перед собой на столе, есть беспорядок и ничего больше. Хотя в самой глубине себя, он всё перед ним представшее, мог бы отнести к броуновскому движению, что есть не беспорядок, то есть упорядоченное в своей беспорядочности движение – а беспорядок тем и отличается от любого порядка, что в нём есть отклонения от прежнего порядка. И значит, то, что сейчас расположилось на столе перед Настройщиком, – там друг на дружке лежало несколько этих мини контейнеров, рядом с ними лежал неизвестного назначения прибор, с прыгающей стрелкой на циферблате, и по всему столу раскатывались эти ртутные шарики, – только со слов Настройщика можно было назвать беспорядком. Когда для Понтифика, впервые видевшего этот порядок-беспорядок, пока этот вопрос находился на стадии рассмотрения. Чем он и занялся, наблюдая за катающимися шариками на столе.

Ну а Настройщик, скорей всего был человеком увлечённым, в особенности этим своим увлечением, а может и не просто увлечением, а скажем так, смыслом всей его жизни, и он при виде такой заинтересованности Понтифика, несколько смягчился и даже готов был его выслушать. Понтифик же улавливает эти душевные изменения в Настройщике и дальнейшим проявлением своей заинтересованности продолжает подминать под себя Настройщика.

– А не перепутаются? – заинтересованно спрашивает Понтифик. На что Настройщик мог бы и вспылить: «А благодаря кому они тут рассыпались!», – но когда его спрашивают по его любимому делу, он обо всём забывает, и готов ответить на всё, что его касается и вас интересует.

– Их не спутаешь, – с каким-то внутренним душевным удовольствием говорит Настройщик, поднеся к одному шарику металлическую трубку, к которой этот шарик в момент залипает, стоило только Настройщику нажать на ней специальную кнопку. После чего он поднимает эту трубку с шариком на её конце и, поднеся её к лицу, через призму этого шарика смотрит на Понтифика. – У каждого шарика свой идентификационный частотный фон, в соответствии с генетическим кодом его носителя.

– А почему в форме шара? – спросил Понтифик. Настройщик расплывается в снисходительной улыбке перед таким невежеством Понтифика, не знающего элементарных вещей. За что, между прочим, к Понтифику могли бы возникнуть вопросы со стороны соответствующих структур – как он тогда выполняет свои служебные обязанности, не зная самых простых вещей. Но Настройщик, как тот, кому близки бесконечно многие знания, отчего он пребывает в состоянии одиночества, никогда не упустит возможности с ними поделиться – знание та единственная вещь на свете (в научном аспекте, а так есть ещё любовь и другие чувственные вещи), делясь с которыми, ты ими ещё больше восполняешься.

– Вся природная сущность, таким способом себя сохраняет от вмешательства внешней среды, через свою концентрацию самозащищается, сохраняя свой исходный элемент от размывания другими примесями. И если внешняя среда тебя поглотит, то всё равно исходный элемент, хоть и став составной частью чего-то большего, сохраняет самого себя. А чем на самом деле отличается от всех других каждый в отдельности шариков, то это огромнейший секрет, знать о чём, доступно только избранным. – Настройщик, сделав эту оговорку, сквозь сдвинутые брови посмотрел на Понтифика и, вдруг улыбнувшись, сказал. – Но тебе, я так уж и быть, скажу. – Настройщик, чтобы придать значительности своим словам, делает многозначительную паузу, необходимую ему, чтобы выдохнуть и снова вдохнуть, после чего он на пониженных тонах своего голоса сообщает ему эту за семью печатями тайну.

– Каждая составляющая шарика содержит в себе элемент розни, и это не только физический элемент, а это также элементы другой не физической сущности, как например, его радиоактивность, но только не в том физическом понимании, как мы о ней знаем. А эта активность есть скорее энергетическая способность элемента проявлять себя. – Поглядывая то на Понтифика, то на шарик перед собой, сказал Настройщик. После чего он берёт один из контейнеров и погружает в него этот шарик.

– А я вот слышал, что от массы и значения тела зависят его гравитационные качества. И чем значительней вес тела, то тем большей гравитацией он обладает. – С этими словами Понтифик приложил палец своей руки к находящейся ближе к нему стороне бокала. И находящиеся запертыми внутри него шарики, все как по команде, вначале застыли на одном месте, после чего, как это делают аквариумные рыбки, потянулись к пальцу руки Понтифика. Когда же они все собрались со стороны его пальца, Понтифик с улыбкой на лице переводит свой взгляд на Настройщика, где натыкается совсем не на то, что он ожидал увидеть. А увидел он не благодушие человека, с чьим домашним питомцем поиграли и тот остался доволен, а он не сказать, чтобы озлился, а ему стало как-то по собственнически ревностно обидно – как оказывается, не он один способен вызывать ответные чувства у науки.

