– Нет, не судили его. Так что я виноватая осталась. Мне на суде сказали, что я могла бы открыть дверь, могла как—то уйти и на помощь позвать. А у меня получилось так, что… А с Катькой, ну, с подружкой, все в порядке. Жива—здорова, пишет письма. Меня посадили, она родила. Я не жалею, что так вышло. Я даже рада, что здесь побыла. Потому что я тут много поняла. Что когда выйду на волю, то хулиганить больше не буду. Пойду по нормальному пути, хочу, чтоб дома у меня все было хорошо.
Вот вам все понятно в этой истории? У вас есть впечатление, что девочка понимает, за что сидит? И второй вопрос: полезет ли она еще когда—нибудь заступаться за слабого?
Ну вот. Одна подружка рассказала, а за ней другая.
– Давайте я тоже расскажу! Меня зовут Наташа, мне 17. Я из столицы Башкирии, прекрасного города. Попала я сюда за золотую сережку. Сделала я преступление в наркологическом состоянии: я на воле кололася. Ну, ханкой. Потому что мне не хватало денег. А надо ж было колоться. Я сняла с подружки со своей золотую сережку и проколола (видимо, по аналогии с «пропила» – прим. авт.) ее. Заложила я ее за 60 рублей. Семья у меня хорошая, мама не пьет, отец не пьет (видите, как легко быть хорошим человеком: брось только пить – прим. авт.). Они работают. Мама в магазине продавцом, а папа ездит в командировку на КаМАЗе. Получают нормально, хватает. А про наркотики они не знали. Ну вот, я сказала, что сережку верну, но сама в этот день не смогла денег достать. Подружка сказала своей маме, мама заявила в милицию, и теперь я отбываю наказание. Когда выйду, буду дома помогать маме, устроюсь на работу. И будет все у меня хорошо. И впредь не повторять таких ошибок, что у меня сейчас. Выйду – думаю, что не буду колоться. Здеся помогают и воспитатели, и Олег Геннадьевич (он как раз в этот момент подошел к нам – прим. авт.), наш любимый начальник. Здесь нам живется очень хорошо. Здесь не очень плохо, но дома—то лучше с мамой.
– Сажи, а вот ты зачем сейчас ко мне подошла?
– Ну, довериться, рассказать. Чтобы девочки узнали о нас и не попадали сюда.
Следующая…
Ира, 15 лет:
– Я живу в Свердловской области (а тут она как бы не живет, а просто сидит – прим. авт.). Скоро я, надеюсь, уйду по амнистии. У меня как? Статья тяжелая, а преступление мелкое. 162—я, разбой с грабежом, но я там почти ни при чем была, только сережки с девочки сняла, 300 рублей они стоили. Это была девочка незнакомая. Главные там парни были большие, а мне тогда 14 было. Три года – вроде много, но по этой статье могли и семь дать… Три – это справедливо.
Оля, 15 лет:
– С Владимирской области. За мягкие игрушки сижу. По 45 рублей за каждую, а за две вышло 90 рублей. Игрушки такие: мишка и собачка. И еще у моей подельницы зайчик. Два года дали. Эх! Да это все потому, что у нас уже была одна судимость, а то мы бы разве сели за такую ерунду? А первая судимость была такая: мы пришли с подельницей к ее тетке, нашли 900 рублей, из них 400 взяли и ушли. Тетка написала заявление, а потом, когда узнала, что это мы, хотела забрать, – а оно уже все, в суд уехало. Ну, и нам по году условно дали.
Зачем игрушки украли? Мы хотели поиграть, они больно красивые. Я говорю – Марина (это подельница моя), давай их на место положим, ведь нас посадят, мы ж судимые. А она говорит: «Ты дура, что ли? За деньги не посадили, а за игрушки тем более не посадят». Справедливо нас посадили? Не знаю. Но могли хотя бы год дать лишения свободы. А никак не два…
Послушав со стороны эту историю про зайчика с мишкой, стоявшая рядом девушка в сердцах воскликнула:
– Да мы тут все за колоски сидим! Просто ни за что!
– А ну—ка, иди сюда, конкретно расскажи про свои колоски, – говорю ей.
– Ну, у меня лично не совсем колоски… Мы в Ирбите Свердловской области ограбили пельменную. Прям днем. Буфетчица отошла, мы в кассу и залезли и взяли 1500 руб. Дали 3 года, это недавно было, я только что села. Если взять в расчет, что я судима третий раз – так срок нормальный. А раньше у меня было условно. За квартирные кражи. Отца нет, мама уехала в другой город, а мы с братом остались одни. Надо ж было как—то жить, вот и воровала.
А несправедливо тут то, что меня одну осудили. А подельница пошла свидетелем. На суде говорили, что это я ее приучила к наркотикам. Хотя я всего ничего кололась, а она аж два года, да к тому ж ей 20, а я—то несовершеннолетняя. Я только начинала ханку колоть. Как уколешься, такое чувство сразу убойное! Расслабляешься, состояние сонное, засыпаешь… Хотя водка, конечно, лучше.
Мой парень мне письма шлет, я семь месяцев с ним на воле жила. Пишет, что любит—скучает, – а что еще можно написать! Еще пишет – дура я, что пошла на дело, он бы дал денег, если б я попросила.
