Маска падшего

Маска падшего
Илья Воробьев

Величайшая ценность человека – счастье. Ради счастья люди живут, ради счастья люди умирают. Особенно ценно оно в мире бесконечных войн, повсеместной нищеты и разрухи. Александр стал тем, кто сумел наладить свою жизнь, построить крепкий домик в жерле вулкана. Стремление к этому для него так же естественно, как стремление этот домик защищать до последнего вздоха. Но в мире существуют люди, для кого такое счастье ничтожно, люди властные и безжалостные, преследующие только им известные цели, готовые на своём пути растоптать миллионы таких Александров. Способен ли простой человек устоять перед столь могучей силой? И откуда эта сила является? Кто эти люди и что их делает такими?

Илья Воробьев

Маска падшего

Глава 1. Далёкая буря

41 г. ПВ.[1 - ПВ – сокращение фразы «с начала Первой войны». Год начала Первой войны считается нулевым.]

Прогремели сизые тучи, темневшие вдали. Услышав этот рокот, испуганный орёл, до этого глядевший на равнину с видом гордого хозяина, ринулся со своей скалы навстречу ещё не зашедшему, не сокрытому тучами солнцу. Парил он над лесами, деревушками и поселениями. Пронесли его крылья и мимо крупного города, где с окраин к центру росли понемногу ещё молодые небоскрёбы. Миновав этот высокий металлический лес, устремилась птица к реке, объятой облачными лоскутами. У тех спокойных, вечерним солнцем ласкаемых вод стояло мелкое село.

Здесь целы лишь несколько перекошенных домишек – ещё с десяток же похоронены в собственных обломках и пепельных кучах. Разбиты все фонари, столбы повалены на землю, заасфальтированные дорожки пестрят буйной травой. На речном берегу – груды мусора, на краю села – поле пней. Где-то по пустым улочкам снуют стаи голодных собак; люди же почти не высовываются за пределы своих мелких дворов. И в этой серой, мертвенной пустоте в одном лишь полуразрушенном доме возгорелся этим днём жизнерадостный свет: под крошащейся крышей беседки целая семейка готовила стол к праздничному ужину, сопровождая это песнями, танцами и смехом. У ворот припаркован дорогой автомобиль званных гостей.

Явилась и сюда грозовая туча, успев по пути рассеяться и принять обличье невинно-серой простыни; пролилась скромная морось, коей целый месяц молились тысячи людей.

Тремя домами далее, в поросшем сорняками огороде работал старик. В зелёном фартуке, сидел он устало на коленях и молча полол траву. Нежная влага ласкала старческое тело, а шелест тёмной листвы и скупого дождя служил музыкой его ушам. Но ритмичность её нарушил тихий скрип проржавевшей калитки.

Явились двое. Один, лысый крепкий мужчина в чёрной куртке, встал тут же, облокотившись на хлипкий забор, и скрестил руки, демонстрируя безразличие к непогоде. Другой, напротив, не брезговал ничуть пользоваться зонтом – семнадцатилетний юноша в сером дождевике и плотных сапогах аккуратно обошёл весь сор, переступил через грядку и встал в паре шагов от старика.

– Здравствуйте, учитель, – выдал он несколько прохладным голосом.

По небу прокатился гул.

Старик только сейчас обратил внимание на гостей – спохватился, оглядел вновь прибывших и протараторил:

– З-здравствуй, Гарри! Кто сей человек?

Лицо молодого Гарри, с правильными чертами, окаймлённое чёрными, слегка вьющимися волосами, выражало непонятную тоску и задумчивость. Вместо него с раздражением ответил тот мужик у калитки:

– Шон! Для тебя, старик, – господин Хэтрик!

– Шон Хэтрик, телохранитель Нормана Райтера, – тихо добавил Гарри, очнувшись от своего оцепенения. – У вас есть пара минут на разговор?

– Конечно, мой хороший, – улыбнулся седой старик. Пропитанный покоем голос его заиграл низким бархатом. – Пойдём в дом? Чаем угощу…

– Ах, благодарю, не стоит. Я хочу спросить: кто я для вас?

– Э… Ты задаёшь весьма странный вопрос, мальчик мой. – Старик, усмехнувшись, призадумался. – Я учитель истории и философии, а ты есть мой любимый ученик. И, главное, ты есть мой хороший, пусть и юный весьма друг!

– Вы недоговариваете, учитель, – возразил юноша, почти не изменяя интонации. – Будь это так, вы бы не подошли ко мне первым с тем, чтобы поговорить о проблемах цивилизации. Сорок один год непрерывных войн после тысячи лет мира во всём мире, помните? Я хочу сказать… вы словно выбрали меня. Только не таите, прошу вас.

Старик пусто поглядел на чернозём под ногами Гарри, становящийся всё мягче и мягче. Он никогда и не собирался скрываться от любимого ученика – просто решил не посвящать его во всё сразу.

– Сие есть чистая правда – я избрал тебя.

– Почему? Я простой мальчик, увлекающийся естествознанием. Что заставило вас думать, будто я неравнодушен ко всему – в противовес моим сверстникам?..

– А не тебя ли три года назад класс поднял на смех за твой вопрос? Помнишь?

– «Зачем люди хотят друг с другом воевать?» – прошептал Гарри.

– Я тридцать лет не видел ребёнка, смысла войн, государств, партий, армии не понимающего. Лишь сей ребёнок и может, думал я, всерьёз озаботиться увядающим миром нашим! И согласился ведь ты со мной – решили мы вместе работать над этим.

