Навье и новь. Книга 1. Звездный рой

– Дело говорит, слухай, Матвей!

– Так за что же вы меня мытарите, православные, а?! Я храм ваш вычищаю от лишнего, я заместо портрета, хочу вам Лик истинный явить.

Тут уже поп встрепенулся, галчонком нахохлился под рясой своей, чует, что и о нём речь идёт, и он как бы зерно по завышенной цене сбывает. И пока приход в неуверенности пребывает, ткнул перстом в Нечая:

– Как смеешь ты глумиться над церковью святой?! Кто тебя надоумил сему, полоумный! Этим иконам прадеды наши поклонялись, и на том Русь всегда стояла! А ты безбородый и судить берёшься. Какой-такой наукой бесовской?!

– Дух святой не наукой познаётся – он куда шире любых научных познаний. Люди, когда вы все вместе за праздничным столом потчуетесь разве не праздничное настроение меж вами!

Так и когда Христу молитесь сообща он меж вами как живой. И разве небу крыша требуется?

– Зачем это, – раздаются смешки среди народа, – небу-то.

– Вот! А Богу всемогущему она тоже ни к чему. Где вы с Богом – там и он с вами!

– Антихрист, раскольник! Агитация! – заверещал поп, обращаясь к властям за помощью, как обращаются государи к союзникам.

Власть пригляделась, изучила суть дела и усмотрела «порчу имущества».

А кто в стране самодержавной хозяин всего полновластный? То-то же, и к бабке ходить не надо. Получается, что лишая храм образов Властей и Началия, убирая видимый пример иерархии небесной, бунтовщик этот, Нечаем прозванный, посягает и на земное, как бы.

На государево единоначалие.

Вор и антихрист!

Нечай попытался властям указать:

– Какой же я вор, что я украл ценного?

– Ты имущество церковное испортил.

– Фу, успокоили! Так, всё-таки, оказывается, имущество, а я уж, было, подумал, что святость украл, как же, думаю, духа святого я мог так скрутить и спеленать, это какой же силой надо обладать сверхестественной, чтобы его как вещь какую бездушную на барахолке потом втюхать торгашу какому-нибудь за полцены, как за ворованное.

Весь народ так и обалдел. Чиновники при исполнении от философской глубины и казуса юридического: чего украл-то? Мужики и вовсе притихли: и верно ведь как, кто не попадал во власть вьюги коварной, когда следы заметает и погибель вокруг одна. И что? Какой верующий не молится горячо тогда про себя и не вершит крёстное знамение куда попало, где там кресты храмовые, кто его разберёт, когда снег и за шиворот и глаза залепляет?

Одно ясно властям и даже не оговаривается: сеет Нечай разномыслие в головах, сомнение в законах писаных: кем писанно, зачем?

Так и сгинул Нечай из памяти народной, заковали и увезли его с глаз долой. У него своя правда была, и о Боге, и о вере, и о властях.

А люди юридически грамотные и при своих постах кормящиеся усмотрели аж три права: Бога, веры и властей.

Иосиф, поразмыслив, решил так: раз уж бог счёл нужным в этой земле извратить истинную веру, данную народу избранному испокон веков, значит, так тому и быть.

Им бороды рвать – нам доходы подсчитывать, и на этой мудрости притянул снова к себе счёты и защёлкал костяшкам, туда-сюда.

«А всё-таки Нечай этот здорово попу наподал, а то ходит, важничает, косится: нехристь! А сам-то?.. Я, допустим наливаю, а он, получается, зажигает. Свечи-то его…»

На этом многоточии и застали его новости, и, опять же, прилетели они с севера. Он уж было обрадовался – северный ветер уже приносил ему удачу. Кто знает, может и теперь…

Иосиф поспешил домой, держать совет с сыном.

* * *

Но Советы сами заявились к нему домой. Вся страна всколыхнулась и пришла в хаотическое движение, полное шатания, быстрых кавалерийских налётов и неопределённостей: «За кого скачут?» – «А тебе самому каковские нужны?»

Иосиф осторожно жался к забору и пожимал плечами, испуганно озираясь на суровые лица, требующие того, в чём он не разбирался, чего боялся и где душа его трепетала.

Он знал, кому выгодно ссудить, с кого строго спросить, он мог сразу ответить будет ли это дело с прибылью или не стоит рисковать. Изменившаяся страна не выгоды искала, но решала, как ей жить дальше и жить ли вообще.

Несчастный Иосиф совсем растерялся, таким роковым образом он себе вопросы не ставил – жить, конечно жить, и жить желательно в достатке, ни в чём себе не отказывая!

И ещё неприятным открытием стало то, что теперь тех, кто ищет выгоду, стало значительно больше, и новые охотники за счастьем Иосифу не уступят ни копейки, ни полушки, более того достанут из штанов наган и нагло потребуют проценты за всю прошлую жизнь. Не думал, не гадал добропорядочный Иосиф, что, давая деньги в рост, он самого себя загонял в кабалу.

Что за извращённые времена, – терзал он свою плешивую бородёнку.

И, наконец, терпение, вскормленной манной небесной, иссякло, когда, однажды, ночью, запылал его кабак.

На следующий день два тарантаса, набитые доверху барахлом, покинули родину, землю обетованную, обернувшейся злой мачехой с шашкой в одной руке и нагайкой в другой.

Она, новая родина, явилась к нему в лице того самого вечно пьяного Матвея Уманьшина, теперь ремнём солдатским опоясанным и с винтовкой к тому же:

– Чего, жид, зенькаешь злобно.

– Так и ты с винтовкой теперь.

– Да, пришло время. Видишь, как оно, были мы добрые соседи, да добро оно ведь тоже с характерцом, с подковыркою, одного наставляет, другого наущает. Один добро в чулан свой тащит, копит, а поднимется из темноты подвальной на свет и щурится, ёжится – от тепла отвыкает, значит. Другой с добром по-простецки: пришло – заходи, ушло – поклонится. Вот я тебе соху последнюю закладывал, а ты?

– Ая…

– Приценивался, верно, – Матвей заговорщически подмигнул.

Иосиф поморщился, запанибратства терпеть не мог.

– А как иначе, чтобы в накладе не быть? И я тебя не обижал, ты – просил, я твою прихоть исполнял.

Матвей смерил Иосифа взглядом.

– Ишь как, сначала лаской да угощением, а потом и взнуздал, вскочил и давай погонять, а как же: кормил, ласкал теперь и коленями в бок могу и плёткой для острастки – хозяин, значит. Так и мы не кони.

Иосиф, привыкший к защите станового, выпятил грудь и приосанился:

– Раньше, Матвей, ты благодарил, кланялся по ясно, а теперь, с ружьём-то, иначе заговорил. Стращаешь. И кто из нас после всего с двумя мерками?

Матвей не то улыбнулся широко, не то ощерился, сильно хлопнул еврея по плечу, тот зашатался камышом, но выстоял:

– Врос, крепко врос ты в землю, не выковыряешь – слова такие говорить научился. Помнишь, я тебе говорил, что мы с тобой словно родня. Так и брат брату Каином случается. Ты себя в праведники записал, так и мы себя разбойниками не считаем рядом с тобой. Теперь время суда пришло. Так что до встречи.

Бывший клиент развернулся, значительно поправил винтовку на плече и привычной походкой, вразвалочку, пошёл молча прочь, хотя прежде и частенько уходил хмельной, горланя песни.