Россия распятая

* * *

Мало кто сегодня не знает о подвиге костромского крестьянина Ивана Сусанина – причем большинство по опере Глинки. Скажу прямо: не было бы Сусанина – и не было бы 300-летней династии Романовых. Не слишком ли? – удивится иной читатель. Известно, что после того, как Земский собор, состоящий из представителей всех сословий России, избрал на царство не иностранца, а шестнадцатилетнего сына митрополита Филарета Романова, жившего с матерью инокиней Марфой в Костроме, одна из польских шаек начала охоту за русским народным избранником. Убить юного царя означало для них победить и посадить на российский престол католического королевича. Признаюсь: я был потрясен и восхищен, когда узнал, как просто и гениально Сусанин пустил отряд польских разбойников по ложному следу. Сняв сапожки с будущего царя, спрятанного им в сарае с сеном, он, предварительно распоров царскую обувь по переднему шву, пошел в ней по чистому снегу в сторону леса. Не успел он вернуться из чащи, заметая свои следы, как нагрянул польский отряд. На грозный вопрос – где царевич? – Иван Сусанин показал на следы от сапожек и ответил, что юный Романов пошел один в лес на охоту. Ясновельможные бандиты потребовали, чтобы Сусанин был их проводником. Остальное известно…

Остается добавить одно, очень важное, что особо потрясло меня. У русского историка читаем «Когда Государь (М. Ф. Романов. – И. Г.) услышал громкий плач, то, еще не зная, в чем дело, он вышел из своего убежища, затем обмыл останки верного слуги, положившего за него жизнь, и во время похорон рыдал над ним, как над родным отцом».

…В начале 60-х, когда я был в Костроме, один из краеведов, указав на памятник Ленину с указующей вперед рукой, отталкивающий своим убожеством, пояснил мне: «Когда-то здесь был сооружен памятник Ивану Сусанину. Он стоял на коленях у возносящейся к небу колонны с бюстом юного царя Михаила Романова. Все, что от него осталось, – этот постамент, а сам памятник сдали на металлолом».

В сталинские времена каждый сезон в Большом театре начинался с великой оперы Михаила Ивановича Глинки «Жизнь за царя», переименованной тогда в «Ивана Сусанина». Сегодня эта традиция предана забвению, более того – героическая опера фактически исключена из репертуара…

Будучи в знаменитом Ипатьевском монастыре, неподалеку от Волги, у палат бояр Романовых, я невольно вспомнил столь любимого мною Федора Ивановича Шаляпина Однажды великий певец в финале оперы Глинки опустился на колени перед царской ложей, самозабвенно перевоплотившись в образ русского человека, отдавшего жизнь за царя. Либеральные интеллигенты, в том числе и друзья артиста – Максим Горький, Валентин Серов и другие, после этого долго не подавали ему руки. Это говорит о многом…

…Патриарх Гермоген, князь Пожарский, купец Минин, крестьянин Сусанин, здоровые силы всех сословий русского народа вернули Россию – России. Они шли за русскую землю, за царя не для того, чтобы перестроить государство на новый лад, а с одной мыслью и одним желанием – восстановить прежний порядок, расшатанный от неправды.

Из седой старины до наших дней дожила вера русских людей, что Матерь Божия – Богородица – это заступница и покровительница нашей многострадальной православной Родины.

Известна особо чтимая на Руси икона Владимирской Божией Матери, написанная, по преданию, евангелистом Лукой. Эта икона еще называется «Умиление». С удивительно трогательной нежностью младенец Христос прильнул к щеке Матери своей, а Она полна материнской скорби и великого одухотворения, словно предчувствуя грядущую муку Голгофы и Распятия.

Столь же удивительное чувство всегда вызывает у меня чудотворный образ иконы Федоровской Божией Матери, которой благословляли на царство Михаила Федоровича Романова. Список с нее был найден мною на Волге, в церкви, превращенной в колхозный склад. Она напоминает мне о конце Смутного времени и дарует упование, что придет конец и сегодняшней нашей смуте.

