Бесконечное лето

– Как твои дела?

– Вчера покусала Оса!

– Давай её зарежем?!

– А у тебя есть нож?

Ежа звали Брежнев,

Целоваться любил Ёж.[5 - Стихотворение Кирилла Серова. Приведено автором по памяти.]

Смешно вспоминать… Как известно, многие пытаются что-то писать в юношеские годы. А на филологическом факультете – немногие не пытаются. Вот мы и пописывали.

Даже среди всего моего душевного слезливого бреда, никогда неунывающие друзья различали стоящие, по их мнению, жизнеутверждающие вещи. Автор вышеупомянутого сборника особенно хорошо отзывался о моей оде трамваю. Звучала она примерно так:

Ода трамвайная I

В моей душе такая мука,

Вам скажет каждый краснобай,

Что вот такая вышла штука,

Я взял и полюбил трамвай.

И не мешает нам, о боже,

Что он железный, я мясной,

Что он мужского рода тоже,

Что электрический такой.

Я полюбил его за бабок,

Которые везде и всюду.

Когда я вырасту, таким же,

Наверное, ворчливым буду![6 - Здесь и далее в случаях отсутствия примечания стихотворение автора.]

Не знаю, почему одна первая. Видимо, предполагалась и вторая ода, но её я так и не написал. Во времена студенчества я вымучил из себя немало стишков. К несчастью, они сохранились и, попадаясь мне на глаза, каждый раз вгоняют в тоску: наивно, глупо и бессодержательно.

Сейчас я совсем не читаю поэзию. Пора «ахов и вздохов» – в прошлом, а романтические иллюзии, как часто случается, разбились о несокрушимую филистерскую обыденность. Да здравствует проза в литературе! И в жизни.

Из всех шестерых ничего не писал только Макс. Зато он удивительно рисовал. Собственно, я не помню, чтобы он дарил мне эту картину с Лениным, которая в вычурной рамке висит сейчас на стене напротив меня, как и не помню, чтобы он её рисовал. Я нашел её несколько лет назад в своих книжных завалах. Вероятно, съезжая с общежития на свою первую съёмную квартиру, случайно прихватил искусно нарисованный карандашом на плотном картоне размера А3 рисунок, изображающий бюст Владимира Ленина на облупившемся постаменте в лесу.

Каждый из нас был по-своему интересной, необычной личностью. А как же иначе? Ведь среднестатистические здоровые юноши не поступают по собственному желанию на филологический факультет. Тем более после прохождения воинской службы, как Макс. Мы сочиняли нелепые стишки и невообразимые песни с припевом типа «Гномы! Гномы! Какие нафиг гномы?», которые после презентации на каком-нибудь из концертов распевал весь факультет. Участвовали в театральных представлениях и сценках – да впрочем, и в повседневной жизни чудачили кто во что горазд. Но рисовать умел один Макс, так что ответ на вопрос, кто в нашем общежитии мог нарисовать Ленина в лесу (а главное, зачем), был для меня очевидным. Тот же человек, что мог представить и изобразить лорда Бакенбарда, ежа, похожего на Брежнева, и колбасу, покусанную осой.

Ленин как Ленин. Ничего необычного. Таких памятников на просторах нашей необъятной родины полно, и, наверное, я бы выкинул этот красивый карандашный рисунок, если бы не одна деталь, которая меня занимала и не давала покоя.

Как он оказался в лесу?

Кто-то из моих гостей предположил, что это не лес, а городской парк, ведь буквально в каждом из них, в той или иной интерпретации, присутствует вождь мирового пролетариата. Однако я отказываюсь верить в то, что действующий парк может быть настолько заросшим и запущенным. На рисунке деревья, трава и кустарники подступали к изваянию вплотную, наполовину скрывая постамент и дальнее левое плечо революционера. Над памятником нависали густая старая ель и береза с широко раскинутыми ветвями. Мне думается, что именно растительность причастна к отколотой тут и там плитке и многочисленным трещинам на пьедестале. Что интересно, что птичьего помёта на памятнике не было…

Я часто сидел и размышлял вместе с Гомером, как же так случилось, что одинокий Ильич оказался в такой чаще. Именно благодаря этой интригующей тайне работа Макса была помещена мной в красивую винтажную рамку на самое видное место в зале. Из всех имеющихся вариантов ответа самым очевидным представлялось, что это был всё-таки парк в каком-то давно заброшенном городе. Либо это далёкое апокалипсическое будущее одного из ныне существующих городов —например, малой родины Макса, городка Иультин.

