Ждан открыл глаза. Он лежал на груде соломы в пристроенной к избе собачьей конуре.
Раньше здесь жил Черныш. Здоровенный черный пес с разорванным ухом и скверным нравом. К домашним потомок волков относился снисходительно, за живностью присматривал, а вот соседей недолюбливал. Как-то раз Демьян напился до чертиков и передразнил предупреждающий лай Черныша – бежал потом до самого леса с покусанным гузном! Визгов и ору было – не счесть, но пса отец отстоял. Знатно выпорол хворостиной, посадил на смоляную веревку, но отстоял. С тех пор четырехлапый сторож стал аккуратней в поведении, но к людям симпатии не питал. За исключением Ждана. Мальчонке прощалось все, чем тот охотно и пользовался: тягал пса за уши, катался на нем по двору и залезал в будку, чтобы подремать, уткнувшись в теплый собачий бок, или даже делился припасенной краюхой хлеба с другом.
Два месяца назад Черныш пропал. «В лес убежал, – угрюмо сказали родители. – Может, еще вернется». Но будку зачем-то заколотили. Впрочем, о тайном лазе под кустом крапивы они не догадывались. Будка была старой и покосившейся, в сильный дождь худая крыша протекала, старая солома была жестче сухой глины. Зато сюда никогда не заглядывали, а стойкий запах псины успокаивал мальчика в трудные минуты. Если закрыть глаза и немного полежать, можно было даже почувствовать теплое дыхание Черныша и…
Ждан осторожно потянулся и перевернулся на бок. Под ребрами неприятно заныло. Вернувшись в исходное положение на спине, он медленно и глубоко вдохнул. Вроде не болит. Хорошо. Заживет.
– Ждан!!! – еще один мощный возглас сотряс посеревшие от времени бревна.
Мальчишка замер. Даже дышать перестал. К счастью, внезапный порыв сил закончился, и лишь ворох неразборчивых проклятий долетел из-за стенки. Ждан закусил губу, но крупные слезы предательски покатились по щекам. Не от боли, нет. От обиды. Он избу подмел? Подмел. Воды из колодца набрал? Набрал. Поленья из поленницы принес? Принес. А вышло, что этим самым бревном его и поколотили! Из-за старого вшивого сухаря… Не для себя ведь взял, а для Рады…
– Ревешь?
Тихий голос снаружи прервал невеселые размышления.
– Рада, ты что ль?
– Много людей с собачьими будками разговаривают?
Ждан промолчал. Стараясь не шуметь, он втянул сопли и медленно уткнулся лицом в солому.
– Я войду? – терпеливо поинтересовались снаружи.
Мальчишка задумался. Никто, кроме Рады, о тайном убежище не знал и знать не мог. В этом он был абсолютно уверен. С другой стороны, нечисть всякая людей за версту чует…
– Слово скажи. Секретное.
– Ты серьезно?
– Серьезно.
Снаружи замолчали. Тишина, да и только. Даже кузнечики стрекотать перестали. Точно, нечисть, а притворяется-то как ловко… Ждан тихонько потянулся к припрятанной у стены палке – хорошей, крепкой, еще и с острым сучком на конце…
– Горькая редька.
Мальчик облегченно выдохнул и аккуратно положил свое импровизированное оружие на место.
– Входи.
Секунда, и из большой норы в углу показалась черноволосая голова, острые плечи, а затем и вся Рада целиком. Девчушка резво отряхнулась, аккуратно повернулась, стараясь не задеть грубые шершавые доски, и посмотрела на Ждана. Она была стройной, скорее даже худоватой. Бледный цвет лица, слегка впалые щеки, угловатая шея. И руки… мозолистые руки в ссадинах и порезах. Такие руки должны быть у стариков или взрослых, но никак не у детей.
Будто прочитав мысли брата, Рада уперлась руками в солому, подвинулась к Ждану и спросила его прямо в лицо:
– Плакал, что ли? Опять?
Мальчишка отпрянул назад и выпалил:
– С чего ты взяла?!
Глаза цвета чистого малахита смотрели на него пристально и внимательно. В последнее время все чаще блеклые и едва зеленоватые, но в моменты общения со Жданом – всегда сияющие любовью и теплом.
– Ну, давай посмотрим… Ведро с водой дома стоит, дрова в подпечке, отец спит, но дверь открыта, обувка валяется как попало, а два полена аж в сенях на полу лежат.
– Целых два? – с нескрываемым ужасом прошептал мальчик.
– Целых два. Ну и, наконец, – мой брат в собачьей конуре. Лежишь на спине, хотя спать предпочитаешь на боку. Волосы взъерошены. И глаза красные…
– Это я уснул и в солому уткнулся, – оправдание вышло робким и неубедительным.
– Вывод? За сухарь перепало. Верно?
Ждан обескураженно молчал. Несмотря на обиду и слезы, он твердо намеревался унести тайну своего позорного бегства в могилу и не рассказывать об этом сестре. Но от Рады, как обычно, ничего не скроешь. Пристыженный кивок означал полное и безоговорочное поражение перед девичьим чутьем.
– Но и это не все. Я тебе что на поле сказала?
– Отнести сухарь обратно.
– Что еще?
– Положить там, где взял.
– И ты положил?
– Не успел! – внезапно вспылив, мальчик отвернулся от сестры, несколько раз рассерженно вздохнул и продолжил. – Я к печке подошел, а отец проснулся! Глаза красные-красные, злые-злые! Я рванул от печки, а он – как змея! Схватил меня за руку, глядь за печь, а сухаря-то и нет! Он как полено схватил, как замахнулся и орет!
Вновь переживая не самые приятные события, Ждан повернулся к сестре. Девчушка смотрела на него с такой горечью и жалостью во взгляде, что мальчишка осекся и замолчал.
– Ну он полено о пол как кинул… Страшно стало. Я вырвался и убежал. Отсиделся в орешнике и назад. Не идти же в дом? Залез в конуру.
– Больно?
– Да не бил он меня…
Ждан огрызнулся и вновь отвернулся к стене, притворившись, что рассматривает искусную работу не самого умелого мастера хлевов и конур. Справа медленно выплыло лицо Рады.
– Ждан…
– Ну что?!
– А сухарь-то где?
Мальчонка старательно игнорировал вопрос, продолжая размышлять об устройстве конуры: «Нет, в работах деревянного зодчества определенно что-то есть. Доски, может быть, и не самые хорошие, да и зазор вечно пляшет, но…».
– Ждан…
– Съел я его, съел! Чего мне, просто так получать, что ли?!
– То есть били тебя, да?