Юродивый

Марсин вздохнул.

– Тяжело не разойтись, когда вокалиста порвало на части из гранатомёта где-то в окрестностях Тегерана, гитарист пропал без вести на китайском фронте, а барабанщик по возвращении сторчался и до сих пор переходит из рехаба в рехаб.

Петя опустил голову.

– Простите, я не…

– Ты не знал. Я понимаю.

– Мне жаль.

Марсин кивнул.

Владимир посмотрел ему прямо в глаза:

– Может всё-таки попробуешь.

Марсин ничего не ответил, лишь в последний раз настроил гитару и без предупреждения заиграл.

Все слушали молча, стараясь не шевельнуться и не издать ни звука. Так замираешь, когда видишь в лесу оленя и не хочешь спугнуть.

Марсин не только играл, но ещё и тихонько напевал. Так две песни. В них чувствовалось всё – любовь и ненависть, надежда и безысходность, мир и война. Мурашки шли по коже.

После последнего аккорда наступила тишина. Потом все присутствующие зааплодировали (первым Петя). Улыбка, за которой скрываются еле сдерживаемые слёзы, на лице Марсина – вот за что Владимир был готов отдать многое.

– Эти были нашего с группой сочинения. На последок хочу исполнить кое-что, что разучил ещё сопливым, в самом начале.

Он хрипловато затянул, на этот раз в полный голос:

– We lost everything, – несколько ударов по струнам. – We had to pay the price…

Эта песня пробуждала в Пете что-то. Под неё хотелось нестись в неизвестность, ничего не боясь.

– Красиво. – только и прошептал он отцу.

– Я был немногим старше, когда впервые её услышал. Прекрасно понимаю твои чувства.

Марсин тем временем добрался до середины:

– But a thing of beauty, I know, Will never fade away…

На этой строчке одна из струн под металлическими пальцами лопнула, оборвав песню и момент в самом мощном месте.

– А, kurwa. – Марсин сдержался, чтоб не швырнуть гитару об землю.

– Слышь, хорошо сыграл.

– Как и всегда.

– Поставишь новую и продолжай в том же духе.

– Спасибо вам, – поблагодарил Марсин. – Вы лучшая публика.

Следующие несколько часов прошли ладно. Юрий пожарил ещё мяса, в процессе пошутил – нацепил на нос очки, которые использовал для чтения, и давал инструкции о том, как "готовить негра". Судя по всему, это был какой-то прикол из Интернета далёкого прошлого; отец с друзьями смеялись до слёз, Петя тоже улыбнулся (не самим шуткам, их он всё так же находил отвратительными, просто Юрий очень комично выглядел в очках). На этот раз он съел целый кусок, заглушая совесть и моральные установки желанием потешить вкусовые рецепторы. Каждый выкурил по ещё одной самокрутке, выпил по банке пива. Гай разрешил Пете сделать кружок на своём "харлее" и Петя неплохо справился, не угробил мотоцикл об ближайший гараж. На прощание троица взяла с Владимира и Пети обещание собраться также через неделю. Гай пообещал приготовить самогон (Петя поразился цифре – 50 градусов!) и на этом они разошлись.

Домой отец с сыном пришли за полночь. В квартире было темно и тихо – Клара и вернувшаяся с работы Оксана давно спали. Стаскивая с себя обувь, двое Старообрдцевых заговорщицки улыбались друг другу. Так они улыбались друг другу, когда Петя был совсем маленьким и Владимир вёл его "в магазин", а на деле поиграть в снежки, в обход запрета беспокоившейся о слабом иммунитете сына матери.

– Знаешь, – зашептал Петя. – Всё-таки с тобой весело тусоваться. Я бы повторил.

– Ты слышал ребят. Через неделю они нас ждут.

– Только давай не будем ничего рассказывать маме и Кларе. Особенно про зайца – ты же знаешь какая она радикальная вегетарианка.

– Смолчишь ты, и я не буду трепаться. Мы с тобой оба за такое отхватим люлей.

Они вошли в зал, посмотрели друг на друга.