Икона была расколота надвое. Словно кто-то пытался отделить младенца – «царя царей» от Матери своей. Не так ли распяли и Россию православную, отняв у Заступницы Небесной Сына ее – Спасителя Мира?

Я чту Федоровскую Матерь Божию – Заступницу Руси и столь славно царствовавших 300 лет царей Романовых… Начало их царствования развеяло Смуту, дав века благоденствия государству Российскому; а мученическое убийство последнего царя из дома Романовых породило ту Смуту, которую мы и по сей день переживаем, не зная, когда настанет успокоение России, сошедшей со своего исторического пути.

В Карелии, в Петрозаводске, в Зарецком Крестовоздвиженском храме, сохранившемся до наших дней, под полом покоятся останки моего прапрадеда. На стене на бронзовой таблице старая надпись: «Здесь похоронен действительный тайный советник Константин Иванович Арсеньев. Родился 12 октября 1789 года – скончался 29 ноября 1869 года».

Почему в Петрозаводске? В связи с наступлением полчищ Наполеона в 1812 году возникла угроза нападения на столицу империи. Министр просвещения граф А. К. Разумовский распорядился об эвакуации из Петербурга в Петрозаводск сокровищ Эрмитажа, Академии художеств, Публичной библиотеки и Главного педагогического института, в котором Арсеньев преподавал географию и латынь. Эвакуация – какое понятное слово для всех, кто пережил войну 1941–1945 годов!

Константин Иванович вспоминал о том путешествии, когда их тихоходные суда вмерзли в лед в тридцати верстах выше Лодейного Поля: «Река покрылась льдом, и мы принуждены были высадиться на берег и расположились в деревне Усланке. Здесь жили мы около трех недель до половины ноября, и жили не праздно: в курных крестьянских избах открыты были публичные курсы наук: сам директор (Е. А. Энгельгардт. – И. Г.) давал лекции французского языка, Сферин читал литературу и эстетику, а на меня возложено было преподавание истории, географии и немецкого языка. Часто в числе слушателей наших были и мужики, которые, лежа на полатях и спустивши свои бороды, прислушивались к нашим толкам, слушали и, разумеется, ничего не понимали; чудом казалось им появление таких нежданных и премудрых гостей. Впрочем, эти три недели провели мы довольно весело и приятно; самая новость и странность нашего положения нам нравилась, и мы не скучали». Петрозаводск был тогда городом, не только овеянным памятью его основателя Петра Великого, но и центром огромного Олонецкого края. Здесь также немало потрудился мой прапрадед. Во время Отечественной войны 1812 года им было составлено «Описание Олонецких заводов в историческом и статистическом отношениях». В трудах дореволюционных историков горного дела в России это «Описание» широко использовалось как ценнейший научный справочный материал. И какой же радостью для меня было узнать, что память о моем прапрадеде не только хранится, но и множится в тех краях! В 1995 году в 130-летнюю годовщину его смерти Государственный Карельский комитет по статистике почтил юбилеи русского ученого Арсеньевскими чтениями, начав это общественное событие с панихиды в Зарецком Крестовоздвиженском храме. Были прочитаны 10 научных докладов о жизни и деятельности К. И. Арсеньева, в том числе «Арсеньев и Карелия», «Из истории издания «Описания Олонецких заводов» К. И. Арсеньева» и другие. Комитетом по празднованию юбилея вынесено решение о переиздании трудов замечательного русского ученого.

В купели церкви Святого Спиридония

Несмотря на разруху и огонь войны, у меня сохранилась «Выпись из метрической книги родившихся за 1897 год», свидетельствующая о том, что 13 августа родилась раба Божия Ольга – моя мать; а 26 сентября ее крестили. Родители, как отмечено в документе, «горный инженер, коллежский советник Константин Карлович Флуг и законная жена его Елизавета Димитриевна, оба православные и первобрачные. Восприемниками были: надворный советник Николай Николаевич Арсеньев и жена полковника Наталья Дмитриевна Григорьева. Совершил таинство крещения протоиерей в церкви Святого Спиридона, что при Управлении Главных Уделов в Санкт-Петербурге».

