Оценить:
 Рейтинг: 0

Философия

Год написания книги
1930
Теги
<< 1 ... 3 4 5 6 7 8 >>
На страницу:
7 из 8
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
– Опять Синейшина, возьмите лучше какую-нибудь девочку.

– К чёрту вас с вашими девочками и вот вам обратно ваши пятьдесят лир, с такой сволочью, как вы, не желаю иметь никакого дела! Прочь! – и Ильязд бросился вон из залы и вниз по лестнице. Левин преследовал его, не отставая:

– Стойте, стойте, какой отвратительный характер, ну, чего вы разругались, возьмите эти деньги, они же вам нужны, останьтесь, успокойтесь.

Но Ильязд, сорвав маску и отбросив домино, выбежал на подъезд. Левин устремился вслед за ним. Внизу посередине пустынной улицы возвышалась какая-то личность, сложив руки на груди, и рассматривала театр.

– Вот он, – шепнул, оборачиваясь, Ильязд, – Синейшина? Ну да, Синейшина[100 - Следующая за этими словами фраза вписана позднее, вместо вычеркнутого фрагмента, который здесь воспроизводится полностью, поскольку он содержит мотив (записка, обронённая Синейшиной), развитый в следующей гл. романа:«– Ах, значит, он действительно существует! – процедил медленно Левин, впав в раздумье.– Как действительно? вы же должны его знать!Но Левин, отстранив спокойно Ильязда, вошёл в театр, и дверь за ним захлопнулась. Ильязд обернулся, Синейшины уже не было. В бешенстве, одинокий, бросился к двери театра и стал барабанить в неё кулаками. Подобрал уроненную Синейшиной бумагу».].

Суваров[101 - С этого момента возникает последний вариант наименования персонажа, появившегося под именем Руслана Сальмона. На обороте одной из страниц рукописи есть такой текст: «Родители прозвали его Суворовым. Вы думаете, кто это Суворов, это я, Суворов Александр Васильевич, русский генерал, родившийся в 1729 году, граф Рымникский и князь Италийский, о, мои родители, какие это чудаки» (здесь ошибка в дате: генерал родился 13 ноября 1730 г.). И далее: «Прозвали Суваровым, согласно иностранному произношению этого имени».] вперился в Ильязда, глаза, полные беспокойства, впал в раздумье, поколебался с минуту, повернулся и, отстранив спокойно Ильязда, вошёл в театр, с яростью хлопнув дверью.

6[102 - Рядом с номером гл. вписано: У мечетной ограды.]

Сумасшедший занимал всегда одну и ту же скамейку на Конской площади[103 - Рядом со словом «скамейка» помечено: не скамейка, а у стены мечети Ахмета.]

. (Какая бы ни была погода), он появлялся откуда-то из глубин Стамбула всегда на исходе дня, усаживался лицом к морю и, откинувшись и бормоча что-то, просиживал до первых лучей дня. Приносил он с собой несколько краюх хлеба, которых не трогал сам, а всё раздавал голубям, слетавшимся за полчаса до его прихода в ожидании благодетеля. Сумасшедший приходил на площадь далеко не ежедневно, иногда пропадал неделями, и, странное дело, голуби никогда не собирались напрасно, их появление предвещало, что Сумасшедший будет непременно.

Когда появился он впервые, сказать было трудно, но обратил впервые внимание на себя в памятный день переворота в апреле[104 - Над строкой вписано: 13/IV.] 1909 года[105 - В ночь с 12 на 13 апреля 1909 г. мусульманские фундаменталисты, требовавшие возврата к законам шариата и полноты власти султана, организовали мятеж против конституционного правительства младотурок. Солдаты столичного гарнизона вместе с учащимися медресе ворвались в здание парламента и разогнали депутатов, началась кровавая расправа над приверженцами младотурок.], когда Конская площадь была переполнена офицерством и после убийств младотурецких министров и офицеров, на исходе дня, вдруг появились летящие от мечети Баязида стаи голубей, а вслед за ними явился Сумасшедший и, вежливо попросив группу военных уступить ему его место, уселся, не обращая никакого внимания, и принялся раздавать хлеб птицам, покрывавшим его, усевшимся ему на плечи, на грудь, на руки и на голову.

