Она того стоит

Она того стоит
Илья Муромцев

Очень откровенная книга. Автор распахивает свою жизнь для читателя, не утаивая ни душевных терзаний, ни подробностей интимных отношений. Его автогерой родом из провинциального городка, приезжает в большой город, чтобы обрести здесь свою судьбу. Он взрослеет, набивая шишки, набирается жизненного опыта, не избегнув разочарований, меняет работы на пути к профессии адвоката и остается верен своему страстному увлечению – кино. Мечтатель и идеалист, он жаждет одаривать каждую возлюбленную и открывать с ней мир. Любви он отдается без остатка и страдает от ее уколов. Однажды находит свое счастье и гармонию, но в одночасье устремляется в штормовое море новой любви. Уцелеет ли он?

Илья Муромцев

Она того стоит

Посвящается человеку, вошедшему в мою жизнь через комнату 912

Краткое предисловие

В годы студенчества в моей голове часто возникал один образ. Очень отчетливым он становился в самую тягостную пору – голый ноябрь еще не позволял думать о праздничной зиме. Мыслями я оказывался в небольшой, но просторной комнате. Окно укрыто темным красным бархатом. Такой же тканью обиты стены и потолок. Большая алая кровать с балдахином манит в свои объятья. Только одна вещь кажется здесь лишней – деревянная тумба с черным изношенным верхом; она стоит под самым окном. Ее позолоченные ручки тусклым блеском пытаются отвлечь от сокрытого в ящиках. Эта фантасмагория завораживает и пугает. Лучше стоять как можно ближе к двери, чтобы при необходимости скорее покинуть комнату.

Все персонажи являются вымышленными, и любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно.

Часть I. Когда впереди целая жизнь

Глава 1. Вкус черемухи

Сон маленького малоэтажного города, укрытого деревянными заборами, прерывался ранним рассветом. Он пробивался через узкую форточку придомовой постройки, на стекле которой возились слепни, долговязые комары и мухи. Солнце будило здешних обитателей. Эту постройку в моей семье называли конюшней. Однако в столь тесном пространстве вряд ли могли жить лошади. Из копытных ютилась здесь коза, соседствуя с курами и кроликами.

Пятилетним мальчиком я собирал по утрам еще теплые куриные яйца, накладывал в кормушку свежескошенную ароматную траву, гладил по крепкой шее козу, ощущая вес ее мощных загнутых рогов. Мне нравилось находиться с животными. Во дворе радостно подавал голос рослый потомок пастушьих собак. Какой он был милый неуклюжий щеночек – иначе как Малышом никто его не называл. Даже когда пес вырос, мы звали его прежним именем, чем удивляли прохожих. Сам он не понимал, что стал крепкой немецкой овчаркой, и побаивался соседских псов, уступавших ему комплекцией. Казалось, Малыш воспринимал свою кличку буквально. Мне хотелось придать смелости Малышу, а заодно узнать, что могут рога против собачьих клыков. И я решил, что натравить пса на нашу козу Милку – интересная затея.

Был теплый весенний день, и моя семья сажала картошку, несильно отвлекаясь на меня. Я снял пса с цепи и повел к огороженному железной клеткой загону, куда животные обычно выходили из конюшни, чтобы подышать свежим воздухом зеленого огорода. Ничего не предвещало беды, пока я не сказал «Фас!» Тогда Малыш, громко лая, навалился лапами на железную сетчатую изгородь. Вопли испуганных животных выдали мой эксперимент взрослым. Мой дед, человек рассудительный и сдержанный, быстро посадил пса на цепь, потом молча снял ремень со своих штанов и пару раз крепко приложил его ко мне. Впервые в жизни меня так наказывали. В нашей семье не приветствовались подобные методы воспитания. Жгло сильнее крапивы. Физическая боль вскоре прошла; больше ранила меня злость близкого человека, вызвавшая во мне чувство беспомощности.

Я любил проводить время на сеновале над конюшней, развалившись на стогах сухой травы, в тишине, с книгой в руках. Наблюдал за животными сверху или оглядывал окрестности в бинокль деда: за нашим огородом, разбитым на шести сотках, виднелись гудроновые крыши гаражей, кирпичные трубы домиков в коллективных садах, речка и высокий лес на другом берегу.

Почти все мое детство я проводил здесь, у бабушки с дедом. А когда надо было возвращаться в родительский дом, я сопротивлялся. В один из вечеров, когда я должен был покинуть любимое место, отец вручил мне несколько банкнот небольшого достоинства, чтобы смягчить мое сопротивление. Я безотчетно взял деньги, но в ту же секунду бросился из дома, запрыгнул на лестницу, что вела на сеновал; отец попытался стащить меня за ногу, но я успел забраться на крышу. Когда его голова показалась над лестницей, я бросил ему в лицо скомканные деньги.

