УРАНЕSSАТЬ. Слоеный пирог российского общества

Про презервативы она говорила хихикая и глядя в пол: я ж мужик, а ей 17. Вот – грубо влез в девичью душу…

– Все—таки 70 процентов – через шприц, – она стоит на своем. – Бывало, деньги есть, а некогда сходить за шприцом. Кололи мы героин и винт. Сначала для удовольствия, а потом просто чтоб ломки не было. Я пыталась пить водку, когда бросала наркотики. Просто так я не могла бросить, чтоб ничего не употреблять – так я не могу. А водка, кстати, не лучше… В тюрьме ломка быстро проходит. Смиряешься – а что сделаешь? Тут же ничего не дадут… Тюрьма – самое лучшее средство от наркотиков! – смеется она. – Могло быть хуже. Если б я сюда не попала, меня б не было. Передознулась бы обязательно. Мне родители давно говорили: «Тебе, Тань, надо посидеть в тюрьме». Так—то они все перепробовали, везде меня лечили. А что лечение? Ломку снимут, и все. Не захочешь сам – не бросишь. Папа у меня…

– Ученый! – шутят соседки по камере.

– Фрезеровщик, – не откликается на шутку она… – А мама повар. Брат у меня не работает вообще, он пьет. Через 10 лет какой себя вижу? Слушайте, я завтра не знаю, что будет. Хотя… Может, лекарства будут от СПИДа и семья у меня. Вы в Москве когда будете? Вы сможете моим родителям позвонить и сказать, что у нас тут все нормально?

Представляете, сидит человек дома, пьет чай, а ему звонят и говорят:

– Алле, ваша дочка – ну, та что сидит за торговлю наркотой и у которой СПИД – так она просила вам передать, что у нее все нормально.

Что у кого нормально? Кто нормальный?

ИДЕОЛОГИЯ: СССР ПРОТИВ ШАРОН СТОУН

– Почему у нас все так? – спрашивает полковник Ананьев. И любезно предлагает:

– Хотите, могу коротко изложить свою точку зрения на это? Так вот. Главная причина роста молодежной преступности – это теперешняя экономическая ситуация. Занятость несовершеннолетних низкая: рабочих мест мало, бесплатного образования на всех не хватает. В стране вообще нет молодежной программы. И вот в тюрьме подводятся итоги такой воспитательной работы…

Из каждых наших трех воспитанниц две до осуждения нигде не работали и не учились. Они были бесхозные. А кто—то работал, но неофициально, и судьи ему вкатили полный срок как бомжу… Такой же процент – 67 – участия воспитанниц в преступных группах на воле. Воровать они шли по очень простой причине: от голода, чтоб прокормиться. Больше 80 процентов наших заключенных – из необеспеченных семей.

И, наконец, такая причина: разнузданная пропаганда насилия, секса и порно в СМИ. Что не нужно, девушкам дают, а что нужно, того не дают. Если они что—то увидели по видео, так им кажется, что это норма. Раз показывают, значит так надо – таков уж детский ум! Мы—то критически относимся, а дети? Смело принимают на вооружение!

Полковник таких детей очень плотно наблюдает, у него их тут не один—два, как у вас, а 500 человек, материала хватает для выводов и обобщений. Но тем не менее…

– Не может быть, чтоб вот прям так: увидели в кино – и побежали воплощать в жизнь! – сомневаюсь я.

– Я вам говорю, так оно и есть! – настаивает он. – Вот одна девочка совершила преступление, посмотрев видеофильм. Она нам сама призналась, и нас это потрясло. Между этой девочкой и ее другом завязалась сексуальная игра, так она ему – как героиня Шарон Стоун – связала руки и изрезала его ножом.

Я уж не говорю про отсутствие градостроительной программы, когда не предусматривается строительство детских и спортивных площадок, про отсутствие у молодежи возможности бесплатно пользоваться средствами организованного досуга.

– Да, все, что было при советской власти и чего теперь нет…

– Заметьте, это вы сказали, не я!

– Ну, да… А с советской статистикой вы не пробовали сравнивать?

– Не пробовал…

СПРАВЕДЛИВОСТЬ?

«А может, взять их всех да выпустить, ну, кроме убийц?» – типичный позыв новичка. Понятно, что это было бы незаконно, – так ведь еще и бессмысленно. Ведь почти половина зечек имеют условные судимости. То есть один раз их уже фактически выпустили, и ничего хорошего из этого не вышло. По мнению офицеров, получается так:

– Сажают, когда другие меры исчерпаны. Суд решил, что на воле они будут и дальше совершать преступления – раз они не учатся и не работают, и раз ими родители не занимаются…

Ладно, допустим, кого—то тут просто спрятали от еще больших неприятностей. Но сроки—то какие огромные! Три года, пять, сплошь и рядом такое – и это за кражу… Особенно зверствуют суды в Мордовии, Башкирии, Чувашии. Там детей судят как взрослых, безо всяких поправок и поблажек.

– За что детям такие сроки? Зачем же расширять этот несчастный ГУЛАГ? Это что за государство такое? – совершенно по—гражданскому, по—человечески спрашивает меня Ананьев. Он не хуже штатских психологов, не хуже иностранных криминологов знает, что маленькие сроки – эффективны, а после трех—четырех лет отсидки человек только тупеет, он привыкает к тюремной жизни и уже ее считает нормальной, а воля ему больше и не нужна.

– Справедливо наказание или нет? – риторически спрашивает полковник Ананьев. – Это не к нам вопрос. У нас другое: нам кого дали, мы с тем и должны работать, – он совершенно прав, но при этом не может удержаться от замечания:

– Но мое личное мнение такое: я б их не хотел в таких местах видеть.