И Настройщик, чтобы себя окончательно не выдать, возвращается к началу разговора и спрашивает Понтифика. – Так что ты хотел узнать?

– Твоё мнение насчёт всего тобой услышанного. – Сказал Понтифик.

– Я много чего слышал. И, между прочим, и сейчас продолжаю слышать. – Сказал Настройщик. И как понял Понтифик, приметив за ним, что он краем глаза ведёт наблюдение за бокалом, где шарики продолжали окружать прижатый им к стенке бокала палец, то он находился в некотором затруднении и замешательстве. Настройщик не знал, что делать, предпринять ли ответные действия со своей стороны и прижать палец к бокалу, – а вдруг тогда его гравитационное поле окажется не столь сильным и тогда он окажется, как минимум, посмешищем в своих глазах: «Вот чем тебе отплатила наука, на алтарь которой ты всего себя принёс, она, как оказывается, любит невеж и бездарей, для которых она всегда будет девственно молода, а для тебя она уже умудрённая опытом зрелая дама, с которой уже не обретёшь прежней новизны открытий. А если что-то и удастся в итоге новое открыть, то на это будет столько положено трудов, что и не почувствуешь радости от этого открытия», – или же так и оставаться в неведении, но зато не осмеянным самим собой и этим Понтификом, который обязательно везде разнесёт, как он сделал его, только на словах великого знатока всего, когда на самом деле, его даже элементарные частицы не уважают и так ко мне и льнут.

– Я всегда этим знатокам учености и якобы мудрости говорил. Не хрен мудрить и умничать, будьте проще и элементарные частицы к вам потянутся. – Перед глазами Настройщика так и предстал Понтифик, разгорячённый этой своей речью, с которой он обрушился на всех учёных мужей, а толпа невежд, чьи лица смазала окружающая их реальность, ему в этом, яростно сбивая в пыль ладони своих рук, аплодирует. Тут Понтифик из его представления, выбирает из всей массы учёных мужей именно его, – а выбор, между прочим, был более чем внушительный, – и, ткнув в него указательным пальцем (что поделать, такая у Понтифика привычка, в понравившихся ему людей тыкать пальцем), – да-да, именно в тебя тычу, паскуда, – уже словесно обращается к нему:

– Да, многие знания, это многие печали. Так ведь? – И Настройщик сразу же просёк (это слово из их научного сленга, оно облегчает взаимоотношения со вновь открываемыми частицами, которые любят всё новое и модерновое), что Понтифик не просто так его спросил, и в его вопросе, наверняка, есть подвох.

– Да что ж такое! – в ярости возмутился про себя Настройщик, догадавшись, что здесь не так. – Он ожидает, что я непременно соглашусь с этим всем известным утверждением и тем самым косвенно соглашусь с первым его утверждением, превозносящего невежд и неучей, и низвергающего нас, учёных мужей, в пропасть своего невежества. Не бывать такому! – налившись гневной краской, возразил прямо в лицо тому представившемуся Понтифику Настройщик. Что немного его успокоило, и он добавил к уже сказанному. – Что же касается тех, про кого ты мне так неумело намекаешь, то скажу одно. Я ничего нового не услышал и не мог услышать. Хотя бы по причине того, что больше своего содержимого не осмыслишь и выше своего уровня понимания не рассудишь, в общем, как у вас там говорят (–У кого? – не мало удивился Понтифик – ясно, что у невежд, но об этом знают только знающие люди, а не невежды), выше головы не прыгнешь. А для того чтобы уметь мыслить стратегически или же простыми словами, другими категориями той же мысли, нужно по крайней мере знать, что есть другие уровни и категории мышления. И если сумеешь отречься от себя и заглянуть в другие плоскости понимания, то…То тогда ты увидишь. А вот поймёшь ли ты что-то из представившегося тебе, то это другой и возможно что, не разрешимый вопрос. – И Настройщик, чтобы поставить жирную точку в сказанном, решился-таки прижать свой палец к стенке бокала. Но так как это решение пробивало в нём для себя путь столь долго и сложно, то он не рассчитал силу подношения своего пальца к бокалу, и получилось так, что он не приложил к нему палец, а со всей своей напористостью ткнул в него.