– Спокойной ночи, пап.

– Спокойной ночи, сынок.

Петя отправился в комнату, Владимир решил заглянуть на кухню, когда услышал из-за спины:

– Ты классный.

За этим дверь в петину комнату тихо закрылась.

Владимир прошёл на кухню, запил подступивший комок водой и сходил в душ. Оттуда, стараясь не разбудить видевшую уже десятый сон жену, прокрался в гардеробную. Спать пока рано, нужно было сделать кое-что ещё. Что-то, что он делал вот уже месяц, каждый день перед тем, как ложится в кровать.

Он достал из шкафа свою парадную форму, оделся и встал перед зеркалом. Сидит всё так же как и тридцать лет назад, награды и ордена "За выслугу лет", "За участие в боевых действиях", "За ранение третьей степени" всё так же висели в ряд на груди (как так получилось, что за два года он не был приставлен к чему-то более весомому?). Карман кителя отяжеляло кое-что, что он случайно нашёл полтора месяца назад. Советский наган.

Тот день был не по-летнему промозглым и дождливым. Владимир возвращался домой от друзей из гаражного кооператива и решил срезать путь через злополучную свалку, которая не давала Юрию покоя. Он уже почти дошёл до выхода, когда у подножия одной из мусорных гор не увидел ноги в армейских ботинках, торчащие из-под большой картонки. Непонятно даже почему Владимир просто не пошёл дальше (мало ли какой бездомный решил вздремнуть). Он подошёл, окликнул пару ног и, не получив ответа, откинул картонку. Если это и был бездомный, то когда-то очень давно. Тело давно разложилось до состояния скелета, несомненно, крысы в этом помогли. В остатках одежды Владимир узнал военную форму, похожую на ту, которая была у него самого. Нержавеющие награды на груди указывали на участие в боевых операциях в Южной Америке. В правой руке лежал доисторический револьвер системы "наган", в черепе несчастного зияло характерное отверстие. Из нагрудного кармана торчала пожелтевшая бумага. В надежде, что это хоть какие-то документы, удостоверяющие личность, Владимир аккуратно вытянул листок и обнаружил, что это записка:

"В барабане оставляю ещё один патрон. Поразмысли как его использовать."

Старообрядцев сложил листок, как был, и засунул обратно. Револьвер хорошо сохранился и немудрено – он был обёрнут специальной плёнкой, которая не допускала коррозии металла. Кем бы ни был этот человек, он хотел, чтобы оружие не испортилось к моменту, когда его обнаружат. Владимир высвободил револьвер из костей пальцев и открыл барабан. Одна отработанная гильза, один целый патрон. Гильзу он вынул и положил к записке – в нагрудный карман ветерана. Прикрыл останки картонкой, сунул оружие под одежду и, ни жив, ни мёртв, пошёл, не оглядываясь.

Первые две недели Владимир просто прятал револьвер там, где "домашние" не найдут – в парадном кителе. Сам не знал с какой целью.

Месяц назад он впервые "пустил оружие в ход" – встал посреди ночи, проверил патрон, раскрутил барабан, приставил дуло к виску и нажал на курок. Ничего. С тех пор он проворачивал это каждую ночь перед сном, в надежде, что однажды выйдет победителем в "русской рулетке" с самим собой и всё наконец закончится.

Он сжимал револьвер в руке и смотрел в отражение. Сегодняшний день был не самым худшим, но стремился в число лидеров. Сегодня перед сном, как ни в какой другой день, он должен хотеть провернуть уже привычный обряд, возможно, отправив себя в вечный сон. Чего же он тогда медлит?

В голове звучали последние слова его сына. Он произнёс их меньше двадцати минут назад. "Ты классный." Ему удалось хоть немного восстановить прежнюю связь с Петей, не без помощи друзей. У него были друзья.

Старообрядцев опустился на колени, ноги его не держали, как он не мог больше держать слёзы.

Его жена и дети полностью отдалились от него, во многом из-за того, что он жил прошлым. Это его вина.