Отец не относился ко мне настолько плохо, чтобы я имел право так поступить. Дело было в другом.

* * *

Я родился в воскресное майское утро в тихом уголке государства, что вскоре распадется, как пазл: старый идейный клей перестал скреплять его части. Едва появившись на свет, я познал закон всемирного тяготения, рассказывала мама, – вывернулся из рук нерасторопной санитарки. И первым моим воспоминанием стало падение, но не это.

Мне два с половиной года. Отец везет меня на санках в детский сад. Он быстро идет по наметенному снегу, низко нагнув голову, чтобы ветер не дул в лицо. На поворотах из-за его спины я вижу восход и деревянные домики. В их окнах отражается ярко-оранжевая заря. На нашем пути вдруг возник узкий мостик через канаву, занесенную снегом. Санки немного шире мостика и, как только въезжают на него, резко накреняются. Я, плотно закутанный в черную шубку, валюсь в сугроб.

Мой отец был вторым ребенком в семье, жившей в небольшом городке союзной республики. Детство он провел в одноэтажном доме, который с фундамента построил его отец своими руками. Его родители работали на железной дороге. Такую судьбу выбрал и его старший брат, а мой отец, восторгаясь образами советских военных фильмов, решил стать офицером. По своей комплекции он был сутулым субтильным юношей. Но это его не останавливало. Шаг за шагом, превозмогая себя, он тренировался для сдачи нормативов по физической подготовке. Пытался поступить в столичную военную академию, но не был зачислен. По результатам этих экзаменов его приняли в другое военное учебное заведение.

На фотографиях среди курсантов он всегда на заднем плане, за стеной крепких мужских плеч. В свободные минуты отец писал лирические стихи в маленькой тетради. Ему было непросто занять свое место в среде, где ценились сила и стойкость. После окончания военного училища отца направили в административный центр другой области, там определяли место службы для каждого курсанта. Был жаркий летний день. Не ожидая, что процедура распределения будет торжественной, он явился в гражданской одежде. За неуважительное отношение к облику офицера отца отправили в самую отдаленную военную часть области.

После нескольких лет, проведенных в большом городе, ему было трудно привыкнуть к месту, куда некогда ссылали декабристов. Он часто ходил в городскую библиотеку, где выдавала книги пышноволосая девушка. Когда в какое-то из посещений он попросил труды Ги де Мопассана, она смутилась – знаменитый француз писал о женщинах легкого поведения. В следующий раз он не застал молодую библиотекаршу, а спустя некоторое время увидел ее во дворе школы. В нее – вовсе не фигурально – бросали камни ученики с группы продленного дня. Он тактично пресек это озорство. Вскоре они стали часто проводить время вместе: стреляли в лесу из табельного оружия списанными на учениях патронами, отдыхали на берегу широкой извилистой реки и гуляли по безлюдному осеннему городу.

В день, когда они с мамой подали заявление в ЗАГС, отец на радостях сильно выпил. До военной части его довела почтальонка, с которой он тоже встречался. Так она узнала, что он выбрал не ее. 30 января 1988 года состоялась свадьба. Пару лет спустя, за месяц до двадцатипятилетия отца, родился я. Маме было двадцать.

Она была поздним и единственным ребенком в семье учительницы литературы и инженера-электроэнергетика. Со средней школы каждое лето подрабатывала: садила деревья в парках, мыла бутылки на пивзаводе и работала в колхозе. Мечтательная натура, она жила в мире книжных романов, с которыми каждый вечер засыпала. После школы отучилась в техническом училище, но полученная профессия ей не пригодилась. Она искала свое место. В библиотеке она одновременно и работала, и читала. Когда на нее обратил внимание молодой военный, в ее мыслях возник романтический образ благородного офицера.

Для своих родителей я был испытанием. Материнское молоко у меня не усваивалось, я не спал по ночам и часто марал пеленки. Моя молодая мама заочно училась в юридическом университете, не желая всю жизнь провести дома, у плиты. Многие заботы обо мне взяли на себя ее родители. Дом моих бабушки и дедушки стал для меня главным – по-настоящему моим – домом.

История их знакомства несколько напоминает встречу моих родителей, только она произошла не в библиотеке, а на киносеансе. Каждое воскресенье жители их поселка собирались около крохотного кинескопа в одном из домов. Здесь вернувшийся после трех лет срочной службы рядовой встретил молодую учительницу. Они сыграли свадьбу и уехали в город, где требовались специалисты их профиля. Им предоставили дом, в котором они прожили всю последующую жизнь. Бабушка стала любимым педагогом нескольких поколений школьников, а дед со своей бригадой электрифицировал большую часть населенных пунктов области.

