Россия распятая

Писатель, опустив стекло в передней двери черной «Победы», согласно кивнул и улыбнулся: «А нам, русским, некуда ехать – мы дома. Разве только в Сибирь, а на Запад – ни-ни!»

«Вот именно! – согласился подвыпивший литератор, помахав вслед удаляющейся «Победе». – Товарищ Волгин, наш великий вождь, знал, что делал, когда мы воевали против фашизма». «А кто это – Волгин?» – спросил я. «Сразу видно, старик, что ты газет не читаешь и радио не слушаешь: Сталинград-то на днях переименовали в Волгоград. А по-моему, если уж и переименовывать, то по старому – в Царицын…»

Коба или Иосиф I Великий?

Русская нация после победоносной войны все так же влачила жалкое существование, как и в довоенные годы. У крестьян, запертых в колхозы, по-прежнему не было паспортов, и они, как и раньше, вкалывали за «палочки» – трудодни. Рабочие за нищенскую оплату в условиях железной государственной дисциплины выполняли планы новых пятилеток Все так же неумолимо безжалостно работала система ГУЛАГа. Интеллигенция, прикармливаемая партией, в подавляющем большинстве своем славила вождя, партию и недалекое светлое будущее всего прогрессивного человечества – коммунизм. Свидетельствую: все мы тогда, от мала до велика, жили радостным ожиданием великих перемен и верой в возрождение нашей страны после испытанных ею потрясений в войне против мирового фашизма.

Думается, что Сталин глубоко осознал свои слова, которые он сказал еще в сентябре 1941 года тогдашнему послу союзной нам Америки Авереллу Гарриману: «У нас нет никаких иллюзий, будто они (русские люди. – И. Г.) сражаются за нас. Они сражаются за Мать-Россию». Я жалею, что, когда в начале 60-х Гарриман пришел в мою скромную мастерскую и попросил нарисовать его портрет на память о России, у нас не было времени поговорить о его встречах со Сталиным.

…Помню, летом 2002 года, в одной из телевизионных передач (кажется, по НТВ), посвященных Второй мировой войне, я был поражен, впервые увидев кадры кинохроники военных лет, повествующие о церемонии вручения Рузвельтом и Черчиллем Сталину памятного меча весьма странной формы в знак благодарности за всемирно-историческую победу под Сталинградом. Меня поразило, с какой затаенной ухмылкой и высокомерием наши союзники (тогда еще не открывшие второй фронт) смотрели, как стоящий между ними будущий генералиссимус с несвойственной ему пылкостью новобранца, принимающего присягу, истово целует клинок меча от своих братьев по борьбе с нацизмом. Многозначительный исторический момент… Он передал меч Ворошилову, а тот по неловкости уронил его на пол. Ныне эта награда хранится в музее на Мамаевом кургане.

На мой взгляд, никогда не изменяя конечной цели – достижения всемирной победы коммунизма, – Сталин после войны снова решил сделать главную ставку на русский патриотизм, на «Мать-Россию». В этом и заключалась обманная, пропагандистская суть послевоенной политики борьбы против космополитизма, низкопоклонства перед Западом, безудержного, с точки зрения правоверных марксистов, доходящего порой до шовинизма восхваления русской истории и культуры, приоритетов России в области науки и техники. Некоторые либеральные историки до сих пор любят поострить, что Гитлер-де – ученик «Сионских протоколов», а Сталин – ученик Гитлера. Именно в те годы родился саркастически-злобный анекдот: «Россия – родина слонов». Одновременно с этим возник и существует по сей день миф о Сталине как о русском национальном вожде. Сколько же мифов породил ушедший XX век…

Но мифы для того и возникают, чтобы неподкупный судья – история опровергала их. В частности, это касается и недоказуемого «зоологического антисемитизма» Сталина, якобы особенно обострившегося после войны. Я уже отмечал, как много говорилось и вслух, и шепотом по этому поводу в конце 40-х – начале 50-х в кругах интеллигенции, да и в нашей студенческой среде. Помню, возник слух: руководство Союза писателей собирается «сдать органам» за пропаганду космополитизма самого Илью Эренбурга, которого еще Ленин любовно называл «Илья Лохматый». Лауреат, любимец Сталина – неужели? Как говорили потом, отвечая на выпады своих коллег по поводу романа «Буря», Илья Григорьевич сказал на партсобрании писателей, что получил массу восторженных читательских писем, но зачитает только одно – от товарища Сталина. Вскоре «Буря» была удостоена Сталинской премии I степени.