Наталья Дмитриевна Григорьева, жена генерала Ф. А. Григорьева (в девичестве Прилуцкая), была родной сестрой моей бабушки Елизаветы Димитриевны Прилуцкой-Флуг, которая в семейном кругу звалась Джабиком и умерла в блокаду в январе 1942 года. Как, где и когда умерла тетя Наташа Григорьева – я не знаю.

Образ дочери К. И. Арсеньева Марии – матери моей бабушки, вышедшей замуж за Димитрия Прилуцкого, – сохранился на старом дагеротипе, который я храню и, рассматривая его, словно погружаюсь в атмосферу далекого прошлого.

Правда, должен отметить, что от ее образа веет не Петербургом униженных и оскорбленных, а Петербургом – столицей великой империи, духовные богатства которой созидались и множились поколениями, когда каждое сословие могучего государственного организма России имело свою честь, свободу и уверенность в правоте своей великой державы.

Знали бы они, какая катастрофа ожидает их потомков и какой мученической жертвой многомиллионного геноцида падут они в кровавой мясорубке «Великой Октябрьской социалистической революции». Сколько пало их на полях братоубийственной гражданской войны! Сколько расстреляно и сослано!

Из всех войн я признаю лишь войны освободительные – войны в защиту Отечества. Из всех революций можно признать лишь одну национально-освободительную. Только ее путь прям и светел, как у всех Божиих деяний. Все прочие революции – сатанинские, несущие нищету, вырождение и смерть. XX век доказал это… Только национальная революция, а не эволюция губительных реформ может спасти угнетенный и обреченный на геноцид народ.

* * *

Я долго не мог найти церковь Святого Спиридония, в купели которой крестили мою мать Ольгу.

В который раз разворачивая вчетверо сложенное свидетельство о крещении матери, я искал, где находится или находилась церковь Святого Спиридония. Никто не давал ответа на вопрос, что значит «Управление Главных Уделов». В словарях тоже ничего не нашел. Спросил у друзей-петербуржцев. «Честно говоря, не знаем – наверное, взорвали большевики еще до войны!» Наконец с радостью нашел в Петербурге четыре тома редкостно роскошных книг, в столь ценных для книголюбов шнелевских переплетах. Юбилейное издание – форзацы из муара с золотым тиснением орнамента – «Столетие уделов. 1797–1897». В день своего коронования 5 апреля 1797 года Император Павел I издал акт, который вошел затем в основные законы Российской Империи: это было «Учреждение об Императорской Фамилии». Новый закон имел в виду главным образом установить в России на незыблемых основаниях порядок престолонаследия. Так, введен был целый ряд законоположений, устанавливающих источники, размеры и средства обеспечения содержания членов царствующего дома.

«…Желая обеспечить состояние Императорской Фамилии на вечные времена без отягощения государственного бюджета, – говорится в книге «Столетие уделов», – Император Павел I, с изданием «Учреждения»… отделил для этого особые недвижимые имущества, числившиеся в составе государственных владений под именем дворцовых волостей и деревень, назначил доходы от них исключительно на содержание особ царствующего дома. Имениям этим дано было наименование удельных, а для заведования ими учреждено было отдельное ведомство – Департамент Уделов, с особым министром во главе».

Думаю, что любознательному читателю, не говоря уже об историках, будет интересно изучить этот труд, сравнить с уложениями царствующих дворов Европы – не говоря уже о современных владыках XX века: президентах, королях и олигархах…

…На Литейном, в роскошном доме, фасад которого украшен кариатидами, ныне находится Всероссийский нефтяной научно-исследовательский геологоразведочный институт. Равнодушная вахтерша сказала, что никакой тут церкви нет и не было. Мне вспомнилось, что в Императорской академии художеств тоже была церковь во имя Святого Спиридония, где отпевали многих известных художников, в том числе Врубеля. Когда я учился в институте имени Репина, церковь была преобразована в актовый зал, где проводились комсомольские и партийные собрания и где частенько выступали перед студентами не только президент Академии художеств СССР А. М. Герасимов, но и члены всемогущего президиума Академии. Именно здесь в 1953 году нас всех собирали для того, чтобы объявить о смерти Сталина. Ныне, приезжая в альма-матер, радуюсь, что церковь Святого Спиридония восстановлена!

