Первоклашка

«А возьми личную жизнь? Когда женился – мне было уже 26! Помню, мать после похорон отца стала совсем суетной, постоянно на ухо гудела: „Остепенись, чего ты их всё меняешь одну за другой? „Поперёк“ ищешь? Не найдёшь! Выбери нормальную женщину, да женись! Мне уж помирать скоро, а внуками и не пахнет. Мужик ты, или не мужик? Вон, Лизка, смотри как ухаживает за тобой: и постирает придёт, и борщ сварит, ну чем не жена? Чего тебе ещё надо?“ Да ничего мне и не надо было! Ну, не чувствовал я потребности жениться! Нет ведь, дурак, послушал мать, предложил Лизавете подать заявление! Сразу после свадьбы ещё хоть какое-то чувство было, вроде. Любовью не назовёшь, так, ближе к жалости: она- то искренна, вот и неудобно обижать… На море пару раз вместе съездили… А с годами всё хуже и хуже… Дашкой когда забеременела, я ведь чувствовал, что никакой семьи у нас уже не будет, предлагал ей аборт сделать. Она – ни в какую: „Как хочешь, а я рожать буду!“ Ребёнка она и вправду хотела. Да ещё, наверное, чувствовала своей женской „чуйкой“, что отдаляюсь я от неё, удержать ребёнком хотела… Ну, на какое-то время получилось… А что сейчас? Домой меня не тянет, даже общих тем с Лизой не стало, вроде и поговорить не о чем. Пока не видимся – ещё ровно всё. А как вместе больше двух часов – обязательно „погавкаемся“! Про „супружеское ложе“ вообще молчу! Иногда рядом ложимся, она начинает гладить, а у меня – чуть не до отвращения доходит! Ну, разве это нормально? Поэтому и любовницы появляются одна за другой: я ведь будто „замену“ ищу, а она „фальшивая“, замена эта! Тянет сменить на „настоящее“, меняешь – а „настящего“ опять нет… Дашку люблю, хочется с ней по- больше времени проводить, да не получается всё: то я на работе, или „в загуле“, то она в школе, или с подружками. Да и мала ещё, под мамину „дудку“ часто поёт, не пооткровенничаешь с ней… Вот и существуем каждый в своём „мирке“: в одной квартире, вроде, а общаемся – как будто на разных планетах живем… А вокруг все поют: „Ребята, вы такая дружная семья!“ Тьфу! Противно. Сил моих нет больше так, Господи!» Захару стало вдруг жалко себя почти до слёз. Слёзы даже навернулись ему на глаза. Он смутился, огляделся: не заметил ли кто его «слабости»? И чтобы скрыть за кружкой проявляющиеся на лице «немужские» чувства, быстрыми глотками допил пиво. После чего встал и уверенно пошёл к стойке за «добавкой». Возвращаясь за свой столик, Захар заметил, что пиво в кружке его соседа остаётся практически нетронутым, хотя прошло уже достаточно большое количество времени. Для подобных заведений было огромной редкостью, чтобы кто-то смаковал купленные напитки, наслаждаясь их вкусом. Усаживаясь на стул, Захар удивлённо посмотрел на лицо сидящего напротив мужчины. Он отметил, что и лицо у мужчины как-то не подходит для такого заведения, как «Закусочная»: слишком оно благородно, что ли. И как будто Захар его где-то уже встречал… Впрочем, настроение у Захара было далеко не романтичным, к новым знакомствам и беседам никак не располагающим, и он, глотнув пива, вновь погрузился в невидимый мир своих размышлений.