– А что, кстати, со школой у тебя? Ты, я так понимаю, не училась?
– Я восемь классов кончила и ушла.
– Не жалеешь, что бросила?
– Так я зато работала. На рынке торговала: фрукты—овощи.
Вика, 17:
– Я из Москвы. У меня 162—я, разбой, четыре года. Было мне 16 лет. И мы генерального директора ограбили, на проспекте Мира, у него там своя фирма.
– С пистолетом грабили?
Она хихикает:
– С клофелином. А подельнику дали 8 лет. Нам денег надо было сразу много – не скажу на что. А у гендиректора того денег все равно много. Взяли мы 22 миллиона рублей, до дефолта еще. Если честно, это мало. А с тем директором у нас были дружеские отношения.
– Просто дружеские, и все?
– Ну, да. Мой знакомый, мы с его подружкой квартиру вместе снимали, подкинул мысль. Я сначала пошла одна, влила ему в стакан ампулу клофелина, а после подельник пришел. Когда нас приняли (то есть задержала милиция, если кто не понял – прим. авт.), я полностью правду рассказала, не выкручивалась. А он, наоборот, хотел меня скинуть, затопить. Врал и все валил на меня. Говорил, что его там, в квартире, не было вообще, просто я его попросила вещи подвезти. Я первая давала показания, и не знала, что он так по—скотски поступит. Ему даже конвоир в сигаретке отказал, не дал, сказал: «Мне даже стремно, что ты малолетку топишь».
– Мужики что ж теперь, по—твоему, сволочи все?
– Не все, не все! А я ему еще 150—ю отбила – вовлечение малолетних. Сказала, что он не знал, сколько мне лет – хотя он, конечно, знал. Он сам путался в своем вранье, и судья злился: «Ты нас за дураков принимаешь!» А потерпевший так просил, чтоб мне условно дали. Если б подельник меня не топил, условно б и дали, тем более что я мамочка.
– Ты – мамочка?! – у этого ребенка, оказывается, есть ребенок! – Где ж он?
– Он с мамой, – слово «мама» она говорит с любовным придыханием. – Отец мальчика на воле. Пишет… Справедливый срок? Да я б за год все поняла, мне б хватило – во! А сейчас идет просто деградация. Ничего нового понять к тому, что уже поняла, я не могу.
КОРОЛЕВА КРАСОТЫ
Ирина – из Ижевска, ей 17. Вроде обычная воспитанница, как все. Но все ж не как все. Потому что она взрослая и красавица, она статная, с ней невозможно сразу разговаривать на «ты», как с зоновскими пигалицами. Понимаете, в чем смысл? Там почти все – малые и несмышленые, пусть даже порочные и развращенные, но все еще дети, с детскими же лицами, знаете, такие когда шалят, их бы в угол ставить. И когда тут видишь взрослую высокую девушку с серьезным лицом, так останавливаешься и смотришь, и удивляешься… Причем в этом случае – не только взрослости. Ирина – местная королева красоты: выиграла конкурс! Здесь же, в зоне. Правда, титул у нее не «Мисс Зона», а другой: «Умница—рукодельница». Начальник колонии мудро рассудил, что так будет правильней, – чтоб девочки не зацикливались на внешности и все—таки думали головой. Но на самом деле, хоть было много вопросов про умное и костюмы надо было шить (Ирина была царицей Нефертити), народ правильно понял, кто на зоне всех красивей и всех милее.
На конкурсе еще спрашивали про хобби. На воле у Ирины много чего было – лыжи, легкая атлетика, в смысле бег.
– А здесь что? Наверное, шитье? Хотя шитье – это тут, на зоне, работа…
Ирина – хулиганка. Не в вольном, не в игривом смысле слова, но в уголовном, пенитенциарном. Статья 213, 4 года. Что так?
– Пришли мы с подругой на дискотеку, трезвые. А там была еще одна девчонка, она выпила, ее поведение вульгарное нам не понравилось, и отношение к нам тоже не понравилось. Можно сказать, что мы поссорились. И мы ее побили.
– Вы что, ее покалечили?
– Нет.
– Ну, так тогда 15 суток должны были вам дать? А тут – четыре года…
– Мне и самой кажется, что многовато.
– Адвокат был у тебя?
– Был. Дежурный адвокат. Что говорил? Да ничего хорошего. Что он мог сказать, бесплатный адвокат?
Ирину ждут дома.
– Мама уже на пенсии, она в горячем цеху работала, вредный стаж. Посылки шлет каждый месяц. Есть сестра младшая. Пишет про то, как живет, о подругах, что скучает, любит, ждет. Жалеет ли меня? Она знает, что я не люблю, когда меня жалеют, потому ни слова про это. Друг пишет. Что у нас с ним было? Думаю, это была настоящая любовь. Но дождется ли? Не уверена: четыре года – это много…
Чем после освобождения займусь – еще рано думать, сидеть еще немало. Но я точно решила, что не вернусь к прошлой жизни. Я жила как вся молодежь – пьянки—гулянки, вот дискотеки.
Тут, на зоне, Ирина взялась за ум и сделала карьеру: ее поставили бригадиром – как ответственного человека. 50 человек в подчинении.
– А что у вас тут самое—самое? Самое важное, самое главное?