После десятилетий благотворного труда бабушка вышла на заслуженных отдых. Десятки выпускников из года в год приходили к ней домой, выражая благодарность за доброе и трепетное отношение к ним.

Я родился, когда бабушка уже была на пенсии, и стал главным ее воспитанником. В детский сад я ходил редко, а потом и вообще перестал из-за частых простуд. Дед еще работал, поэтому все время я проводил с ней.

Весной по утрам мой взгляд радовала цветущая черемуха, склонившаяся над серым шифером крыши. Ее раскидистые ветви закрывали все пространство над домом. Водосточный желоб всегда был забит ягодами к середине лета. Бабушка делала из ягод черемухи необычайно вкусное варенье. А какие изумительные она пекла булочки! Я с нетерпением ждал, когда поднимется засов печи и их снимут с противня. Еще я любил вареную сгущенку, которую часто получал по вечерам.

В один из таких волшебных вечеров я никак не мог выпустить ложку изо рта, завороженный психоделическим клипом на песню «Хару Мамбуру». Сладкий густой вкус смешался с вязкими мыслями: я пытался понять, что происходит в «чудесатой» анимации и о чем поется на непонятном языке.

Бабушка занималась моим развитием. Мы читали с ней сказки, составляли из кубиков с буквами слова, учились складывать на счетах, находили в Большой советской энциклопедии иллюстрации насекомых, птиц и животных. Она срисовывала их на картон, вырезала и оборачивала клейкой прозрачной лентой. Я же рассматривал рисунки и запоминал названия обитателей этого мира. Больше всего на меня произвели впечатление пауки, сколопендры и богомолы. Мир насекомых, с их странными формами, непропорциональными конечностями, крыльями, усами, огромными глазами, был загадочен и притягателен. У деда в серванте хранился высушенный жук-носорог, которого он изредка давал мне посмотреть. Я восторгался этим гигантом, которому нашлось место среди миниатюрных представителей насекомого мира.

Как-то раз мама переписывала показания счетчика в столовой и увидела там черного пузатого паука. Ее пронзительный крик заполнил весь дом. Она, в панике забившись в угол, просила убить паука. А я, пятилетний, в недоумении наблюдал за экзальтированной сценой, пока не почувствовал мамин ужас. С тех пор меня не оставляет иррациональный страх: я ведь любил насекомых, а теперь стал бояться пауков.

Бабушка же всегда была спокойной и терпеливой. Когда в доме случалась редкая ссора, она мудро говорила: «Все пройдет. Время лечит».

Бабушка почти все время проводила со мной, ее участие я ощущал, даже когда она смотрела «Санта-Барбару». Имена Круза и Мейсона остались в моей памяти, как и знаменитая заставка сериала с галереей белых арок.

Бабушка включала мне на проигрывателе пластинки с композициями Майкла Джексона, под которые я любил танцевать. С ней мы смотрели диафильмы в помещении просторной ванной комнаты, где не было окон. Она открывала алюминиевый тубус с пленкой, вставляла ее в фильмоскоп, закрывала дверь. В полной темноте на стене возникало волшебство. Начиналось все со слайда с названием «Диафильм», где в центре красовалась размашистая стилизованная буква Ф. И оживали различные истории в оранжевом свете проектора.

В просмотре телевизора бабушка меня не ограничивала; я смотрел и «Улицу Сезам», и «Спокойно ночи, малыши», и различные мультфильмы.

С бабушкой я был окружен заботой и вниманием. Именно при ней я впервые испытал то, что сейчас называют автономной сенсорной меридиональной реакцией. Мне было пять лет. Она склонилась над кубиками, из которых я составил слова. Она держала их в руках и переставляла. Я с наслаждением наблюдал за этим. В затылке волнующе пульсировало. Импульсы приятными мурашками расходились по шее, плечам и рукам. Такие чувства у меня появлялись всякий раз, когда кто-то пристально разглядывал важные для меня вещи, будь то мой фотоальбом или школьный дневник с хорошими отметками.

По вечерам дед часто возвращался с работы с шоколадным яйцом «от зайчика». С ним мне нравилось проводить время не меньше, чем с бабушкой. С дедом мы использовали темную ванную для другого волшебного действа, связанного с пленкой. У него было несколько фотокамер. Он часто снимал для себя мероприятия, проходившие в городе. В ванночках дед вымачивал бумагу под красным светом. Потом на ней проявлялись изображения, которые он развешивал сушиться, закрепляя прищепками. Я воспринимал это как фокусы.