Незадолго до своей смерти, в конце 1952 года, «вождь народов» в присутствии известного композитора Т. Хренникова (который об этом и свидетельствует) с досадой заявил: «У нас в ЦК антисемиты завелись. Это безобразие!».

Тем не менее, в то время многие говорили о существовании специального плана депортации евреев в Сибирь. Ждали даже погромов… Апогеем было знаменитое «дело врачей», или как; писали тогда газеты, «убийц в белых халатах». В этой тревожной остановке у советских евреев, казалось, был один выход – спасаться, уезжать на свою историческую родину.

Помню, в одну из суббот я пришел к дядюшке Михаилу Федоровичу и застал его, как всегда, за рабочим столом «Знаешь, Ильюша, а меня сегодня вызывали кое-куда и предложили подписать документ, разоблачающий врачей-убийц. Ты знаешь, я как коллега-академик со многими из них сталкивался, хоть в Кремлевке никогда не работал. Я наотрез отказался. Тогда мне заявили о партийном долге, а потом и брата Бориса, который сидит в лагере по 58-й статье, вспомнили. Так что твой дядюшка теперь, наверное, с партбилетом расстанется».

* * *

Дни Сталина были сочтены. Тоталитарная машина, сконструированная еще коминтерном, уже не нужна была подлинным хозяевам мира. Сталин блестяще выполнил возложенные на него исторические задачи: осуществил геноцид русского народа уничтожил и «пролетаризировал» русское крестьянство – вековую опору державы Российской, вздыбил страну гигантскими индустриальными стройками, разгромил германский национал-социализм, остановив волну мирового фашизма, сыграл ключевую роль в создании государства Израиль, фактически создал после войны «красную» мировую социалистическую систему. Теперь оставалось одно: взвалить на Сталина – и только на него одного! – все злодеяния и преступления, совершенные всем большевистским миром. Задача демонтажа сталинской диктатуры была в конце концов поручена Никите Хрущеву – сталинскому подельнику, у которого, как и у всех сталинцев, руки были по локоть в крови нашего многострадального народа. Демонтаж затянулся на десятилетия и завершился победой диктатуры демократии и окончательным крахом сверхдержавы – СССР.

В наши дни уже XXI века некоторые «демократы», ни в чем, с моей точки зрения, не отличающиеся от своих отцов и дедов комиссаров 20-х годов, понимая всю шаткость своего политического положения, договорились до того, что «русский фашизм хуже немецкого». Поскольку в новой России отменена смертная казнь, никто не боится, как раньше, получить «вышку» за свои государственные и антинародные преступления и воровство. Объективные историки-аналитики могут лишь свидетельствовать о том, что народ-победитель, разгромивший европейский фашизм, в подавляющем большинстве своем живет за чертой бедности и демографического вырождения. Отсюда – страх олигархов и нового класса плутократии перед возможностью возрождения национально-волевой элиты России.

…Сразу же после смерти Сталина Берия, ставший на какое-то время выше всех в кремлевской иерархии – выше даже Кагановича, Молотова и Микояна, – говорят, успел шепнуть каждому: «Это я вас всех спас». А во время похорон сын вождя, Васька Красный, как называл его отец за фамильный огненный цвет волос, горько плакал и повторял: «Отравили отца, отравили!»

Трагична судьба детей Сталина. Яков погиб в немецком концлагере. Василий опустился и умер от пьянства. Светлана доживает свои дни в доме для престарелых в Америке. А мумию самого «вождя народов», как все знают, его бывшие соратники выволокли из ленинского мавзолея. Ленин один должен был навсегда остаться бессмертным и непогрешимым. А Сталин, в блеске и славе созданного ему во всем мире «культа личности», был признан недостойным своего учителя – вождя мирового пролетариата.

Глава IV. «Отечество нам – Царское Село»

Отец

В царскосельских парках, овеянных поэзией Пушкина, мой отец с братьями катался на велосипеде рядом с царевичем Алексеем и сопровождающим его повсюду матросом с серьгой в ухе – Деревенько, будущим большевиком. Каждый мальчик мог поздороваться с наследником престола и принять участие в общих играх царскосельских детей. Позднее моя тетя, Антонина Федоровна Глазунова, видела, как около Лицейской арки под разнузданным солдатским конвоем царская семья колола и убирала лед на улицах, словно не замечая в кротости своей этого великого унижения. «Любите врагов ваших»… Но их враги были врагами Божьими. А разве заповедовал нам Христос любить врагов Божьих, детей «Князя мира сего»?