Самым здравым решением было бы задать этот вопрос автору. Однако на момент находки картины мы уже давно перестали общаться. Что стало с остальными, как они устроились и где работали, было загадкой для меня и Виктора. Только со своим бывшим одногруппником, с которым общался чаще благодаря учебному процессу, я до сих пор поддерживал дружбу. Хотя сейчас наше общение ограничивалось несколькими телефонными разговорами и двумя-тремя встречами в месяц. Да и то лишь потому, что он по чистой случайности купил квартиру неподалёку от меня. Ничего себе совпадение! В многотысячном-то городе!

Слышали термин: «потерянное поколение»? За всех не скажу, но нашу банду вполне можно так назвать, хотя, в отличие от героев книг Ремарка и Хемингуэя, мы, слава Богу, ни в какой войне участия не принимали. Потерянными мы были совсем по иной причине. В то время как наши школьные товарищи-мальчишки поступали в технические вузы, получали прикладные специальности в точных науках, становились инженерами, докторами, физиками, механиками или, на худой конец, слесарями и водителями, мы шестеро одновременно и в то же время каждый сам по себе, выбрали филологический факультет. Мой отец был всячески против пополнения рядов «невнятных гуманитариев»: дескать, это образование украдет у меня пять лет и в дальнейшей жизни совсем не пригодится, как и любому мужчине на моём месте.

Вспоминаю своих пацанов и думаю: не от безысходности ли они подали документы на филфак? Не верю, что кто-то из них всерьёз задумывался о работе учителя. Лично я после окончания школы совсем не знал, чем заниматься. Моё желание посвятить свою жизнь науке появилось позднее, уже после поступления. В седьмом или восьмом классе я заразился любовью к чтению, которая продлилась до конца школы и росла из года в год. Возможно, эта страсть и предопределила мой выбор?..

Чем руководствовались другие, я не берусь предполагать. Однако это не было похоже на джекпот и на беспроигрышный вариант дальнейшей счастливой жизни. По поведению ребят и их отношению к занятиям было заметно, что образ гуманитарного книжного червя, научившегося читать сотню страниц в час и больше ничего не умеющего, вряд ли был для них конечной целью. Наверное, наше появление на филологическом факультете было случайностью.

Возможно.

Но, так или иначе, это не сыграло нам на руку.

Сейчас, когда я осознаю, что за несколько лет мы разом изучили ВСЮ ИСТОРИЮ человеческой мысли, воплощенную в художественной литературе, и прочли все знаковые произведения, постепенно изменявшие человеческое сознание на протяжении всех пережитых им эпох, мне становится не по себе. Я никогда не брался судить, правильно ли или ошибочно устроено наше образование. Оно мне нравится. Но когда думающий человек, хотя бы раз задававший себе вопрос о цели своего бытия, размышляющий над причинно-следственными связями окружающего мира, получает такой огромный массив лучшего человеческого опыта со всего земного шара, с древнейших времён до XXI века, воплощённый в гениальнейших произведениях литературы – он, мягко говоря, теряется. Чёрная дыра вопросов, ранее мучавших его, разрастается ещё больше, подпитываемая новым топливом неразрешимых коллизий этих произведений. Вопросы отцов и детей, жизни и смерти, предательства и дружбы, любви и ненависти, личного и общественного, честности и лжи, меркантильности и бескорыстия – всего этого мы касались ежедневно, читая, читая, читая и подробно разбирая на практических занятиях. Сколько судеб и жизней авторов и придуманных ими героев пропустили мы через себя? А десятки и сотни тысяч фундаментальных вопросов, которые поднимались в произведениях? Всё это вряд ли может не оставить след в душе и мыслях думающего человека.