«Вот никогда я себя не считал замкнутым человеком. Вроде, общительный, доброжелательный. Ну, бывает, вспыхиваю иногда, даже кулаком по столу могу… но это, вроде как, мужику так „положено“… А ведь друзей-то и нет у меня. Все, с кем общаюсь – так, коллеги, да знакомые: на шашлыки съездить, ну ещё в Новый Год и в День Рождения позвонить, поболтать… А вот когда на душе по- гано – и поделиться-то не с кем… Витёк, с которым у нас на работе столы рядом стояли; жили, что называется, локоть к локтю… клялся в верной дружбе, говорил, что для друзей не бывает времени и пространства: „звони“, мол, „хоть самой тёмной ночью!“ А как должность получил в соседнем отделе – так куда та дружба девалась? Не то что „ночью звони“, а здоровается-то так, будто стесняется, что со мной знаком. С Мишкой, правда, пооткровенничаем иногда друг другу „в жилетку“… так это тоже, скорее не дружба, а так, „пьяные мужские сопли“… Да что далеко ходить, с братьями и сёстрами который год никак собраться не можем, чтоб пообщаться, чего уж про друзей говорить! Вот и получается: жил ты Захарушка, жил, как тебя родители, да школы всякие научили: никому, вроде, зла не делал, законы не нарушал, старался не „выпячиваться“, „как все“ жить… А теперь вот спрашивается: зачем? Ради чего? Чего достиг-то ты? Чему сам, да дети-внуки твои в этой жизни порадоваться смогут? Ни человека любимого рядом, ни друзей, ни занятия по душе… и смысл так жить, „по привычке“? Не по сердцу это всё, ведь чувствую, будто не своей жизнью живу! А чем так жить – лучше вон в петлю башкой, или спиться к чёртовой матери, лишь бы не продлять каждый день жизнь эту чужеродную… Господи, ты ведь там, говорят, всех нас любишь. Почему ж именно на меня любви-то твоей не хватило? За какие грехи ты мне это всё подарил?!»

Захар отпил из кружки и глубоко вздохнул. Честно го- воря, ему хотелось громко завыть.

«Что, Захар, маешься? Плохо тебе?»

Захар даже вздрогнул от неожиданности. Ему показалось, что, несмотря на его молчаливую сосредоточенность, кто-то прокрался в мир его грёз и подслушал самые сокровенные мысли! Звук собственного имени, произнесённый чьим-то негромким, даже мягким голосом, мгновенно вернул его «на Землю». Произошло это так стремительно, что Захар даже немного растерялся: «Да сейчас уже, вроде, полегче немного…»

Он действительно немного захмелел, и только сейчас понял, что сидевший напротив мужчина с нетронутой кружкой пива давно уже внимательно его рассматривает.

«А ты откуда меня знаешь?» – Захар постепенно стал осознавать всё происходящее.

«Да ты, вроде, тут не впервой, тебя многие знают», – мужчина улыбнулся.

«А-а, ну да», – согласился Захар, – «а тебя я здесь раньше не видел, хотя лицо твоё мне знакомо. Ты у нас в НИИ работаешь? Тебя как зовут-то?» «Да я неподалёку от тебя работаю, вижу тебя постоянно. А звать меня…», – незнакомец на секунду задумался, – «зови меня Мефодий, так вернее всего будет».

«Каак?!» – Захар почти поперхнулся от смеха, – «ты что, серьёзно? Мефодий?» Он не мог сдержать улыбку: «Неужели кого-то ещё так называют? Слушай, а как же тебя в детстве родители звали? «Фодик», что ли?» – Захар развеселился, – « можно, я тебя буду звать «Фодя»?»

«Зови, если тебе так удобно», – собеседник, улыбаясь, снисходительно смотрел на Захара, как любящий отец на расшалившееся дитя. Захар допил из своей кружки, и его речь постепенно приобретала пьяную развязность. Кружка его нового знакомца так и оставалась нетронутой.

«Слушай, Фодя, а почему это ты у нас ничего не пьёшь? Пиво, небось, уже совсем остыло?» – Захар хохотнул, – «а может, водочки давай возьмём по пятнадцать капель „за знакомство“? Я угощаю!»

Собеседник сделал останавливающий жест рукой:

«Спасибо, Захар, мне ничего этого не нужно. Я и пиво-то взял так, для виду, чтоб не очень здесь выделяться».

«Простите, так какого ж… рожна Вы сюда припёрлись, господин Мефодий? Трезвенник в пивной – что во рту зуб гнилой: вроде свой, а мешает. О, рифма пошла!» – довольный своим экспромтом, Захар поднял вверх указательный палец. Мужчина же, напротив, стал абсолютно серьёзен.