Помню тетю Тоню, которая однажды, незадолго до войны, приехала к нам бледная, с трясущимися губами. Оказывается, она опоздала на работу всего на пять минут, и спасла ее от лагеря только справка с Витебского вокзала об опоздании поезда из Царского Села. Сталин продолжал закручивать гайки…

Построенный на окраине Царского Села по идее Государя Николая II «Федоровский городок», дивный по своей архитектуре, с богатым храмом, должен был явить собой образец русского стиля и национального возрождения. Во время Первой мировой войны в «Федоровском городке» (Матерь Божия Федоровская, как известно, – фамильная икона царской семьи Романовых) был расположен госпиталь, где о раненых заботилась императрица, а санитаром служил Есенин.

Много лет спустя в Париже знаменитая певица – цыганка Валя Дмитриевич – рассказывала мне, что, будучи в «Федоровском городке», царь, посмотрев ее детские пляски и пение, пожаловал золотой и погладил по голове, чем она очень гордилась.

Мой дед по отцу – Федор Павлович Глазунов – почетный гражданин Царского Села, был управляющим петербургским отделением шоколадного концерна «Жорж Борман», и, когда он умер, его молодая супруга Феодосия Федоровна Глазунова – моя бабушка, – оставшись вдовой, воспитывала пятерых детей. У меня сохранились документы, свидетельствующие, что с декабря 1915 года «жена потомственного гражданина Феодосия Федоровна Глазунова… зачислена в практикантки в царскосельский лазарет Петроградского Дворянства; присутствовала на производившихся операциях» и состояла сестрой милосердия того же лазарета.

Бабушка рассказывала мне, что род Глазуновых происходил из села Петровского близ Ростова Великого. У моего деда Федора Павловича был брат-иконописец. «Тоже странный, как ты, и непутевый, – добавляла она. – Иконы писал, правда, прекрасные. Очень был набожный. Во время гражданской войны он исчез, и никто не знает, где, когда и как закончился его земной путь».

Наш двухэтажный деревянный дом в Царском Селе, расположенный неподалеку от вокзала, принадлежавший моему деду и сгоревший во время войны, запомнился мне плющом на стенах и уютными, как в старых усадьбах, комнатами. Мамины родственники называли Глазуновых «царскоселами». С тех детских лет помню здание лицея, где учился великий Пушкин.

В 1937 году страна отмечала юбилей «солнца русской поэзии» – 100-летие со дня гибели поэта. Не удалось комминтерновцам сбросить его с борта «парохода современности». Выходило много книг и открыток, посвященных творчеству русского национального гения. Во вновь открытой ныне небольшой церкви, прихожанами которой были лицеисты, до войны совершались богословения. Я помню колеблющийся свет лампад (их было много, и они были разноцветные) и свечей; стоящую на коленях старушку с удивительно интеллигентным лицом в скромном пальто и такой трогательной изношенной шляпке; запах ладана и дивное пение вечерней службы. Помню, что отец не крестился – стоял прямо с особым растроганным выражением лица. Выходя из храма, он сказал мне: «Мой отец, твой дедушка, когда я был таким же маленьким, водил меня в эту церковь». Будучи здесь много раз после войны, я с прискорбием смотрел на заколоченные двери храма и слушал, глядя в бронзовое лицо юноши Пушкина, сидящего на скамейке, шум листьев вековых лип царскосельского парка.

Особенно запомнилась мне прекрасная по архитектурному замыслу лестница Камероновой галереи, где на парапете могучая фигура Геракла смотрела на гладь озера, посередине которого высилась знаменитая Чесменская колонна, а на другом берегу виднелись построенные в конце XVIII века готические домики. Какие благородные профили у бюстов римских императоров, стоящих между колонн галереи! Как уместно здесь, в роскошных парках резиденции русских императоров, напоминание о силе и мощи Римской империи, равнявшейся лишь одной пятой части Империи Российской!