Кто-то скажет: мало ли что придумают эти писатели! Но я считаю, что художник не может создать того, чего не существует в нашем мире. Он волен выбирать форму и жанр, писать сказку или роман, фантастику или фентези, однако при этом всё равно рассказывает о любви, дружбе, добре и зле. Эльфы, фараоны, гномы или люди, какая разница? Это лишь форма выражения всем известных человеческих чувств и отношений…

В общем, в один прекрасный момент декан факультета торжественно вручил нам дипломы и помахал рукой, забыв только сказать: «Всего вам хорошего, и живите теперь с этим, как хотите!». И все мы чувствовали, что вопросов внутри нас стало больше, а ответов не прибавилось…

…Я вызвал такси и начал собираться.

Помнится, я где-то слышал, что кто-то из нашей шестёрки уже спился. Правда ли это? Надеюсь, что нет. У меня самого бывало, что я посылал всё к чёрту и сильно напивался. Но более чем на один такой вечер меня не хватало. На следующее утро я был скорее мёртв, чем жив, и, провалявшись так весь день, испытывал к себе полное отвращение, зато обретал месячный иммунитет к спиртному, не мог даже смотреть на алкоголь.

Не знаю, имеет ли приобретённый филологический багаж хоть какое-то отношение к нашей потерянности и оторванности от жизни, однако именно один из филологов посоветовал мне как-то давно «поменьше думать и побольше жить».

Отчего-то кажется, что он пожелал мне того, что больше всего на свете хотел обрести сам.

Города – лишь обрывки наших воспоминаний

Из-за всех этих рассуждений я чуть не забыл полить цветы.

Люблю больших собак, больших кошек и большие растения. Моей гордостью в этой квартире был Розан. Он уже перерос меня и достигал примерно ста восьмидесяти сантиметров в высоту и полутора метров в диаметре (в самой широкой части). Было бы грустно приехать через пять дней к увядшему гиганту.

Я поспешно поставил пустой кувшин на стол, с сожалением заметив, сколько следов от уличной обуви я оставил на полу. Уже выбегая из квартиры, в прихожей схватил первую попавшуюся книгу с гардеробной полки. Поворачивая ключи в замочной скважине, вспомнил о снегопаде, коммунальных службах и расстоянии до аэропорта. Часы показывали 17:15, самый час-пик, и чуть больше часа до самолёта. Чёрт.

«Уважаемые жильцы! В понедельник 22 февраля в 14:00 к нам приедет трактор для уборки снега! Прозьба, всем владельцам автомобилей убрать машины с прилегающей к дому территории на время расчистки, и оставить свой телефон на торпеде автомобиля. Администрация ТСЖ № 18», – гласило объявление в лифте.

Раньше, во время спуска или подъёма, я успевал исправить все ошибки ручкой, вынося их на поля и ставя оценку, как в школе. Однако меня быстро вычислили, взяв обещание более не унижать самооценку председателя правления. Я с сожалением покорился.

Свежая тарабарщина напомнила мне, что сегодня выходной, а значит шансы приехать к самолету вовремя увеличились. В такси очень сладко и приторно пахло освежителем воздуха, тщетно пытающимся заглушить сигаретную вонь. Я забрался на заднее сидение, и мы поехали. Таксист обнадёжил: несмотря на погоду, дороги пустые, и он доставит меня в аэропорт за сорок минут. Я расслабился и посмотрел на книгу, которая до сих пор находилась у меня в руках.

«Я себе представил, как маленькие ребятишки играют вечером в огромном поле, во ржи. Тысячи малышей, и кругом – ни души, ни одного взрослого, кроме меня. А я стою на самом краю скалы, над пропастью, понимаешь? И мое дело – ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть. Понимаешь, они играют и не видят, куда бегут, а тут я подбегаю и ловлю их, чтобы они не сорвались. Вот и вся моя работа. Стеречь ребят над пропастью во ржи. Знаю, это глупости, но это единственное, чего мне хочется по-настоящему. Наверно, я дурак»[7 - Селинджер Дж. Д. Над пропастью во ржи / Перевод Р.Я. Райт-Ковалёвой. – М.: Эксмо, 2020. – 224 с.].