«А пришёл я сюда, Захар, потому что с некоторых пор ты пошёл по ложному пути. И заходишь на этом пути довольно далеко. И теперь душа твоя страдает и просит помощи. Я знаю это, как никто другой. Пока что у тебя есть все шансы изменить свою жизнь, свою судьбу. Если сейчас ты услышишь меня и прислушаешься к моим словам – я подскажу тебе, как начать это делать. Дальше ты пойдёшь самостоятельно по предназначенному тебе пути, и у тебя всё получится так, как ты захочешь. Задумайся, Захар! Прислушайся к тому, к чему взывает твоя душа. И как только будешь готов к переменам – дай мне знать». Мефодий произнёс эти слова мягким, но уверенным голосом, глядя в глаза Захару. Вид его при этом был абсолютно спокойным. Это не было похоже ни на бред сумасшедшего, ни на воровскую вкрадчивость афериста. Напротив, от этого человека исходила какая-то непонятная Захару тёплая энергия, располагающая собеседника с первых слов и заставляющая верить в истинность всего им сказанного. Однако, подвыпивший Захар не нашёл в голове слов, способных выразить подобные ощущения, и потому отреагировал самым привычным способом: так, как он всегда отвечал на чьи-либо попытки «внедриться» в его личное пространство.

«Да пошёл ты знаешь куда?! Психолог хренов! Кто ты такой, чтоб мне указывать, как жить?! У меня таких „советчиков“ знаешь, сколько было!» – Захар перешёл на крик и матерную ругань, привлекая всё большее внимание окружающих, и пытаясь показать при этом, насколько он к этому вниманию равнодушен. Мефодий выслушал всё это с абсолютной невозмутимостью, будто ничего другого он и не ожидал, затем прежним мягким голосом добавил:

«Кстати, завязывай с алкоголем, Захар, иначе тебе не избежать многих серьёзных неприятностей».

После этого он неспешно поднялся и, не обращая внимания на распалившегося ещё больше Захара, вышел из пивной.

Глава 3

После ухода Мефодия, Захар понял, что протрезвел.

«Вот козёл, только кайф испортил», – ворчал он про себя, хотя слова, сказанные неожиданным собеседником, крепко засели у него в голове. «Интересно, что он ещё про меня знает? И вообще, кто он такой? Ведь откуда-то мне его рожа знакома! Надо будет завтра на работе о нём поспрашивать, наверняка немного в институте народу работает с таким дурацким именем… и что он там плёл про „изменить жизнь? Судьбу?“ Может, и вправду психолог какой? Вон их сколько сейчас развелось! Тогда почему он именно ко мне привязался? Откуда ему знать, что я именно сюда зайду? И ведь ждал сидел терпеливо… „Подскажу, как это сделать… а дальше сам пойдёшь… и всё получится так, как ты захочешь…“ Бред какой-то! И ведь как уверенно говорит, будто он всю жизнь только и занимается изменением чужих судеб! Чёрт, что ж он меня завёл-то так? Успокоиться не могу!»

Захар огляделся вокруг. Пропитавшееся густым табачным дымом помещение пивной было уже до отказа заполнено недвусмысленного внешнего вида посетителями. Небритые, испещрённые морщинами лица с отёкшими глазками и, в большинстве своём, беззубыми ртами; измятые, грязные одежды и обувь; столь же грязная брань; неестественно громкий гогот, прерываемый надсадным кашлем, и постоянно клубящийся сизый дым вместо воздуха – всё это вдруг вызвало у Захара ассоциацию с адом на Земле, в который он добровольно спустился ещё при жизни, и копошащимися вокруг чертями. Ему впервые за несколько лет посещений этого заведения, стало противно в нём находиться. «…Завязывай с алкоголем… иначе не избежать неприятностей…» Как будто отвечая невидимому Мефодию на его слова, Захар, оправдывая себя, негромко произнёс вслух: «Ага, вон их сколько вокруг: пьют, как будто всю жизнь терпели – и вот дорвались! Только не скажешь что-то по их ржущим рожам, что они все очень озабочены неприятностями! Бред это всё! Видно уж, кому что по жизни назначено, то и случится. И никто это изменить не в силах. Сколько отпущено – столько и протянем…» С этими словами Захар протянул руку к оставленной Мефодием на столике кружке с пивом, и почти залпом осушил её до дна. Потом он с трудом поднялся, и, покачиваясь, с тяжёлым чувством вышел из «Закусочной».

…Замок квартирной двери упрямо не хотел открываться. Когда же, после нескольких попыток, Захару удалось щёлкнуть ключом в замочной скважине – дверь внезапно резко распахнулась, будто её толкал изнутри кто-то огромный. Сквозняк был такой силы, что дверь под мощным напором вырвалась из рук Захара и с неприятным хрустом ударилась о косяк, слегка надломив его у петель. Почти в этот же момент в спальне раздался вначале громкий удар, а затем послышался грохот разбитого стекла и шум падающих на пол твёрдых предметов. Первая мысль, пришедшая в голову окончательно трезвеющего Захара, была о том, что «предсказания начинают сбываться и у него начались неприятности». Выругавшись, он громко, но почти не надеясь на ответ, спросил:

«Вы спите, что ли?»