В объемистой книге «Лавры, Монастыри и Храмы на Святой Руси» нашел наконец, где была церковь Святого Спиридония при Главном Управлении Уделов. Церковь находилась в здании управления на втором этаже над комнатами председателя департамента. Она украшена колоннами коринфского ордена… Иконостас белый, деревянный с позолотой, сделан по рисунку профессора Розанова, строившего церковь (она располагалась на Литейном проспекте).

Храм был построен во имя Святого Спиридона, жившего в IV веке от Рождества Христова и бывшего епископом города Тримифунта на острове Кипр. В энциклопедии Православной Святости (Москва, 1997) о Спиридоне читаем: «Житие святителя Спиридона поражает удивительной простотой и силой чудотворения, дарованной ему от Господа. Он исцелял больных, пробуждал мертвых, низводил дождь на поля, укрощал стихии, изгонял бесов, сокрушал идолов… Святитель был пастухом на о. Кипр».

Известно, что епископ Спиридон принимал участие в I Вселенском соборе, столь важном для истории Православной святой апостольской церкви, «…где совершил чудо, наглядно явив доказательство Единства во святой Троице. Взяв в руки кирпич, он стиснул его и разложил на три составные части: из кирпича вышел огонь, потекла вода, а глина осталась в руках чудотворца. «Се три стихии, а плинфа (кирпич) одна, – сказал святитель, – так и в Пресвятой Троице – три Лица, а Божество Едино». В России святитель Спиридон почитается вместе с Николаем Чудотворцем в один день – 6 декабря. Разумеется, Никола-угодник, святой заступник Божий всех плавающих, плененных и страждущих, занимает особое место в русском религиозном сознании и памяти народной. Великая тайна заключается в том, что провинциальный архиерей из Малой Азии, архиепископ Мир Ликийских, так тронул славянскую душу, что стал покровителем далекой православной России, и ему молились, взывая о помощи, как в бедных деревенских церквах, так и в роскошных златоглавых столичных соборах. Будучи на острове Кипр, посетив кафедральный собор в городе Ларнака, я заметил, что в храме находится очень много русских икон – даров русских православных братьев еще до революции. Спускаясь по ступеням, ведущим в подземную часть церкви, увидел надпись, гласящую, что здесь покоится «Лазарь, друг Христа». Не скрою, что в первый момент я был несколько шокирован такой неожиданной и странной надписью, но вспомнил, что в Евангелии умерший Лазарь действительно назван другом Христа. Кто не знает о чуде воскрешения Лазаря? На наших русских древних иконах часто можно видеть изображение человека, который прикрывает нижнюю часть лица, поскольку труп Лазаря смердил, будучи погребен в склепе, вход в который был закрыт могильной плитой. «Лазарь, изыди вон» – приказал свершающий чудо воскрешения из мертвых Христос – Сын Божий. И друг его воскрес и вышел из могильного склепа. Воскрешенный Лазарь был долгие годы митрополитом на острове Кипр, что подтверждается многими историческими свидетельствами.

Меня, человека XX века, потрясло это великое Чудо. В моей душе художника родился замысел: в ветреных сумерках, на берегу моря, где о камни разбивается прибой, спиной к нам стоит одинокий человек. Он смотрит на тревожно багровый закат солнца, лучи которого – как распятие. Всей душой своей он устремлен к лежащей за морем Палестине, словно прозревая в этих лучах скорбь и муку Христову и в шуме ветра постигая таинство последних слов распятого Учителя: «Пошто покинул меня, Отче?»

