Слипер и Дример

– Айда в Грибыч! – предложила девица.

– А это возможно? Интересно, я никогда не был внутри Загрибуки!

Девица захохотала всеми расцветистыми своими тряпочками и гремелками в одежде.

– Загрибуки-и-и-и… Ой, не могу! А ты прикольный! Тебя как звать-то?

– Слипер.

– А меня Нагваля Хуана Хасановна! Ну что, ёу-брат-Слипер, понеслась?

– Ну, алга, коли так.

Машина сорвалась с места.

Новоявленный ёу-брат качался на заднем сиденье, вполуха слушал непрерывающуюся болтовню Нагвали Хуаны Хасановны и чувствовал, как нечто пробирается в сознание и мутит его.

– Ты чего, Слипер? – встрепенулась Хасановна. – Тебе что, плохо?

– Да я чё-то… Я чё-то… Уж не знаю и чё! – Слипер внезапно ясно представил себя на месте приунывшего от качки Червячка-Мозгоеда. И всё стало вокруг голубым и зелёным. Зелёным в особенности.

– Погоди, я сейчас, – Нагваля Хуана Хасановна полезла в свою сумку. – Тебе воды надо! Или чайку несладкого!

– Что-то у меня пред глазами всё плывёт…

– Потерпи… Я сейчас… Я сейчас…

– А – Я – ЩЩЩЩАЗ! – взвизгнули тормоза, кроссовки подпрыгнули, и всё погрузилось в непролазную тьму Гримпенских трясин, окружавших вымазанный зубной пастой пионерский лагерь «Лотос» совхоза «ДАО – Средний Путь».

Башкирскому Коту и Загрибуке совместно снились в это время разные и совершенно неописуемые вещи. В этих снах рыбы в пенсне читали лекции по навигации перед аудиторией бравых балтийских моряков. Взрывались фейерверком банки с килькой в томате. Ёп-штейн вместе с дядей Кацманом и его другом Боцманом сидели в трусах на облаке и пели старую песню про еврейскую девушку Любовь Как-сон. Священник в форме швейцара совал в рот своей пастве вместо облаток градусники. А сама паства, состоявшая сплошь из отутюженных балерин и вымазанных в нефти шахтёров, переругивалась в очереди за облатками чудовищной смесью из отрывков Бадлера и простого пуэрториканского мата.

– Почём рыба? Что дают-то вообще? – заорал прибывший очередной шахтёр, распахивая яловым сапогом дверь магазина «Леноблпродукт», где и происходило причастие.

– То да сё! – отвечали проносящиеся под облаками Марксоны и Энгельсоны. Они кидались сверху в прихожан сомнительной свежести студнем и злобно косились на праздных дядей Ёп-штейна. В общем, было весело и разгульно. Башкирский Кот и Загрибука всё это время сидели в Жёлтой Подводной Лодке, устоявшейся на пьедестале посреди площади, и ошалевшими глазами наблюдали разухабистое светопреставление, перемежая увиденное восклицаниями типа «Якорный бобёр! Отстрадамус верно усё подметил!» и «Шоб моей бабушке век шпроты не видать! Ты глянь, яки маяется планете всея!»

Когда ж над Жёлтой Подводной Лодкой ихней пронёсся Бом-бам-дировщик «Бэ-52», разбрызгивая ликёр «Бейлис», громкоговоритель на площади заорал на чистом башкирском, мол-де:

– Снимайте обувь! Помывочный день, а попросту Чистилище, объявляется раскрытым! Байрам мэнэн! Всем кумыску накатить! Срочно!

Загрибука заикал и весь пошёл пупырышками. Точнее, пупырышки сами пошли по нему в круго-загрибукинский поход. Башкирский Кот, стараясь сохранять самообладание, сощурил грозно свои японо-корейские глаза цвета расцветающей сакуры и повернулся к приятелю:

– Сдаётся мне, угодили мы под самый карррнавал в город Хера-Сима.

– К-к-к-куда? – трясущимися губами спросил Загрибука.

– Это древняя история с двумя попрыгайскими хвостами. Если пойти по одному хвосту до самой кисточки, то имеется документация прокуратуры, что некий слепой даосский старец Хера-Сим и его верный тибетский пёс Му…

– Му?

– Вот именно, Загрибука. Ты не ошибся. Он нёс гордое тибетское имя Му, которым древние Мастера родом из Нижнего не то Тагила, не то Тибета именовали поле с нулевым содержанием информации. То бишь был он никем и звать его никак.

– Это к-к-к-как?! Это когда совсем пусто?

– Пусто, мой научный дррруг, – это тоже какая-никакая, но таки идея. Пустота есть информационно наполненная концепция ума. А Му – это отсутствие любой информации. И никаких тебе там воображений! – Кот упялился в иллюминатор с хмурным выражением усов.

– Ничто?

– Нет. Ничто – тоже концепция. Му – это отсутствие даже всяких концепций!

– Полный апгрейд! Кюнте! – закончил Загрибука внезапно на башкирском, родном коту, языке и свесил уши по щекам. Они, конечно, до щёк не достали вовсе, ибо коротки были. Бурая шерсть от нервов и вовсе тронулась сединушкой.