Каким был славным для России XVIII век! Победа над непобедимыми турками – освобождение Крыма и исконно наших причерноморских земель, где жили древние русы, именуемые тавро-скифами. Возвращение белорусских и украинских территорий, захваченных Польшей… Деяния князя Потемкина. Военный гений Суворова, триумф побед России определили во многом моральный климат русского общества. Создание Царскосельского лицея Александром I «для подготовки юношества, предназначенного для важной государственной службы», – яркая страница в истории общественно-государственной жизни России. И мне кажется, глубоко символично, что лицеисты из своих комнат смотрели на окна царского дворца, построенного великим Растрелли. Несказанная красота архитектурных ансамблей, сочетаемых с шелестом листвы старинных парков, по сей день оставляет неизгладимое впечатление у всех тех, кому посчастливилось посетить ставшее знаменитым во всем мире Царское Село. Все так же отражается в водах пруда Чесменская колонна, на фоне которой Боровиковский запечатлел «матушку Екатерину», любившую здесь совершать утренние прогулки.

Я помню, как мой отец смотрел на эту колонну. О чем он думал? Меня поражал его отсутствующий взгляд. Потом мы возвращались на электричке в Ленинград в свою квартиру, окна которой выходили в полутемный двор, и я не понимал тогда, почему он часто спит в костюме и почему сразу встает среди ночи, когда в наш гулкий колодец двора въезжала машина. Это были 30-е годы… Я помню, как отец с любовью говорил о неизвестном мне Питириме Сорокине, которого называл своим учителем и другом, предлагавшим ему навсегда уехать из СССР в начале 20-х годов на знаменитом пароходе высланных историков, философов и ученых. Только недавно прочел, что мой отец С. Ф. Глазунов входил в состав Бюро социологов, экономистов уже советской России, возглавляемом П. А Сорокиным. Сегодня его труды по экономической социологии изучаются в университетах Европы и Америки.

В старой газете «Царскосельское Дело» (№ 12 от 22 марта 1913 года) я прочел заметку об одном из вечеров в Царскосельском реальном училище Императора Николая II, которое заканчивал мой отец.

«В реальном училище 14 марта состоялся вечер исторического кружка учеников училища. Актовый зал представлял собою редкое зрелище. По бокам портрета Государя Императора были установлены два красиво декорированных щита, на которых помещены портреты всех царствовавших Государей Дома Романовых, а над ними слова: „21 февраля и 14 марта – два дня равно важных, равно священных и памятных русским”. Вечер начался рефератом ученика IV кл. С. Глазунова на тему “Смута в Московском государстве”. Реферат произвел впечатление. С. Глазунов обладает редким даром слова. Во время этого реферата, так и реферата ученика III кл. А. Тургиева, на экране показывались эпидеоскопические световые картины – новинка училища… Молодые историки были выслушаны с глубоким вниманием собравшимися. Вечер закончился народным гимном и кликами «Ура», после чего последовал осмотр исторического музея училища».

На войну с немцами за великую Россию отец пошел юношей, после окончания VII класса училища в 1915 году; если не ошибаюсь, ему было 16–17 лет. Окопы, грязь, кровь, лишения…

«Помню, – вспоминал он, – когда началась революция, приехали агитаторы. Три человека – уже тогда в кожаных куртках. Призывали убивать офицеров, брататься с немцами, “штык в землю”. Хмурый день, лужи, траншеи. Я вышел из землянки и думаю: если солдаты не построятся по команде – уйдут и пойдут брататься с нашими врагами. Такие случаи уже были. “Рота, стройся!” Нехотя встали в строй. “Солдаты, – обращаюсь я, – пусть выйдет вперед тот, кто скажет, что я не ходил первым в атаку, не мерз с вами в окопах, не жил, как и вы. Мы вместе честно дрались за Отечество!.. За Великую Россию!” Стал накрапывать холодный дождь. Меня непримиримо и злобно сверлят взглядами агитаторы – стоят чуть выше, ухмыляются. Молчат солдаты. Наконец, доносится уверенный голос из строя: “Мы с Вами, Ваше благородие!” Голос мой обрел властную силу правоты: “Спасибо, братцы!” И даю команду первой шеренге взять оружие на изготовку. Затем – “Огонь по врагам Отечества, германским агентам!” Три агитатора, как мешки, сползли в хлюпкую грязь окопного бруствера. После этого мы не раз ходили в атаку».

Отец рассказывал, как в начале гражданской войны ему пришлось, уходя от красной погони, переплывать речку вплавь, расталкивая льдины весеннего половодья. «Сам не понимаю, как добрался до берега. Помню, что меня растирали спиртом».

