Три дня без чародея

– Когда Наум еще был головным Надзорным на Дивнинской ярмарке и обходился без чьей-либо помощи, – мрачно подтвердил князь. – С появлением Бурезова Хапа перестал покупать магию в Дивном, а Баклу-бей двинулся в глубь степи, за Итиль. То ли ему уже хватало магии, то ли Цепкий новые пути нашел, но именно благодаря черному колдовству так быстро выросла и продвинулась Огневая Орда. Многих в Ладоге это убедило…

– Нет! Не мог Наум быть предателем!

– Я верю, – кивнул князь. – Но доказать не могу. Может ли Наум? Надеюсь. Он казался совершенно спокойным за свою судьбу. Понимаешь теперь, куда он поехал?

– Неужели в саму Ладогу? – покривив душой, изобразил Упрям удивление.

– Да, Совет Старцев требует его к ответу. Да как не вовремя – под самую ярмарку! Волшебные торги начнутся через три дня. Даже тайными тропами Науму не успеть.

– Зато он докажет, что не предавал Твердь.

– На то и надеюсь, – улыбнулся князь. – И все же плохо, если волшебные торги начнутся без него – слишком многих это убедит в его виновности. В народе про Хапу Цепкого пока не знают, но ведь это только дай срок. Пройдёт слушок – начнутся волнения. Бурезов-то с задачей справится, в нем я не сомневаюсь, но волнения и меня пошатнут. А этого надо бояться. Не потому, что мне престол не в меру люб, а потому, что весь западный мир сейчас в бедах своих славян обвиняет, и особенно – Твердь. Венды и бургунды кричат об опасности для ромейских царств, валахи и даже вязанты верят им – и опасаются. Пошатнись я, это ромеям будет знак: можно клеветать на Словень! Видишь теперь, как важно все в тайне держать? Ну вот, поведал я тебе о наших заботах. Может, зря, и хватило бы простого наказа держать язык за зубами – уж князя ты бы не ослушался, надеюсь? Но думается мне, лучше знай. Душа у тебя светлая, не ошибешься. Что ж, пора мне.

– Спасибо за доверие, Велислав Радивоич. Мудро ты рассудил: все зная, с умом стану действовать. Только вот не возьму я в толк… уж не осерчай, князь-батюшка, может, прослушал чего или недопонял?

– Говори, говори.

– При чем тут твоя дочь? Ты сказал, что до ее исчезновения не страшно было б сознаться, что Наум… не с нами.

Князь потемнел лицом, но ответил прямо:

– Венды немирьем грозят, в союзе с другими ромеями. И вот, чтобы великой крови избежать, вынужден я отдать мою Василисушку замуж за принца Лоуха, наследника вендского. Дело уже решенное, весть ромейским царям разослана. Народу говорить не спешим, хотя бы до смотрин… Но жених уже в пути, через три дня его ждем. И сейчас только это ромеям рты затыкает. Если сорвется сватовство Лоуха, скажут, что мы мира не хотим, тут нам всё припомнят. Да, вот еще, – вспомнил князь, уже накинув плащ. – Болеслав говорил, ты что-то против орков имеешь.

– Да… Я скрыл от него всю правду. Велислав Радивоич. Уж прости, хотел сперва сам разобраться. Шесть орков породы угорской напали сегодня на башню как раз перед… отъездом Наума. Я вот теперь думаю: разойдется весть, что чародей болен…

Продолжать не понадобилось, князь остановил его успокаивающим жестом:

– Понимаю. Пришлю тебе десяток стражников. Молодцы добрые, не болтливые. Жди их к полуночи. Но даже им – ни слова, помни. Орки, говоришь, угорские… хм!

* * *

– Живем! – радостно воскликнул Невдогад, когда Упрям вернулся, проводив князя. – До полуночи не так уж далеко, а после нам никто не страшен будет. Ну и дает, однако же, батюшка князь: один тайком по ночам разъезжает!

– Слышал, значит, все? – осведомился Упрям.

– Ну да…

– А я тебе где сидеть велел? В чаровальне!

– Ой, не занудствуй. Это же не враг был. Охота ведь князя-то послушать.

– Я велел тебе сидеть в чаровальне, – отчеканил Упрям, невольно подражая голосу чародея.

Наум редко кричал, а когда отчитывал (не брюзжал добродушно, а именно отчитывал), то не допускал в голосе ни насмешки, ни злобы, ни обжигающего холода. Одна только твердость – не жестокая, что хлещет хуже пощечины, а спокойная, но непоколебимая. С легкой тенью грусти от обманутого доверия. Очень действенная.