Летними вечерами я сидел на верстаке в гараже – качал ногами, слушая старый радиоприемник, пока дед возился с любимой синей «тройкой». Он позволял мне натирать ее до блеска.

В гараже было чисто и уютно. Здесь стояли шкафы, аккуратно набитые различными коробочками и баночками с деталями. На стене висел чехол для различных инструментов, напоминавший растянутую поясную сумку с кармашками. Свет настольной лампы озарял это удивительное пространство.

Мне тоже хотелось иметь подобный уголок – только свой, который бы я устроил в антресоли над входом в дом. Меня всегда тянуло наверх, недаром я любил ходить по крышам и проводить время на сеновале.

Эта идиллия периодически нарушалась необходимостью возвращаться на выходные к родителям. «Военный дом» – так в семье называли служебную квартиру отца, с которой у меня не было эмоциональной связи.

На домашних фотографиях запечатлено, как я сижу на горшке и смотрю диснеевские мультсериалы, которые мама записывала для меня на видеомагнитофон. Однако у меня другие воспоминания. В туалете, под унитазом, в паутине, укутанной пылью, было паучье гнездо. Меня охватывал страх, когда оно дрожало под весом толстых обитателей. А на кухне из дыры под мойкой часто вылезали длинные тощие крысы. Как можно догадаться, эти встречи тоже не приводили меня в восторг.

Во дворе родительского дома всегда играла компания мальчишек старше меня. Я был для них чужим. Они постоянно издевались надо мной: отводили на стройку, чтобы выкинуть мою любимую игрушку в котлован; угощали конфетами, которые оборачивались пустыми фантиками, стоило к ним прикоснуться; кидались маленькими дикими яблочками; гоняли меня вокруг дома прутиком, как поросенка.

Лучом света в этом темном царстве была для меня Карина, моя ровесница. Она жила над нами, на втором этаже. Рома, который положил на нее глаз, не упускал ни единой возможности со мной подраться. Карине он не нравился, и мы часто прятались от него за кустами.

Как-то раз мне нестерпимо захотелось в туалет, и я попросил Карину прикрыть меня спиной, чтобы никто не видел, как я писаю. В это время проходил мимо наших кустов сослуживец отца. Он рассказал моим родителям, что я показывал девочке свои половые органы. Мои объяснения ни отец, ни мама не восприняли всерьез, а я не понимал, почему они придают такое значение столь незначительному факту.

После этого случая я видел Карину лишь однажды, когда мои родители пришли в гости к соседям. Ее правая рука была в гипсе. Она показала мне кровать, с которой неудачно упала. Я очень жалел ее тогда, но не знал, чем могу помочь.

В военном доме я постоянно ждал, когда меня заберет бабушка. Мои частые вопросы о том, когда она придет, злили отца. Помню, как «в воспитательных целях» он закрыл меня в ванной без света. По полу ползала огромная двухвостка. Я стучал в дверь, чтобы меня выпустили. Оцепенев от отчаяния, стал смотреть на вытяжку, через которую струился дневной свет. Он был моим спасательным кругом в окружающем мраке.

Как-то отец повез меня на рыбалку. Мы стояли у водоема, больше похожего на лужу. Комары искусали меня с ног до головы. Одетый в майку и шорты, я мерз и чесался. Ближе к вечеру отец понял, что рыба здесь не водится. Его машина завязла в грязи. Мимо проезжала «Нива», которая попыталась нас вытащить. Отец привязал трос к бамперу. Когда «Нива» тронулась, он оторвался. Мы заехали в магазин, чтобы купить рыбы. Отец не мог вернуться с пустыми руками. Это была единственная рыбалка в моей жизни.

Из-за отца мне пришлось испытать и совсем неприятные, болезненные ощущения. Мне пять лет. Областная больница, передо мной – врач. Он долго держит над спиртовой свечой узкий инструмент, похожий на загнутую иглу. Затем просит маму открыть головку моего члена. Вводит этот инструмент внутрь. Ужасная боль пронзает меня. Меня отводят в другой кабинет. Я должен раздеться ниже пояса и залезть на холодный стол. Совсем близко ко мне разные по ширине приборы, напоминающие железные дубинки. Вот врач берет самую широкую, и я прошу взять поменьше. Он смеется в ответ и вводит эту холодную штуку в меня ректально. Я умоляю вытащить ее из меня, но врач вкручивает свой изуверский инструмент все глубже. Когда наконец я выхожу из кабинета, сразу бросаюсь к маме и вцепляюсь в нее.