Ну, вот сидят они. Вопросов у них полно: справедливо наказание или нет, можно ли поскорей освободиться, есть ли смысл писать жалобы и ходатайства. А спросить некого: адвоката в колонии нет ни одного. Вот дикость! Хоть один—то должен быть на 500 заключенных детей? Нету… Ездили в Рязанскую коллегию, приглашали: может, хоть раз в месяц бы кто приезжал. А там сказали, что прошли те времена, когда люди работали за бесплатно.

– Может, студенты согласятся помочь?

– Звали их, – но они такие консультации дают, что потом долго приходится расхлебывать.

Полковник жалуется на дискриминацию, ругает некий приказ за номером 13. Этот приказ предписывает взрослым выдавать в день полкило хлеба, а детям – всего 315 граммов.

– Чем же так провинились малолетки? У них же идет формирование организма, им питаться надо хорошо… По нашим условиям, так хоть хлеба вволю дать! Я в 1999 году на свой страх и риск поднял нормы, стал детям полкило хлеба давать. Так была ревизия, и мне строго указали на перерасход по хлебу на 3500 рублей. Сказали, что я нанес существенный ущерб государству.

Мы на картотеке с 1996 года. Государству должны 5,5 миллиона рублей. Правда, оно нам должно было только в прошлом году дать 8,5 млн. Давайте, говорю, взаимозачет проведем! Но ГУИН обижается, так не бывает, чтоб начальство было должно подчиненным…

А бывает ли сейчас такое, чтоб сидели ни за что? Конечно! Таких, по разным оценкам, около трети. И все это знают. Но никто не жалуется и не требует пересмотра дела:

– Взрослые подставили, запугали, и я все взяла на себя. Если я тут что скажу, так потом на воле открутят голову. Уж лучше я отсижу…

В Рязанской колонии таких детей человек 150. Урок, видите, они получили замечательный. Сколько б после этого взрослые не врали про всякий закон—шмакон, это пустое – теперь ведь этим детям известно, как устроен этот мир и какие в нем действуют правила. Мне кажется, иногда я узнавал таких – может, это были те самые, с потухшими глазами – которые просто раздавлены и сломлены, и будут теперь тоскливо доживать оставшиеся годы, и никогда больше не поднимутся. Все. Конец.

Они не все там дуры. Они умные девочки. Их непросто обмануть, – чувствуют они, твердо знают, что не нужны стране…

Я как—то приехал туда перед новым годом, спрашиваю:

– А Дед Мороз бывает тут?

– Ну, да, в клубе… Но только он не настоящий, это наши девчонки переодеваются. А настоящий Дед Мороз – он сюда разве заедет?

Разговаривали мы в столовой, у них был обед. Они ели суп.

– Хотите попробовать? – и протягивают мне ложку. Противно было даже смотреть, даже думать про нищий этот суп. Но они смотрели мне в глаза. Я—таки попробовал.

Колом у меня в горле встала эта серая тюремная баланда, которой мы кормим русских девочек.

ЗОНА И АРМИЯ: НАЙДИТЕ 10 ОТЛИЧИЙ. КОЛОНИЯ ДЛЯ РЕБЯТ

В Шахово Орловской области соседствуют две колонии – женская и воспитательная. Непонятно, что ужасней: когда матери сидят или когда дети? Парням вроде и так, и так в казенный дом, а всякая зона имеет в себе нечто армейское – и наоборот. Ребята все ж выглядят почти естественно в бушлатах и кепочках: они как бы служат в армии, ну, в морской пехоте какой—нибудь, где черное в моде. При этом они как бы слегка нарушают форму одежды: ну так в Чечне наши бойцы не то еще носят. Но, с другой стороны, когда парню 18, а он ростом со второклассника, да уши оттопырены, когда думаешь, что вот небось все бьют его и отнимают конфеты – на такого невесело смотреть…

Какие ж они, несовершеннолетние зеки?

Вот рослый, совершенно солдатского вида Паша из Конакова. Ему 17, да на вид и все 18. Он за 1000 долларов – в рублевом эквиваленте по курсу ММВБ на день торгов – зарезал коммерсанта. Когда резал, было 15. Статья, соответственно, 105—я, семь/шесть. Это что за дробь такая в конце? Не дробь, это значит 7 лет и 6 месяцев.

Отца у Паши нет. Есть мать, и она по конаковским, да даже и по орловским понятиям занимает в обществе высокое положение: в Москве в ресторане работает. Приезжает иногда. И говорит ему: жди амнистию, на что ж, мол, еще надеяться, как не на амнистию. Но Паша даже не дергался: по 105—й амнистии не бывает. Мать в таких вещах просто не разбирается. Но сокращение срока вполне возможно, это реальный шанс. Так что Паша держит себя в руках и старательно шьет матрасы. А по воскресеньям играет в футбол и волейбол. Если привыкнуть, то жить на зоне вроде можно.

Кроме работы и спорта еще есть учеба. Паша пошел тут в 10—й класс, а после собирается в ПТУ, на сварщика или сразу уж на каменщика. ПТУ – это недалеко, тут же, на зоне. Отчего ж не поучиться? Времени полно, надо ж его как—то убивать… Но эта вся учеба – так, для общего развития, и чтоб время занять, поскольку работать он намерен бухгалтером.

Совсем иначе, не молодцевато, не по—солдатски выглядит маленький мальчик Семен из Краснодара. Ему 15, а на вид так и совсем 12. Малыш, как он сюда попал? А вор он. Что украл, у кого, интересно? Украл буквально два кило сахара—песка да два кило муки и еще 300 грамм конфет – это все из школьного буфета.