С фронта отец приехал больным, позднее ему выдали «белый билет». Ночами он метался по комнате, держась за живот, и глухо стонал от боли – язва.

В 1935 году беспартийный Сергей Глазунов (излишне говорить, что мой отец по своим убеждениям не мог быть членом ВКП(б), перешел на работу в Научно-исследовательскую станцию (НИС) экономики и организации труда уполномоченного наркомата пищевой промышленности СССР на должность заместителя начальника станции. Его приняли в аспирантуру Института народного хозяйства. В этом же году НИС ходатайствовала о присуждении ему ученой степени кандидата наук без защиты диссертации по книге «Очерки экономики труда», одобренной таким высоким авторитетом, как академик С. Г. Струмилин.

В стране насаждалось, крепло стахановское движение, которому И. В. Сталин придавал особо важное значение. На совещании ударников труда, инициаторов и участников этого движения, он сказал, что «оно содержит в себе зерно будущего культурно-технического подъема рабочего класса, что оно открывает нам тот путь, на котором только и можно добиться тех высших показателей производительности труда, которые необходимы для перехода от социализма к коммунизму, уничтожения противоположностей между трудом умственным и трудом физическим».

Вот документ – заявление отца начальнику НИСа от 1 ноября 35-го года о сложении с себя полномочий заместителя начальника этого учреждения. Главным мотивом, коим обосновывалось столь смелое для того времени решение, был следующий, – думаю, заслуживающий внимания:

«При последнем разговоре со мной Вы советовали “громко кричать о себе” и, указывая на модность темы, предлагали в месячный срок выпустить книгу о стахановском движении. Сомневаясь в целесообразности Вашего предложения, я остаюсь при том убеждении, которому следовал все 15 лет своей работы: “кричать” нужно делами, а не словами. На мой взгляд, очередная задача НИСа – не брошюры того типа, который Вы имели в виду, а дальнейшее медленное и упорное накопление авторитета посредством:

а) дачи промышленности серьезных разработок по частным (а не общим) темам;

б) медленного перевода руководящего кадра работников НИСа на более углубленную научную работу и ориентации этого кадра на разработку вопросов, необходимых не только предприятиям…»

В те годы отстаивать такую позицию было гражданским подвигом – замахнуться на стахановское движение, призывая «кричать делами»!

Накануне войны отец читал лекции по истории экономики России в институте имени Энгельса и был доцентом исторического факультета Ленинградского университета, Придя однажды домой, помню, сказал, что его просили сделать доклад о «Науке побеждать» Суворова. «Странно, – комментировал он. – Десять лет назад за такой доклад с работы бы сняли и в Соловки отправили. Вспомнили о Суворове, когда Гитлер пол-Европы отхватил. Удивительно, что и Эйзенштейн после плакатной лжи “Броненосца ‘Потемкина’” получил социальный заказ на “Александра Невского”. Воображаю, какую агитку состряпает! Как они боятся немцев! И при этом столь трогательная дружба антиподов. Что общего между Сталиным и Гитлером?»

Показывая на меня глазами, мама, как всегда, сказала: «Сережа, смени, пожалуйста, тему. Она, должно быть, далека от Ильюши. Ему еще так мало лет… а их уже всех в пионеры записали и вожатых-старшеклассников дали».

Дома, сидя под большой гравюрой «Сикстинской мадонны» в широкой раме из карельской березы, он исписывал огромное количество конспектов. Из его материалов мне больше всего запомнился огромный атлас начала XIX века «Новгородские пятины».

Чудом сохранились несколько листков, относящихся к этому периоду, исписанных его мелким, твердым почерком с далеко отставленными друг от друга буквами. Он писал их летом на даче под Лугой в деревне Бетково. Приведу этот текст дословно как документ тех довоенных лет, написанный историком и экономистом, доцентом Ленинградского университета.

«1939 г.

1. “Будущая партия” – должна себя объявить социалистической (нац. – социалистической рабочей партией).

2. Советская экономика – больная экономика – в терминах экономики ее объяснить нельзя, ее развитие и движение обусловлено внеэкономическими факторами.

3. Основное противоречие русской жизни в конце XIX и в первые десятилетия XX в. – противоречие между отсталыми формами сельского хозяйства и промышленного. Крестьянский вопрос дал 1905 год. Он же дал 1917-й. Крестьянский вопрос дает очереди в городе в 1939 г. В этом же вопросе “зарыта собака” всего дальнейшего нашего развития и наших судеб.