И как результат, бокал не смог устоять на месте и, соскользнув с удерживающего его с другой стороны пальца Понтифика, слетает со стола и падает в глубину застольного пространства. Откуда вскоре доносится звон разбившегося стекла, а затем перед перекошенными в недоумении лицами Понтифика и Настройщика предстают взмывающие вверх шарики.

Глава 3

Третья неминуемая встреча и взгляд из под кушетки

Быть провидцем, хотя бы поневоле и даже совсем немного времени, как оказывается, совершенно неблагодарное, тяжёлое и не очень-то и доходное дело. Что на себе в полной мере испытал Иван, когда не предполагая того, что им не просто сказанное Гаю про того взъерошенного типа из бара замечание, а с должным его обоснованием (а это и указывает на твой провидческий дар, когда ты умеешь читать и делать выводы из поданных судьбой знаков): «Где две, там и три встречи. И если нам суждено встретиться, то эта встреча обязательно произойдёт», – будет взято на заметку судьбой и совсем скоро сбудется.

И получается, что Иван, когда так говорил, как будто в воду смотрел. Правда сейчас он всё больше молчал и, забравшись под одну из дальних, находящихся в относительной тени кушеток палаты, одним глазком посматривал за тем, что происходит за одной из коек, куда вначале был доставлен в бессознательном состоянии тот самый взъерошенный тип, о ком Иван по своей провидческой недалёкости (Иван, скорей всего, дальше одного шага не мог предвидеть) посмел так обоснованно предвидеть, а под за полночь к нему уже заявились такого рода гости, что крайнее нежелание Ивана с ними встречаться, – ну и страх тоже, – и загнало Ивана под одну из больничных кушеток.

И как говорится в таких случаях, ничего вроде бы не предвещало такого ненастья. Хотя как раз именно это не предвещающая ненастье погода или другими словами, стечение жизненных обстоятельств, и есть то самое необходимое условие, чтобы эта событийность произошла. Так и заступивший на ночное дежурство Иван, скорей всего, рассчитывал совершенно по-другому провести это своё дежурство, и уж точно не прячась под кушетку от ответственности и призыва о помощи дежурного врача, объясняя этот свой проступок в своей пояснительной записке так – да вот закатился под кушетку, прошу обратить внимание, ртутный градусник, и я полез его вытаскивать и как-то само получилось, что я там на всё дежурство застрял. – А Иван собирался, если, конечно, дежурство пройдёт спокойно, вздремнуть на диванчике в ординаторской или по-спартански за столом, стоящим в коридоре приёмного отделения, куда его в первое своё дежурство, вместо медсестры усадили за бумаги, чтобы он под ногами не мешался.

И только Иван со всеми удобствами, какие предоставлял стул и стол в коридоре приёмного отделения, устроился на месте своего дежурства, как … Хотя всё же не совсем так. Ведь когда вокруг тебя стоит такая благословенная тишина и покой, – Иван же находился в приёмном покое, а это по своему, по приёмному одухотворяет и настраивает на свой душевный лад, – то и мыслится, и переживается как-то иначе. Это ведь там, за пределами больницы, находится весь тот опасный мир, со своими травмами и болезнями, где и происходит вся неразбериха и связанное с нездоровьем беспокойство, в общем, всё то, что далеко, и для находящихся в больнице людей абстрактно существует, и от этого понимания, тебе как-то особенно за себя спокойно и защищено начинает чувствоваться. Ну а от понимания того, что все кто нужно здесь находится, и тебе если что, то по первому желанию окажут необходимую медицинскую помощь, ты в расслаблении успокаиваешься, и постепенно начинаешь терять над собой контроль. Да так сильно, что тебе, или вернее Ивану, пришлось отвернуть от себя настольную лампу и, облокотившись головой о стенку, таким образом, себя укрепить за столом.

А то мало ли что бывалые дежурные врачи насчёт него подумают, и потом оправдывайся перед ними и главное, перед собой в том, что ты не спал. А им-то что, этим ходящим, как зомби бывалым врачам, они уже столько ночных дежурство пережили, где случалось, что они даже переживали тех поступивших пациентов, кто так за себя и свою жизнь сильно переживал, что не пережил эту ночь, и так сказать, привыкли. Да так, что, кажется, что они и не спят вовсе. И хотя они по себе знают, как иногда, и особенно новичкам, тяжело приходится в ночное дежурство, тем не менее, это их не останавливает от того, чтобы взять и настучать …по голове новичка, только на минуточку приложившего свою голову к столу или стенке.