На шум никто не вышел, и Захару стало ясно, что жены и дочери дома нет. Пройдя в спальню, он увидел, что одна из оконных рам распахнута настежь, а стекло форточки разбито, и теперь ему придётся долго выбирать мелкие осколки из ворсин лежащего на полу ковра. Поднимая упавшие с тумбочки на пол сувенирные статуэтки, Захар заметил, что, вдобавок ко всему, одна из тяжёлых фигурок упала на лежавшее рядом зеркальце, используемое им при утреннем бритье, расколов его надвое. Закрыв окно, Захар обессиленно плюхнулся на край двуспальной кровати, которую они с Лизой приобрели три года назад на годовщину свадьбы. Откуда-то изнутри по всему телу распространялась неприятная мелкая дрожь, то ли от холода выстуженной комнаты, то ли от интоксикации после бурно проведённых выходных. Немного посидев, он встал, чтобы пойти в кухню и заварить себе крепкий чай. Проходя мимо тумбочки жены, он вдруг заметил лежащий на ней исписанный листок бумаги, вырванный из его ежедневника. Листок был придавлен сверху авторучкой. Захар взял в руки письмо и снова плюхнулся на кровать, теперь уже с противоположного края. Это было письмо жены ему, За- хару. Почерк был неровный и местами прерывался. Было заметно, что Лиза сильно волновалась, когда писала это послание. Холодок не очень приятного предчувствия застрял у Захара где-то в груди. Он углубился в чтение. «Захар, знаешь, мы с Дашей решили уйти от тебя. Мне надоели твои бесконечные выходки и пьянство. Ты по несколько дней не бываешь дома. Мы уже давно живём с тобой, как чужие люди. От этой жизни нет никакой радости никому. Ни нам, ни нашей дочери. Я тебя всегда любила, Захар, и сейчас ещё люблю. Но моему терпению пришёл конец. Я очень устала. Я так больше не могу. Хожу постоянно хмурая, уставшая, и то и дело плачу. Скажи, разве это нормальная семейная жизнь? Сохранять её только ради статуса „замужней женщины“ для окружающих я не вижу смысла. Думала, получится сказать всё это тебе лично, но чувствую, что разревусь и не смогу. Поэтому пишу. Хотя и сейчас реву. И ещё, Захар. Я знаю, что у тебя есть женщина, кроме меня. Возможно, даже не одна. Я это чувствую. И это тоже невыносимо. Эти бесконечные звонки с молчащей трубкой, когда я её поднимаю. Эти постоянные звуки „смс“, когда ты запираешься в туалете с телефоном. А однажды мне даже звонила с работы одна из твоих „доброжелательниц“, приглашала приехать и посмотреть, как мило ты проводишь время на одном из ваших многочисленных „корпоративов“. Я уже давно не чувствую себя женщиной рядом с тобой, Захар. Видимо, тебя устраивает такая жизнь. Прости, но меня – нет. Мы обсудили моё решение с дочерью. Она меня поддержала. Ты можешь с ней общаться, если она захочет тебя видеть. Звони ей сам. Я подаю документы на развод. Мы пока поживём у моей мамы. Надеюсь, когда мы вернёмся, у тебя хватит мужества переехать к своей. Я не хотела бы видеть тебя до суда. Прощай. Лиза.»

Захар на какое-то время будто бы погрузился в транс. Он довольно долго сидел, глядя на листок в том месте, где подписалась Лиза. Потом, почти не чувствуя тела, на «автопилоте» дошёл до кухни, и, заварив чай, уставился неподвижно в какую-то точку на стене. Он долго размышлял над происходящим. Чай так и остался нетронутым… Захара не то, чтобы посетила мысль о самоубийстве. Нет, просто, ложась в ту ночь впервые с незнакомым чувством одиночества в знакомую постель, он очень искренне подумал: «Вот бы завтра утром не проснуться…»

