Цветаева за 30 минут

У всех золотых знамен, у всех мечей,
Я ключи закину и псов прогоню с крыльца –
Оттого что в земной ночи я вернее пса.
Я тебя отвоюю у всех других – у той, одной,
Ты не будешь ничей жених, я – ничьей женой,
И в последнем споре возьму тебя – замолчи! –
У того, с которым Иаков стоял в ночи.
Но пока тебе не скрещу на груди персты –
О проклятие! – у тебя остаешься – ты:
Два крыла твои, нацеленные в эфир, –
Оттого что мир – твоя колыбель, и могила – мир!

Стихотворение создано в августе 1916 года и представляет собой продолжение творческого диалога с А. Блоком. В частности, по мнению биографов поэтессы строчка: «…Ты не будешь ничей жених, я – ничьей женой…» созвучна с похожей у Блока из цикла «Кармен»: «…Нет, никогда моей, и ты ничьей не будешь…». И в то же время, у Цветаевой любовь – это буря страсти, шквал эмоций, ураган признаний: «…Оттого что я тебе спою – как никто другой. Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей, У всех золотых знамен, у всех мечей…», «…Я тебя отвоюю у всех других – у той, одной, Ты не будешь ничей жених, я – ничьей женой…».

Очевиден здесь и библейский мотив: «…И в последнем споре возьму тебя – замолчи! – У того, с которым Иаков стоял в ночи…» – имеется в виду притча о битве Бога с Иаковом, к которому тот явился ночью в образе ангела и Иаков просил у него благословления. Лишь на рассвете он получил не только благословение, но и в новое имя – Израиль в благодарность за истинную веру. То есть, лирическая героиня Цветаевой готова бороться за возлюбленного даже с Господом Богом. Также строчка: «…Два крыла твои, нацеленные в эфир…» – говорит об ассоциации любимого с ангелом.

Это стихотворение, как и многие из лирики Цветаевой, положено на музыку и неоднократно исполнялось в виде романса-баллады известнейшими артистами. Наиболее известна она в исполнении Ирины Аллегровой на музыку Игоря Крутого.

Мы с тобою лишь два отголоска…

Мы с тобою лишь два отголоска:
Ты затихнул, и я замолчу.
Мы когда-то с покорностью воска
Отдались роковому лучу.
Это чувство сладчайшим недугом
Наши души терзало и жгло.
Оттого тебя чувствовать другом
Мне порою до слез тяжело.
Станет горечь улыбкою скоро,
И усталостью станет печаль.
Жаль не слова, поверь, и не взора,
Только тайны утраченной жаль!
От тебя, утомленный анатом,
Я познала сладчайшее зло.
Оттого тебя чувствовать братом
Мне порою до слез тяжело.

Доподлинно не известна дата создания этого стихотворения, но биографы поэтессы предполагают, что это произошло в промежутке 1912-1920 гг. Известно, что к тому моменту она уже была замужем и данное произведение посвящено именно любимому супругу – Сергею Эфрону.

Отношения с супругом никогда не были ровными и, как и у любой пары, были свои проблемы. Одной из главных таких проблем явилась связь поэтессы с Софьей Парнок и последующий уход от мужа. Через какое-то время она к нему вернулась, но былых чувств и эмоций было уже не вернуть. Отсюда строчка: «…Мы с тобою лишь два отголоска: Ты затихнул, и я замолчу…» – в контексте того, что они единое целое, несмотря ни на что и воспринимать его как друга она не может: «…Оттого тебя чувствовать другом Мне порою до слез тяжело…». Цветаева признает, что когда-то между ними была настоящая любовь: «…Мы когда-то с покорностью воска Отдались роковому лучу. Это чувство сладчайшим недугом Наши души терзало и жгло…», но потом искра эмоций угасла. И ей тяжело с этим смириться: «…Станет горечь улыбкою скоро, И усталостью станет печаль…».

Цветаева раскаивается в своей связи с Парнок, признается, что это было ошибкой: «…От тебя, утомленный анатом, Я познала сладчайшее зло…», а из их отношений с супругом ушла тайна, то сокровенное, что было для обоих самым дорогим: «…Жаль не слова, поверь, и не взора, Только тайны утраченной жаль!». Поэтесса не знает как теперь воспринимать мужа, в ее душе борются тысячи эмоций, но ни другом, ни братом она его не считает: «…Оттого тебя чувствовать братом Мне порою до слез тяжело», но и былой любви тоже больше нет.