И вот когда прошла вот эта самая минуточка, и Иван, как он сам помнил, заранее, как это бывает, когда ты за минуту до звонка будильника, то есть до знакового события, просыпаешься, приоткрыл глаза, чтобы воочию встретить это приближающееся к нему событие, как в отделение и прибывает на каталке первое беспокойство, в виде находящего в бессознательном состоянии человека. И не успевает Иван рта раскрыть, как со стороны дежурного врача, с много чего говорящей фамилией Резус, – и, наверное, понятно, что для новичков в медицинском деле, как Иван, он был с отрицательным знаком, – звучит команда: Чего расселся, давай помогай. – И Иван подскакивает со своего места, и по мере понимания того, что от него требуется и своих возможностей, начинает оказывать помощь медработнику не самого высокого звена, то есть санитару, везущему на каталке поступившего в их отделение человека, нуждающегося в медицинской помощи – он вместе с ним прикатил каталку до свободной палаты и там они перенесли поступившего в отделение человека на предназначенную для него кровать. После чего Резус вручает Ивану на оформление поступившего пациента, прикрепленную к нему документацию, – на него ничего нет, так и запиши, и добавь, пробита голова и сотрясение мозга, – в два слова обрисовал ситуацию Резус, и эта группа быстрого реагирования на вызовы судьбы, немедленно покидает отделение.

Ну а Иван, понаслышке зная, что как раз вот такие неизвестные и по своему скрытные пациенты, хуже всех отражаются на здоровой статистике больницы, и определённо могут выкинуть что-нибудь такое неблагодарное, за что потом ему отвечай, решает вернуться в палату и убедиться хотя бы в том, что тот находится на своём месте и никуда, в том числе и из своей жизни не убежал. И если насчёт того, что привезённый пациент до сих пор находится на своём прежнем месте, там, куда его выгрузили Иван с санитаром, Иван сразу же по заходу в палату убедился, то вот по поводу всего остального, то тут нужно было подойти поближе к нему и там прислушаться.

Что и проделал Иван, подойдя к доставленному пациенту и, наклонился к нему, чтобы прислушаться. И только Иван навострил уши, чтобы, так сказать, более ответственно подойти к делу проверки пациента на его совместимость с жизнью, то тут же понял, как всё же легко врачу совершить врачебную ошибку. Ведь, как оказывается, он не тем инструментом для проверки пациента решил воспользоваться. И ударивший ему в нос стойкий запах того самого сногсшибательного аромата, которым себя ароматизируют люди, ищущие приключений и должного внимания со стороны других людей, с кем они по причине своей врождённой скромности не могут завести разговор и знакомство, не употребив для храбрости тот напиток, который так угарно их затем ароматизирует, всё сразу расставил по своим местам и со злостью усадил Ивана на своё прежнее место за столом в коридоре.

– А я ещё за него переживаю. – Рухнув всем весом на стул, Иван, взяв со стола сопроводительную записку, где напротив всех пунктов стояли прочерки и свои неизвестные, принялся озлобленно нервничать на счёт этого неизвестного пациента, который оскорбил его в лучших чувствах.

Иван-то со свойственной себе увлечённостью загадками и связанными с ним фантазиями думал, что в нём определённо есть какая-то загадка, – что-то связанное с тем, о чём ему Гай сегодня в баре все уши прожужжал, – а тут со всей своей ясностью прямо-таки одно только разочарование. Ведь этот тип, как себе мог и вообразил отчасти Иван, мог быть человеком с героическим настоящим, которое было прикрыто легендой, которую для него придумали специалисты из специальных служб. Где он, находясь на грани своего раскрытия, – его под видом инвестора заслали в одно преступное банкирское сообщество, – чтобы его прежде времени не раскрыли, решил пойти ва-банк, и под видом потери памяти, собирался начать новую, с повышением ставок игру против вороватых банкиров.

И банкиры из преступного сообщества банкиров, уже было начавшие потирать свои руки от ждущих их барышей, называемых сверхприбылью, как только узнают о случившемся с этим инвестором, ранее собиравшимся через их банк провести колоссальные суммы, естественно в это не поверят, и крайне за него или точнее сказать, за его инвестиции обеспокоятся. Ведь все прекрасно знают, что за ними (инвестициями) нужен особый присмотр, а тут инвестор и за собой приглядеть не может, а что уж говорить о тех его инвестициях, на которые вроде бы как выписана генеральная доверенность, а вот где она сейчас и у кого находится, то это такой кладоностный секрет, что ради него можно сделать некоторые отступления от правил законности.