Глава 4

Однако утром Захар проснулся, как просыпался до этого бессчётное количество раз. Яркое утреннее солнце, пробиваясь сквозь тюлевые занавески спальни, бесцеремонно светило прямо ему в глаза. Немного ошалев от этого «звенящего» яркого света, Захар вначале зажмурился, а потом недоумённо сел в кровати, медленно обозревая всё вокруг. Он не сразу понял причину беспокоившего его недоумения. И только когда взгляд Захара упал на вчерашнее письмо Лизы, оставленное на тумбочке, ему стало ясно: мир ведёт себя несоответственно его представлениям! Ведь, учитывая всё, что происходит сейчас в его жизни, мир должен поблекнуть, окраситься серыми, или даже чёрными красками, замереть и перестать двигаться, всячески подтверждая ужас, безысходность и трагизм происходящего! Все вокруг, с печальными лицами, должны теперь сочувственно кивать, когда он будет рассказывать о невыносимой доле никому не нужного человека, сочувствовать ему и изумляться, как он вообще находит силы оставаться в живых и даже приходить на работу! А тут – полное несоответствие окружающего тому, что сейчас переживает Захар: это бешеное солнце, не оставляющее места печали; эти стаи ненормальных птиц, просто заливающихся, как нарочно, на ольхе за его окном. И даже на семейных фотографиях все улыбаются по-прежнему, как будто ничего страшного не произошло! Разозлившись на окружающее пространство, Захар вдруг понял, что и сам уже не чувствует трагизма происходящего в той мере, в которой, по его представлениям, «положено» его ощущать в данной ситуации. Он изумился этой новизне собственных переживаний, и, зайдя в ванную, даже внимательно посмотрел на себя в зеркало, как будто сомневаясь, он ли это вообще? Из стекла на него глядело небритое лицо некогда симпатичного, но теперь явно стареющего, очень усталого мужчины с отёкшими веками, морщинами на щеках и вокруг глаз, небрежно разбросанными по лбу волосами с предательски сверкающей проседью. «Ну и рожа!» – привычно произнёс Захар, обратив внимание ещё и на проявляющийся в последние пару лет животик. После «досмотра» тела, тут же напомнили о себе физические ощущения в нём. И, надо откровенно сказать, радости хозяину эти ощущения нисколько не добавили. «Налицо явные симптомы хронического отравления» – признался сам себе Захар, морщась от ноющей болезненности где-то справа под рёбрами, и периодически подступающей тошноты. Голова гудела при малейшем движении, тело дрожало, а сердце, казалось, собирается поскорее выскочить из грудной клетки и убежать прочь от неразумного хозяина. Впрочем, в последнее время подобные состояния уже начали становиться привычными для Захара. Глядя на свои руки по утрам, он вспоминал шутку, сказанную кем-то в студенческие годы после одной из бурных вечеринок: «единственное, что я сейчас смогу сделать по хозяйству – это посолить салат». Уже много раз Захар давал себе утреннее обещание «больше не пить», которого хватало лишь до вечера. На следующий день вместе с физическими мучениями приходило раскаяние, и какое-то время Захар обходился без спиртного. Но постоянное пребывание в одном и том же кругу нерешённых проблем и наступающей, как следствие этого, невыносимой «усталости от жизни», приводило к новым и новым срывам. Другого выхода из сложившейся ситуации, кроме как «расслабиться» привычным способом, Захар не видел. Да, честно при- знаться, уже и не искал. Несколько его попыток заняться собственным бизнесом не принесли ничего, кроме денежных долгов. Домашний ремонт и благоустройство дома требовали постоянных вложений, что приводило Захара в уныние. Проводить больше времени с любовницами он не мог, опасаясь дополнительных неприятностей с женой, и особенно – огласки и непременно следующего за ней общественного порицания с крушением положительной репутации среди коллег и знакомых. Дочь свою он любил, однако запаса отцовских чувств ему хватало ненадолго, их совместное времяпровождение становилось скучноватым, и Даша, интуитивно чувствуя это, не особо тянулась к папе. Когда-то Захар ещё увлекался спортом, регулярно посещая спортзал с бассейном, но постепенно и эти занятия стали всё чаще приносить не «мышечную радость», а дополнительную усталость, и его интерес к тренировкам стал угасать. Путь же от работы к дому через пивную был лёгким, быстро отвлекал от насущных проблем, да, к тому же, помогал немного «облегчить» бремя бытия, разделив его в разговорах с «понимающими» и «уважающими» его людьми…