– Так и было.

Шон, пожёвывая жвачку, не сумел удержаться от страдальческого стона.

«Вам плохо живётся без высоких материй и старых словечек?!»

– Да, – кивнул старик и дружески поглядел Гарри в его тёмные от мыслей глаза. – Что же встревожило твою душу? Что сподвигло тебя сие спросить?

– Я покидаю вас, – бросил юноша.

Равнодушие его голоса точно обухом ударило старческую голову.

– Как поня…

– Нашим путям суждено разойтись. Вы бедны, и ваша участь – писать книги дальше, надеясь, что кого-нибудь это когда-нибудь убедит. Быть может, вы найдёте ещё немало сторонников. Бездействие же не по мне – я пойду другим путём…

– Каким же?! – воскликнул старик, чувствуя необъяснимую панику.

– Мою семью решил опекать Норман Райтер – в обмен на их профессиональную помощь. Я пойду с ним…

– Шутить изволил, Гарри?! Он убийца! Он сотворил состояние… государственных размеров! на производстве оружия! – и отправляешься ты с ним?!

– Да. По крайней мере, моя семья будет обеспечена… и не будет довольствоваться теми грошами, что получают отец и дядя в нашей больничке.

– Ты!..

Старик исступлённо вытянул руку, как бы норовя схватить юношу за одежду, но тот развернулся и направился к калитке. Учитель же, почувствовав боль в спине, грохнулся лицом в грязь, продолжая отчаянно тянуться рукой.

– А-ай!.. Я… Гарри!..

– Я прошу прощения за то, что не оправдал ваши надежды, учитель, – добавил Гарри. – Ах, не отчаивайтесь только, прошу вас! И желаю вам удачи в поисках… более упёртого ученика. Идёмте, господин Хэтрик!

Старик потерял дар речи. Весь в грязи, глядел он заплаканными глазами вслед удаляющимся Гарри и Шону, не имея сил выразить то щемящее чувство одиночества и ту боль предательства, что терзали сейчас его душу. Протянув ещё раз руку в сторону ученика, уронил он голову и замер…

Тихий шелест дождя сопровождал юнца и спутника его всю дорогу до того ветхого домишки, где с десяток человек резвились, пели и танцевали, готовили мясо на гриле и распивали спиртное, словно не замечая происходящего вокруг них увядания. Когда вернулись Гарри и Шон, толпа встретила их с распростёртыми объятиями, не интересуясь вовсе, куда и зачем они ходили, так что те очень скоро растворились в буйном оживлении, не вспоминая больше несчастного старика.

В празднованиях участвовали и пожилые сельчане, и взрослые мужчины в расцвете лет, и юные матери с ещё крохотными детьми. Первые, устроившись на лавочках, расставленных промеж яблонь, скрипели обо всём подряд; вторые гремели у гриля, под сводом беседки, в своих нескончаемых дискуссиях о политике и спорте; дети же носились круговертью по брусчатым тропинкам, поросшим сорняками, под строгими взорами своих внимательных матерей. Во дворе, в общем и целом, был немалый разнородный шум и стоял стойкий аромат прожаренного мяса вперемешку с благовонием пропитанных влагою трав, так что неподготовленному (или не слишком любящему шумное общество) человеку почти невозможно было избежать головной боли. Вот почему самый почётный гость этого праздника жизни, чей автомобиль и был припаркован снаружи у шаткого забора, предпочёл провести время до застолья в доме, в компании хозяина и его семьи.

На балкон, деревянные перила которого отмечены искусной резьбой, вышел мужчина тридцати четырёх лет отроду, роста выше среднего, обычного телосложения. Внешность его и ранее, и сейчас и даже далее оказывалась поистине уникальной – действительно, много ли людей день ото дня являются перед другими в одном и том же сером деловом костюме, всегда чистом и глаженном притом? Официозность стиля портили объёмная кудрявая шевелюра цвета воронова крыла и чёрное пенсне на длинном носу. Лицо этого человека ярко выделялось крупными скулами и выпирающей, невзирая на худобу, складкой подбородка, притенённой щетиной; тёмные глаза его при детальном рассмотрении оказывались вострыми и пронзительными, а слегка выпирающая тонкая губа ложно приписывала обладателю чувство превосходства. Тем не менее, при взгляде на этого человека любой готов был утверждать, что видит доброго, безобидного и несколько простоватого, допустим, клерка, хотя и выделяющегося внимательным отношением к себе.

Итак, этот мужчина, держа в одной руке фужер, вышел на балкон, укрытый настилом, облокотился на перила и поглядел с прищуром вниз, в пышущий оживлением сад. В глубине дома хозяин, мужчина тридцати двух лет, стройный и высокий, с короткими каштановыми волосами, беседовал бойко, улыбаясь, с одной женщиной в лёгком белом платьице. Эти двое похожи лицами как две капли воды: оба выделяются ломаными чертами, крупными карими глазами, горбинками на носах и, главное, тонкими и длинными бровями. Когда короткий разговор их, изобилующий смехом и задором, подошёл к концу, женщина, бросив на человека в сером костюме нежный взгляд, удалилась, а мужчина же поспешил, не теряя заразительной улыбки, подойти к дорогому гостю.

– Народ стекается рекой, да, Норман? – проговорил хозяин, с дружеской заботой и немалым уважением глядя на мужчину в сером.