Есть счастливцы и счастливицы…

Есть счастливцы и счастливицы,
Петь не могущие. Им –
Слезы лить! Как сладко вылиться
Горю – ливнем проливным!
Чтоб под камнем что-то дрогнуло.
Мне ж – призвание как плеть –
Меж стенания надгробного
Долг повелевает – петь.
Пел же над другом своим Давид.
Хоть пополам расколот!
Если б Орфей не сошел в Аид
Сам, а послал бы голос
Свой, только голос послал во тьму,
Сам у порога лишним
Встав, – Эвридика бы по нему
Как по канату вышла…
Как по канату и как на свет,
Слепо и без возврата.
Ибо раз голос тебе, поэт,
Дан, остальное – взято.

Стихотворение входит в один из самых эмоциональных сборников стихов поэтессы «Надгробие», выпущенный в 1935 году. Посвящено оно молодому двадцатипятилетнему поэту Николаю Павловичу Гронскому, который трагически погиб в результате несчастного случая 21 ноября 1934 года на станции парижского метро «Пастер». Он был поэтом «первой волны» эмиграции, достаточно близким другом поэтессы и адресатом ее лирики: «Юноше в уста» (1928 г.), «Лес: сплошная маслобойня…» (1928 г.) и др.

Горечь и трагизм утраты выражены в строчках: «…Меж стенания надгробного Долг повелевает – петь…» и «…Слезы лить! Как сладко вылиться Горю – ливнем проливным! Чтоб под камнем что-то дрогнуло…». Мотив песни как выражения самых глубоких душевных страданий прослеживается в строчке: «…Пел же над другом своим Давид. Хоть пополам расколот!..» – речь идет о притче про настоящую дружбу между царем Давидом и Ионафаном. И когда последний пал в битве на Гелвуйской горе, то Давид выразил свою печаль посредством погребальной песни.

Другой мотив, часто встречающийся в лирике Цветаевой – мифы о Древней Греции. В частности, миф о великолепном певце Орфее, который спустился в Аид за своей Эвридикой: «…Если б Орфей не сошел в Аид Сам, а послал бы голос… Встав, – Эвридика бы по нему Как по канату вышла…». В ее понимании Орфей – всемогущ, всесилен, для него нет ничего невозможного, воплощает в себе настоящее бессмертное искусство, которому подвластны оба мира: и земной, и потусторонний.

Люблю – но мука еще жива…

Люблю – но мука еще жива.
Найди баюкающие слова:
Дождливые, – расточившие все
Сам выдумай, чтобы в их листве
Дождь слышался: то не цеп о сноп:
Дождь в крышу бьет: чтобы мне на лоб,
На гроб стекал, чтобы лоб – светал,
Озноб – стихал, чтобы кто-то спал
И спал…
…Сквозь скважины, говорят,
Вода просачивается. В ряд
Лежат, не жалуются, а ждут
Незнаемого. (Меня – сожгут).
Баюкай же – но прошу, будь друг:
Не буквами, а каютой рук:
Уютами…

Стихотворение создано в конце сентября 1923 года и посвящено любовнику Цветаевой – Константину Болеславовичу Родзевичу, который был близким другом мужа поэтессы – Сергея Эфрона. По мнению некоторых биографов, именно от Родзевича Цветаева родила сына Георгия, называемого дома «Муром». И это были серьезные настоящие эмоции, любовь, страсть, а не просто увлечение. Но она была замужем и сам Константин вскоре женился на другой женщине.

Упоминание о дожде – не случайно, в день их последней встречи в статусе любовников, когда было принято решение расстаться, тоже шел дождь: «…Дождливые, – расточившие все Сам выдумай, чтобы в их листве Дождь слышался: то не цеп о сноп: Дождь в крышу бьет: чтобы мне на лоб…». Дальнейшая жизнь без возлюбленного кажется ей бессмысленной, отсюда вновь мотив смерти: «…На гроб стекал, чтобы лоб – светал, Озноб – стихал, чтобы кто-то спал…». В финале произведения Цветаева просит утолить ее душевные страдания объятиями, а не словами: «…Баюкай же – но прошу, будь друг: Не буквами, а каютой рук…».

Примечательно, что спустя несколько лет Цветаева и Родзевич встретились вновь. Произошло это в Париже в 1926 году, где оба жили в период эмиграции. Но любовь не вспыхнула снова. Они стали посторонними людьми. Хотя, в старости сам Родзевич называл отношения с Мариной Цветаевой одним из самых значительных событий в жизни.

Хвала времени

Вере Аренской