Была у Захара одна страсть, через которую душа его, помимо написания стихотворений, находила «отдушину» и проявлялась в ощутимом пространстве. Захар обожал… мастерить игрушки! Ещё в своём пионерском детстве, он вырезал перочинным ножичком всяческие сердечки, куколок, змеек из толстой сосновой коры. Затем тщательно покрывал их разноцветным лаком для ногтей, делал от- верстия, и, продев нитку с наборным бисером, дарил ровесницам симпатичные кулончики, получая удовольствие от проявлений их нескрываемой радости. Друзьям-мальчишкам он, по их просьбам, старательно выпиливал-выстругивал из обычных досок разного рода игрушечное оружие: мечи, кинжалы, пистолеты. Шлифуя их до блеска, выжигая на рукоятках неповторяющиеся узоры и надписи, покрывая раздобытым где-то столярным лаком, он делал каждую игрушку уникальной. Не затрачивая особых на то усилий, Захар достиг небывалого мастерства в производстве всевозможных перстеньков из крохотных цветных проводов; поразительной красоты спичечных избушек и даже замков; праздничных игрушек и ёлочных украшений из раскрашенных в различные цвета медицинских «капельниц». Будучи уже взрослым мужчиной, мужем и отцом, он с увлечением освоил производство тряпичных кукол с вышивкой на одеждах. У маленькой Даши не было недостатка в игрушках, и почти все они были изготовлены папой. А самая любимая ею игрушка: большой забавный добродушный пёс, с повёрнутой немного набок игривой мордой, которого Захар сшил из куска плюша, набив его ватином, – до сих пор «возлежала» на Дашиной кровати.

Однако, так же, как и способности к стихосложению, Захар тщательно скрывал свой «игрушечный» дар от окружающих, настрого наказав всем своим близким делать то же самое. Будучи воспитанным в «среднестатистической» советской семье, он имел для себя чёткие установки, что должен делать «настоящий мужик», а чего не должен. Своё увлечение игрушками он считал занятием, явно недостойным звания «мужика», и крайне стеснялся, если не сказать «боялся» говорить об этом, а тем более проявлять свой талант для кого-либо, кроме домашних…

Помешивая сахар в поллитровой кружке с крепким чаем, Захар мыслями вернулся к жене. «Чёрт, вот вроде, всё к этому шло, а теперь, когда случилось – кажется, всё неожиданно так… И ведь Лизка опять сильней меня оказалась: по сути, она сделала то, что собирался сделать я. Сколько раз я хотел начать с ней разговор об этом, да всё никак не решался. Боялся я этого разговора. Реакции её боялся, истерики. Ведь не шутка дело: практически своими руками разрушаешь то, что сам создал и столько лет поддерживал. Хотя и непонятно, ради чего. Родители-то всю жизнь внушали: „хочешь гулять – не женись, а уж коли женился – неси свой крест до конца дней. Любишь-не любишь, там стерпится!“ Вот и терпел зачем-то… Матери теперь как-то объяснять надо всё. Она явно не одобрит: нотации, как обычно, читать начнёт, как маленькому. Потом плакать. Муторно это всё…»

Захар отхлебнул чаю, и взгляд его упал на висевшую на холодильнике магнитную фоторамку, в которой была вставлена их фотография с маленькой дочерью у «вечного огня» в День Победы. «…Вот и Дашкиной реакции боялся. Думал: как стресс переживёт? Ребёнок всё-таки. А потом ещё будет отца всю жизнь „предателем“ считать, скажет: „Бросил отец нас с мамой…“ А ещё боялся оказаться с „подмоченной репутацией“… Ведь всем этим „ехиднам“ надо объяснить: „Ну как же так, Захар Николаевич? Вы такой весь „положительный“, и семья у вас такая прекрасная, дружная, и вдруг – на тебе!“ Ох… Глаза б мои не видели всего этого! А Лизка вон взяла – и решилась… Даже не ожидал, что всё так получится…»

Захар глубоко вздохнул, и глаза его отчего-то увлажнились. Вдруг он подскочил на месте, будто ошпаренный, вспомнив, что ему давно пора было выйти! До начала рабочего дня оставалось 15 минут, а пешком до института – не меньше 25-ти. Захару так не хотелось привлекать к себе сейчас ничьего внимания! Видимо, таким образом он подсознательно пытался отодвинуть на «потом» все неприятные объяснения с мамой, женой, дочерью и окружающими…