Эта картина, среди других моих новых работ, была показана на моих выставках в Москве и Санкт-Петербурге в 2000 году от Рождества Христова.

Художник Федотов – друг семьи Флугов

Павел Андреевич Федотов занимает особое место в русском и мировом искусстве. Его видение мира, казалось бы, столь жанровое и бытовое, заключает глубокий философский подтекст, озаренный настроением. Реалистический дар Федотова сродни Гоголю с его фантастической реальностью «смеха сквозь слезы», сочетающей комедию с трагедией загадочно странной души русского художника.

Федотов появился в русском искусстве неожиданно, сказал свою правду и тем оставил глубокий след в нашем осознании мира, мира ушедшего и такого современного. Бывший офицер лейб-гвардии Финляндского полка, с помощью своего кумира Карла Брюллова, на которого он так не был похож ни в жизни, ни в творчестве, достиг вершин мастерства виртуозного рисунка и чарующей непосредственности восприятия жизни.

Сюжеты его картин, словно лежащие на поверхности жизни, таят в себе великую глубину постижения мира. Федотов – подлинный реалист во всей своей глубине и всесторонности. Слова Гоголя, сказанные о Пушкине, унесшем с собой тайну, которую мы до сего дня пытаемся разгадать, можно отнести и к Федотову.

Никто из художников, кроме Павла Андреевича, не сопровождал свои картины стихами. Читая их сегодня, задумываешься, то ли они были объяснением к его картинам, то ли картины – иллюстрациями к его стихам. Но бесспорно одно: Федотов, как никто, с беспощадной правдой отражал жизнь, будучи великим колористом и рисовальщиком Его стихи кажутся порой неумелыми и наивными в сравнении с магией реализма его картин и рисунков. Утверждаю с уверенностью, что такого рисовальщика жанровых сцен Европа не знала. Даже Домье и Гаварни меркнут перед его гением. Затерянные в необъятных просторах России и блеске имперской столицы, его жизнь и творчество еще далеко не изучены.

В октябрьском номере журнала «Старые годы» за 1907 год, ставшего ныне драгоценным раритетом, в статье «Малоизвестные произведения П. А. Федотова» находим упоминание о коллекции рисунков, «исполненных Федотовым с натуры в семье Флугов» (собственность К. К. Флуга, моего деда). В журнале напечатаны три репродукции с рисунков из этой коллекции.

* * *

После революции в нашем загородном доме в Дибунах, принадлежавшем моему деду, действительному статскому советнику К. К. Флугу, был организован детский сад, а ныне размещается какое-то учреждение. У деда Константина Карловича были портреты наших прадедов кисти Лампи, огромная коллекция старых русских монет и медалей воинской славы России, но главное, о чем я скорблю – это потеря многих рисунков и работ Федотова, который был другом семьи моего прадеда Карла Карловича Флуга, вольнослушателя Академии художеств. Ныне в Третьяковской галерее и Русском музее хранится множество рисунков и портретов семьи и знакомых К. К. Флуга. Когда умер двоюродный дядя деда Егор Гаврилович, то Федотов, используя натурный рисунок, сделанный со своего покойного друга, написал маслом портрет «Е. Г. Флуг со свечой» (широко известный читателям по монографиям и многочисленным репродукциям; он находится ныне в экспозиции Русского музея), передав в опущенных глазах и освещенном свечой лице его ум и благородство. Помню семейное предание о том, что для «Утра свежего кавалера» позировала горничная Флугов, а при написании фигуры жеманной невесты в «Сватовстве майора» был привлечен для наброска даже Карл Карлович. Рисунки в саду с горничной, с гувернанткой сохраняют правду жизни давно ушедшего. Я помню, в нашей семье говорили о том, что когда А. И. Сомов (отец знаменитого «мирискусника» К. Сомова) работал над своей монографией о Федотове, вышедшей в Санкт-Петербурге в 1878 году и ныне ставшей библиографической редкостью, то мой прадед и, очевидно, дед давали ему какие-то справки и пояснения. Несмотря на революционные вихри, когда почти все, что было в семье, утеряно и уничтожено, чудом сохранились листы, вероятно, написанные моим дедом Эти записи нигде не опубликовывались и представляют, как мне думается, интерес для всех, любящих русское искусство, в частности творчество Федотова.