– Вы очень точно описали данный феномен, коллега! – щёлкнул пилорамной пастью кот. – Именно. Но так как невежественные собаководы-любители не обладали знанием ни об информационных полях, ни об отсутствии таковых, то они всё время переспрашивали у Хера-Сима имя его собаки. Примерррно так… – Башкирский Кот скривил глумливую физиономию: – «Эй, Хераська, как там зовут твоего пса? Му?»

– А Хераська чт-т-т-т-то? – Зубки у Загрибуки стучали от страху и неведомости.

– А Хераська им и отвечал: «Му! Му!» Так и стали они – Херасим и его Му-му, то бишь Дважды-Му. И в честь этого великого даоса представители народа Встречающих Солнце, али попросту народа ёп-понского, назвали свой город Херасима-таун. Со временем приставка «таун» как-то сама собой отпала, как и хвост у нашего четвероногого тибетского друга, когда он съел недозрелый мухомор. А вскоре после этого такой же мухомор, только куда как более огромный и ужасный, вырос над городом в небе голубом и все его жители натурально поотбрасывали хвосты вместе с копытами.

– Чт-т-т-т-то?

– Ласты склеили! Конец всему дайвингу! – Башкирский Кот стал ковырять механизмы на потолке, пытаясь выбраться. Удалось отшкрябать замок. Наморщив усы, кто натужно вытолкал люк на поверхность. В лодку ворвался свежий воздух, насквозь пропитанный сброшенным на город Бом-бам-дировщиком ликёром.

– Жут-т-т-т-ткая история! – Загрибука совсем сник.

– Всё просто, дррруг мой. Если в тебе нет Тибета, тебе не поможет Тибет! Есть и второй попрыгаестый хвост этого длинного неторопливого восточного эпоса. И он гласит, будто высадились в далёком городе Одесса два Встречающих Солнце ёп-понца, дабы искать мудрости у многоколенного народа, младенцы которого жертвуют Облачение Нижнего Намерения ради аскезы чистоты. И приплыли они к чистому в крайностях народу за советом, как назвать свой новый город, чтобы он процветал и развивался в веках вечных до самой Великой И Окончательной Нирваны Без Нирватрёпки. И подошли ёп-понцы, как и было указано, на площадь на центральную, к первому же попавшемуся многоколенному шлемазлу и испросили его: «Уважаемый, как нам назвать наш новый город, дабы он процветал и развивался в веках по самое что ни на есть?»

А тот вытащил из груды рыбы, что лежала на прилавке, большую склизкую медузу в виде мерзкого полупрозрачного гриба, оборотился будто бы в сторону солнца, а попросту к стоявшей невдалеке тётке в грязном фартуке, и заорал благим еврейским матом: «Какого хера, Сима?!»

Видишь ли, Загрибука, эти два уважаемых самурррая были не очень внимательны. Мало того, что они перепутали площади и пришли не на центральную вовсе, а на центровую в натуре на районе, так ещё и еврейский мат был для ёп-понцев в новинку, посему доблестные путешественники расслышали только «Хера-Сима». И вернувшись, назвали город, как им было сказано, то бишь пополам человеческим половым членом и женским еврейским именем. А это не фэншуйненько, брат Загрибука, как ты понимаешь. Не прошло и половины Кали-юги, как полупрозрачный, мерзкий гриб вырос над этим городом и стёр его к херам собачьим с лица планеты, превратив всех жителей в испарившихся на солнце медуз.

– Т-т-т-т-то есть? – Загрибука вслед за котом вылез из Жёлтой Подводной Лодки, и теперь они восседали на рубке, наслаждаясь зрелищем исторической ката-клизмы.

А вокруг их пьедестала славянским хороводом бравые моряки танцевали хава-нагилу. Шахтёры, измазавшись в белых отутюженных пачках балерин, стояли на своём в очереди за градусниками, то есть натурально падали на четвереньки с перепою и радости. Марксон и Энгельсон в небе становились всё злее и злее. Студень в их руках кончался.

– Сдаётся мне, мы присутствуем с тобой в самом начале коды этой пьесы. Ещё немного, и грянет крещендо! Ты когда-нибудь видел в небе больших медуз? Как насчёт мухоморрров на закате?

Загрибука сполз задницей на жестяное покрытие лодки и позеленел ещё больше. Хорошо хоть, что оттенок его зеленоватости скрывала пусть короткая, но чрезвычайно бурая шерсть.

Кот, глядя на Загрибуку, понял, что перестарался с историей градостроения, обмахнул его хвостом и бодро произнёс:

– Спокуха, Загрибыч, я сейчас что-нить придумаю!… Я щас… Щас-с-с-с..

Ну а дальше вы, дорогие читатели, сами знаете, что произошло.

– Туши фары, отец! – заорал в очереди поддатый стахановец и схватил за задницу стоящую перед ним балерину, которая в свою очередь шмальнула его по кадыку невесть-откуда-взявшимся зонтиком.

– А – Я – ЩЩЩЩЩАЗ! – закончил свою проповедь помятый бодуном святой отец с истошным воплем на частоте Робертино Лоретти, и всё жахнуло в холодную темень захлопнувшегося холодильника тёти Нюры из Кронштадта меж куском селёдки и шкаликом водки её мужа, Артемия Феоктистовича Шматко.

Глава о снах, копошащихся внутрях, и о снах, шастающих вокруг да около