Глава 5

Здание института, где работал Захар, относилось к типовым промышленным постройкам 70-х годов советской эпохи. Находилось оно в некотором удалении от центра города, поэтому долгие годы никто особо не следил за его экстерьером. Соответственно, через несколько десятков лет здание приобрело достаточно убогий аварийный вид. Три года назад, когда юбилей города совпал с пред- выборной кампанией депутатов городской Думы – власти, наконец, обратили внимание на ветхие и аварийные здания. Был произведён характерный для российских государственных структур ремонт. Разваливающиеся от времени отделочные материалы и изъеденные грибком стены здания института вообще не стали трогать ввиду кропотливости и приличной финансовой затратности работ по их реставрации. Поступили проще. К той стороне здания, которая выходила на городскую улицу, по всей длине прикрепили алюминиевый профиль. К нему шурупами привернули лёгкие и симпатичные на внешний вид панели «еврофасад» китайского производства, отступив на несколько сантиметров от старой, продол- жающей разваливаться стены. Ремонт был произведён в рекордно короткие сроки со значительной экономией бюджетных средств. Внешне всё стало выглядеть вполне современно. Будущие депутаты громко отчитались о «весомом вкладе в культурно-исторический облик города, внесённом исключительно из самозабвенных соображений бескорыстия и человеколюбия». Несомненно, из тех же соображений, но уже без громкого информационного шума, через несколько месяцев после ремонта городских зданий, на южной окраине города, в живописных местах, называемых традиционно «долиной нищих», стали, как грибы, появляться «скромные» двух-, трехэтажные особнячки с архитектурой воистину музейного достоинства. Институтские коллеги Захара, обсуждая в «перекурах» на работе это строительство, шутили: «Жаль ребят, ведь с хлеба на воду перебиваются, чтоб на итальянскую плитку сэкономить. Мужики, давайте в воскресенье выйдем, поработаем, да средства им перечислим вместе с „тринадцатой“ зарплатой? Всё полегче станет бедолагам, будет хоть на что грыжи трудовые лечить.» Захар обычно молча слушал эти шумные «соревнования в злословии», хотя внутри так же, как и большинство его коллег, завидовал и тихо ненавидел хозяев строящихся особняков. Привычку курить Захар поддерживал не по- тому, что не мог обходиться без сигарет. Больше того, не- смотря на уже приличный «стаж» курильщика, он так и не избавился от чувства некоего отвращения к ощущениям во рту и в лёгких после курения. Скорее, он делал это «за компанию», усвоив ещё со студенческих стройотрядовских времён «закон перекуров»: «Кто не курит – тот продолжает работать!» Внутри институтских помещений практически ничего не менялось с середины 70-х годов прошлого века. Когда состояние стен, потолков и пола становилось настолько критическим, что не только лабораторные, но даже «дикие» мыши начинали передвигаться по помещениям с осторожностью, чтобы не получить увечье – в институте производился «ненавязчивый» косметический ремонт, средства на который неизменно собирались, в основном, из зарплат сотрудников. Изначально НИИ был построен для нужд советской «оборонки», как большинство подобных учреждений того времени. Занимался он, в основном, изучением и разработкой новых двигателей к различным видам боевой техники, а также усовершенствованием горюче-смазочных материалов к ним. Однако, пережив глубокий кризис 90-х, конверсию и децентрализацию, институт потерял свою актуальность для государства, и, утратив больше половины опытных кадров, являвших собой воистину цвет научно-технической интеллигенции, с трудом выживал теперь на выполнении мелких заказов от частных фирм и всевозможных «ООО». Острословы, которыми всегда славились институты советской эпохи, называли их в шутку «ОББ»: «Общества с Безграничной Безответственностью». Захар, вместе со своими остроумными коллегами, молодыми учёными, придя в институт со студенческой скамьи, тоже не раз вносил свою лепту в «оформление интерьера» своего рабочего помещения. Храня в памяти не признающий цензур и ограничений дух студенческих КВНов и капустников, они прикрепили неподалёку от окошечка кассы, где в те годы выдавалась зарплата, старый советский плакат с изображением в профиль «отцов» марксизма-ленинизма: Маркса, Энгельса и Ленина. Взгляды «мастодонтов» были направлены на счи- тающих у кассы свои копейки сотрудников, а художественно выведенная чуть ниже подпись гласила: «Пролетарии всех стран, извините…» В лаборатории же, где находилось рабочее место Захара и ещё нескольких его коллег, в основном женщин, уже почти пятнадцать лет красовались подобные «агитационные пособия», прикреплённые когда-то на шкафы канцелярскими кнопками. «Оформителем», помимо Захара, был его тогдашний «закадычный» друг Виктор. Один из плакатов расположился рядом со стеллажом с легковоспламеняющимися жидкостями. На нём мужественный красноармеец с суровым лицом и огромной звездой на «будёновке» выбрасывал вперёд мускулистую руку с огромным указательным пальцем. Прежняя надпись под изображением: «А чем ты помог фронту?» – была заклеена белым листом бумаги. На бумаге, под стандартный канцелярский трафарет, было выведено: «Помни! Пьянство алкоголизма приводит к гибели человеческих жертв!» Второй плакат красовался на шкафу, где переодевалась женская половина коллектива. Это был не просто плакат. Это был целый коллаж, фоном которому служила увеличенная фотография здания НИИ. В двери НИИ на фото понуро входили несколько мужчин. Рядом было наклеено вырезанное со старого плаката изображение женщины с серьёзно озабоченным лицом, решительно указывающей рукой на входящих. «Озабоченность» расшифровывалась подписью чуть ниже изображения:

«Чем сын с окладом МНС*,

Не лучше ль выбрать ВМС**?!»

Вообще, Захар слыл в своём отделе балагуром и ловеласом, но при этом добропорядочным и ответственным человеком. Ему частенько доверяли роль организатора внутриинститутских «посиделок» по поводу различных праздников, и он охотно на эту роль соглашался. «Корпоративы» Захар любил. Они были ещё одним поводом временно отвлечься от домашних и внутренних личных проблем. Это был «мир, где хорошо». Мир, в котором было всегда весело, не нужно было глубоко задумываться; в котором Захар, по его ощущениям, был востребован, понимаем и ценим…

* Младший научный сотрудник

** Внутриматочная спираль (средство контрацепции)

Привычно предъявляя старенький пропуск у «вертушки» на проходной института, Захар взглянул на висевшие напротив входа большие электронные часы с красным табло, которые поочерёдно показывали время, дату, и температуру воздуха в помещении. Он опоздал всего на пять минут, пройдя путь от дома до работы с нехарактерным для него проворством. В пути он здорово взмок, несмотря на довольно прохладную погоду, и тяжело дышал. Видимо, давали о себе знать симптомы трёхдневного добровольного отравления.

Однако, постоянные невесёлые мысли обо всём случившемся поглощали его и позволяли не замечать физического дискомфорта. Не расслышал Захар и улыбчивого приветствия вахтёра, пройдя мимо с мрачным лицом. Вахтёр удивился и даже немного обиделся, провожая Захара взглядом.

Стол рядом с рабочим местом Захара последние три— четыре года принадлежал Михаилу. Тот был переведён в отдел, где работал Захар, несмотря на сокращения штатов, откуда-то из тревожной Средней Азии на должность младшего научного сотрудника. Произошло это по договорённости некоего чиновного Мишкиного родственника напрямую с директором института, что, в своё время, вызвало свежую волну сплетен в «скучном болоте» годами сложившегося коллектива.

«Привет, ты чего опаздываешь?» – ответил Михаил на короткое «Здрасьте» Захара, которое тот бросил, войдя.

«Да так, проспал», – угрюмо соврал Захар, совсем не желая начинать разговор.

«Взъерошенный какой-то… Никак не отойдёшь, что ли?» – Мишка понизил голос, чтобы их диалог не был слышен окружающим.

«Миха, от меня жена ушла…», – неожиданно для самого себя выпалил вдруг Захар, и сразу поймал себя на мысли, что впервые вслух озвучил произошедшее. Фраза прозвучала как-то странно, будто речь шла вовсе не о нём. Михаил оторвал голову от бумаг. «Да ты чооо?!» – протянул он и негромко присвистнул, – «во дела! Что произошло-то? С чего вдруг так резко?»

«Да нифига не резко…» – Захар вздохнул, – «долго рас- сказывать, короче…»

«А дочь с кем? И как ты теперь жить будешь? Квартиру разменивать будете?» – Михаил сыпал традиционными в подобных случаях вопросами.