Считаю своим долгом познакомить с ними читателя.

«Из рассказов моего покойного отца об известном русском художнике – жанристе и поэте Павле Андреевиче Федотове – у меня сохранились о нем следующие отрывочные сведения.

Федотов, тогда (в сороковых годах) офицер Лб. Гв. Финляндского полка, приходил очень часто к родителям моего отца, в 15 линии Васильевского Острова, в деревянный дом моей бабушки, который в настоящее время принадлежит мне. Познакомился он с ними случайно, если не ошибаюсь, зайдя однажды напиться, как-то идучи мимо и почувствовав себя дурно. Павел Андреевич очень некрасив собой, но при разговоре лицо его оживлялось и делалось красивым, симпатичным, приятным; глаза были у него умные и выразительные. Бабушку мою Шарлотту Францевну Флуг он очень уважал и любил за ее любезное и душевное обхождение и был дружен с моим отцом, посещавшим одно время Академию художеств и отзывчивым к поэзии и искусству. Несколько раз в неделю заходил он к ним, чувствуя себя, как одинокий человек, особенно хорошо в семейном кругу. Свои жанровые картины рисовал он по вечерам за семейным столом моей бабушки, а мой отец обыкновенно в это время читал что-нибудь вслух.

Павел Андреевич был большой юморист… Когда заходила речь о его материальном положении, а нужно заметить, что он всю жизнь свою страшно бедствовал, П. А. говорил моей бабушке: «Мой отец так неосторожно служил, что ничего мне не оставил».

Об одном умершем толстяке, любившем хорошо и много покушать, он говорил, что ему на кресте следовало написать соответствующую эпитафию, в которой, между прочим, находились бы следующие слова: «И пусть вырастет на могиле куст, и на каждой ветке пусть будет по котлетке».

Когда речь заходила об общих знакомых и он не мог припомнить фамилии того или другого лица, то брал мелок и несколькими штрихами быстро набрасывал на ломберном столе черты вышеупомянутого лица, и выходило так похоже, что сейчас же узнавали по рисунку, о ком шла речь. Раз П. А. присутствовал на похоронах какого-то немца и, придя к бабушке моей, стал рассказывать, как много было народу, и кто был из знакомых. На вопрос бабушки, как понравилась речь пастора, последний ответил, что почти ничего не понял, так как по-немецки знал плохо, понял только некоторые слова пастора…

Когда же бабушка спросила об имени пастора, П. А., не зная его, подошел к ломберному столу и начертил мелком портрет, в котором сейчас же узнали пастора Яна.

По рассказам моего дяди, отец Федотова участвовал в Турецкой кампании и жил с одним приятелем в палатке, причем прислугой у него была турчанка, так привязавшаяся к Федотову, что по окончании кампании поехала с ним в Россию и сделалась женой Федотова, а потом и матерью Павла Андреевича.

Об этом, а равно и других эпизодах своей жизни, часто рассказывал П. А. моим домашним, разгуливая по аллеям нашего в 15-й линии гядя или сидя на большой террасе под окрашенной в зеленый (а-ля бильярд) цвет крышей. За обедом он всегда был душой общества, непременно читал свои стихи, между прочим, «Женитьбу майора». На существующей его картине «Сватовство майора» для фигуры жеманной невесты позировал мой покойный отец, а в лице жениха майора он изобразил самого себя. Затем в картине «Утро после пирушки» женщина, показывающая дырявый сапог чиновнику с полученным накануне орденом в петличку, срисована с нашей старой прислуги Настасьи – жены артельщика Федора Яндовина, выкупленного моим дедушкой из крепостного состояния. Уходя от нас по довольно уединенным улицам, Федотов часто останавливался у кабачков и трактиров, вглядываясь в типичные лица гуляющих людей для своих эскизов.