Бывало, загулявшись в городе со сверстниками и догулявшись до кулачных разбирательств, Упрям пытался изобразить такой голос, но безуспешно. То ли упражнялся мало, то ли не всегда бывал прав. А сейчас вот без малейшего усилия получилось.

– И что теперь? – напряженно спросил Невдогад.

– Ты нарушил свое слово.

– А кто ты такой, чтобы мне приказывать?

– Никто, наверное, – пожал плечами Упрям.

Невдогад, уже готовый к заносчивому ответу, потупил взор. Да уж, никто – под крышу взял, боярам не сдал, вооружил… от смертельной опасности отговорить хотел, но, не добившись того, доверил чуть ли не самое важное место обороны. Доверил!

Совесть у Невдогада была. Но, видать, рос он в отцовском доме без особой строгости и просить прощения не любил. Впрочем, возраст такой: уж как там строг ни будь отец, свое отбесится юнец. Упрям поймал себя на том, что и размышлять его тянет, как убеленного сединами старика – точь-в-точь как Наума. Глупо.

– Да, нарушил слово. Что теперь сделаешь?

– Отпущу на все четыре стороны, – ответил Упрям. – Благодарен тебе за мудрые мысли, за готовность помочь, но, как видишь, в подмоге-то я больше не нуждаюсь, Велислав Радивоич позаботился. Так что незачем тебе здесь оставаться.

– Упрям, ну брось! Да, я виноват… но не такая уж и страшная провинность, что ты к мелочам-то цепляешься? Что мне теперь, к отцу возвращаться, который и не думает обо мне?

– С другой стороны, – не слыша, продолжал ученик чародея, – куда тебе в ночь идти? Отоспишься здесь, а утром свободен как птица, иди куда пожелаешь.

Невдогад постоял, сцепив зубы, потом тихо сказал:

– А любишь ты правым быть. Собой любуешься, – и отвернулся.

Глядя на его худую спину, Упрям почувствовал подступающий стыд. Умен Невдогад – раньше его самого углядел, что и впрямь готов ученик чародея возгордиться от осознания собственной правоты, вознестись над оступившимся человеком.

– Извини, Невдогад, – сказал он.

И вдруг тонкие плечи вздрогнули, малахай качнулся, и юный беглец, не говоря ни слова, выбежал из горницы. Тьфу, пропасть! Странный он все-таки. Ну его к лешему, в конце-то концов. Может, и впрямь домой отправить – с утра, конечно? Отдать дружинникам, и пускай в город ведут.

Он еще раз обошел нижнее и среднее жилье, проверяя, везде ли развешаны наговоренные обереги, вспоминая, не забыл ли наложить заговор от пожара в каждой светлице, в каждом покое.

Вообще-то башня защиту имела надежную, нечисти в нее ходу не было – но только нечисти местной. Потому, наверное, неведомый враг и пригнал орков, что против них в Тверди заклятий никто не составлял. Но даже если орков больше не осталось, в отсутствие Наума толковый колдун может подобрать ключик к охранной магии, и Упрям не скупился: вооружившись всеми доступными ему источниками силы, щедро добавлял все заклинания, какие знал, вплоть до заговора-спотыка на половицах…

Теперь оставалось только ждать обещанных дружинников и надеяться. Среднее жилье тревожило больше всего. Внизу-то сплошь хозяйство: поварня, припасы – это не страшно потерять. А здесь и спальни с личными вещами, и читальный покой с книгами. Одна надежда: враги, коли вломятся, будут все же чародея искать, а не грабить…

Ученик чародея поймал себя на том, что уже долгое время топчется на одном месте, подле всхода, а наверх не идет. Вздохнув, он поставил ногу на ступеньку, но тут из чаровальни донесся короткий вскрик и звон извлекаемой из ножен стали.

Упрям не заметил, как взлетел наверх. Невдогад – глаза красные, малахай сидит криво, но сечка в руках не дрогнет – оглядывался, стараясь не упустить из виду западное окно, Рядом уже топтался оскалившийся Буян.

За окном висел упырь. Бывалый, матерый, судя по тому, с какой небрежной легкостью держался одной рукой за наличник. Что упыри летать умеют – это выдумки, но возникли они не на пустом месте, а как раз из-за таких вот удальцов.

Второй рукой упырь делал знаки, долженствующие изобразить мирные намерения.

– Открой, ученик чародея, поговорить надо! – расслышал Упрям через стекло.

– Следи за другими окнами, – шепнул он Невдогаду и приблизился к западному. Открывать, ясное дело, не стал, изготовил меч для удара, если кровосос бросится внутрь, и крикнул:

– Чего надо?

Не слишком длинные, но широкие, игольчато-острые клыки блеснули, отразив огонь светильников, когда упырь вежливо улыбнулся и отвесил приветственный поклон.