И как только решение завладеть этим секретом и генеральной доверенностью в придачу, созреет в отдельных банкирских головах этого преступного сообщества, о котором каждый созревший банкир не будет распространяться, то тут-то и начнётся охота до денег инвестора. Для чего инвестора начнут так жёстко приводить в память через колено, что лучше не вспоминать. Ну а в свою очередь скрывающийся под без памятливым инвестором героический человек из специальных служб по разоблачению человеческой жадности, выдавая частями и в специальной направленности свои памятливые воспоминания, таким образом постарается стравить между собой все эти бандит…банкирские рожи. А уж после того, как они частично друг друга по устраняют, так сказать, проредят свои ряды, то оставшихся в живых счастливчиков, тёпленьким в своих постелях уже схватят люди из государственных структур, кому по своему призванию, призывать к ответу всякую подлость и жадность, положено так брать в оборот этот преступный контингент, жирующий за общественный счёт.

А тут вот как всё оказывается не так. И это ни какой не герой, а просто проходимец и вполне возможно, что негодяй, который просто до беспамятства напился, где-нибудь споткнулся, разбил голову, и тем самым записался в люди Икс, или Немо.

– И я вместо того, чтобы улучив свободную минутку отдохнуть, иду к нему и интересуюсь его здоровьем, мол, как там тебе дышится. А ему так легко дышится, что от этого дыхания другим людям не продохнуть. Вот же сволочь! – Выругался Иван, решив больше не тратить своё драгоценное время на этого гада, и тут же, уже головой увалился на стол, чтобы на зло всем этим беспокойствам, с умом предоставленное ему в распоряжение время тратить.

– Нет, я всё-таки не могу. – Спустя какое-то время, скорей всего, через всё ту же абстрактную минуточку, – что поделать, если здесь, в этих больничных палатах, время течёт, воспринимается и систематизируется в своих отдельных классификационных категориях, – Иван с этим своим возмущением отрывает свою голову от стола и зад от стула, и направляется в палату, чтобы … Пока он не решил спросонья для чего, но для начала будет неплохо, с ненавистью посмотреть на того гада, который ему не даёт спокойно нести дежурство.

И вот Иван решительным шагом добирается до кровати с поступившим пациентом, и с намерением посмотреть на него, а точнее в его наглую физиономию, – а тот лежит на боку, лицом к стенке и значит, спиной к Ивану, что тоже волнующе бесит Ивана, – и сходу постучав того по плечу, крепко так, с подковыркой его спрашивает. – И не надоело тебе притворяться? – После чего Иван даёт тому время на оправдание своего поведения (поэтому он и начал своё общение с этого вопроса), и на то, чтобы собраться с мыслями и ответить. Но всё бесполезно и видимо этот пациент настолько упёртый в своей правоте и безнаказанности тип, что он даже и не думает думать и само собой, шевелиться.

И тогда Иван, решив, что вот сейчас посмотрю тебе, подлец, в лицо, и всё, всё о тебе пойму, хватает того за плечо и резко разворачивает его к себе лицом. И как только Иван добивается своего и чуть ли не в упор перед ним оказывается лицо этого типа, то Иван в момент бледнеет и со словами: «Вот чёрт!», – одёргивается назад. И только было Иван, в умственной оторопи отскочил назад, как со стороны дверей ведущих в палату, до него доносятся голоса разговаривающих людей, только что подошедших к двери. И при этом эти голоса столь и в таком жутком качестве знакомы Ивану, что он и сам не понял, как оказался под одной из кушеток, откуда он спустя время выглянул и принялся вести своё наблюдение за происходящим в палате.

– Сюда что ли? – задаётся вопросом один из подошедших к двери людей, чей могучий и сковывающий взгляд Ивана силуэт, сейчас обрисовался сквозь органическое стекло дверей.

– Это, скорей всего, Сумеречный. – Предположил Иван, вспомнив то обстоятельство своего мимолётного знакомства с этими лицами грозной наружности, которое состоялось в морге, куда их с Гаем по причине их не должного усердия, в качестве воспитания в них командного духа, сослал заведующий отделением.