Внешность Сумасшедшего была достаточно примечательна. С длинным иконописным лицом, кожей жёлтого воска и совершенно прозрачной, без единого намёка на кровь, с раздвоенной редкой бородой, с глазами спокойными до стеклянности, умный, не будь на нём страннейшего колпака и не обрамляй его лицо длинные пейсы, обнаруживал удивительное сходство с некоторыми изображениями в греческих церквях, почему и турчанки, и гречанки, и других исповеданий женщины, спускавшиеся в направлении источника Святого Серапиона искать исцеления от бесплодия или застоя и тому подобных женских историй и неизменно останавливавшиеся около Сумасшедшего, чтобы, хотя он и был евреем, приложиться к его одежде, и называли поэтому Сумасшедшего Иссой, но вообще он был известен просто под кличкой Сумасшедшего, и только немногие обитатели околотка, вроде Хаджи-Бабы, которые вообще всё решительно знали, утверждали, что его зовут не Иссой вовсе, а Озилио[106 - Как заметил в 1830-е гг. писавший о Турции журналист, «…ни в одной стране сумасшедшие не пользуются таким уважением, как в Турции; известно, что магометане смешивают в своих понятиях религиозный восторг с сумасшествием, думают, что вышний дух вытесняет из головы обыкновенный человеческий разум, и что чем менее ума в человеке, тем чаще посещает его вдохновение […] Это род бывших в старину в России юродивых […] Даже безумные других религий пользуются благосклонностью оттоман, и если их безумие бывает характера тихого, без припадков буйства, они совершенно свободны, живут ли под присмотром родственников или бродят по улицам» (см.: Базили К.М. Очерки Константинополя. Босфор и новые очерки Константинополя. М.: Индрик, 2006. С. 161).]. Но никто не мог ответить любознательному Ильязду, который во время своих дозоров проходил всякий раз мимо Сумасшедшего, сидевшего камнем и закинув голову, где он проживал и сколько лет могло ему быть.

Но в эту ночь пристыжённый, угнетённый, досадующий на костюм, которым его наделил Суваров, когда Ильязд после нудного и бесконечного путешествия, пройдя всю улицу Пера, перейдя мост, где с него ничего не взяли за переход, нанеся ему последний удар, – «Пропусти его так, разве не видишь – русский», – сказал один сборщик другому, – и преодолев пустые кварталы Стамбула, добрался до Софийской площади – час, в который он уже обычно заканчивал свою прогулку вокруг Ахмета, когда ветер, проснувшись[107 - Над строкой вписано: ветер с моря.], первым покидает поверхность моря и звёзды становятся особенно выразительными – час прогулки, которая, быть может, никогда не повторится, нарушенная заставой засевших в отхожих ямах русских, Ильязд не свернул налево, к себе домой, а, перейдя площадь, подошёл к Сумасшедшему и уселся с ним рядом. «Хаджи-Баба спит, а я больше не могу остаться в одиночестве после гнуснейшего Суварова. Вот этот меня очистит», – подумал он.

Сумасшедший не двинулся, не нарушая своей позы, в которой он оставался, по-видимому, долгие часы. Заметил ли он Ильязда? Ильязд просидел с четверть часа, прислушиваясь к шагам шагавших вдоль Айя Софии турецких часовых, единственным звукам, и наконец произнёс по-французски (Сумасшедший должен был понять его, ибо в Константинополе все понимали по-французски):

– Знаете ли вы, что я несчастен?

Сумасшедший ничего не ответил, оставался в течение получаса в той же позе, вздохнул, словно просыпаясь, невероятно медленно опустил и повернул в сторону Ильязда голову и, как будто только теперь вопрос наконец достиг его, ответил:

– Да, я знаю, – и после молчания: – Я уже много раз видел, как вы по ночам совершаете круг, идя против звёзд и навстречу солнцу, вместо того чтобы идти посолонь[108 - Посолонь – по движению солнца, с востока на запад. У разных народов полагалось посолонь совершать траурные процессии при похоронах (чтобы солнце все время светило в спину), разворачивать корабли в море, совершать магический обход вокруг жилища с факелом в руках для отгона фей. У мусульман принято посолонь обходить вокруг священного камня Кааба. Хождение противосолонь, по поверьям, может навлечь беду. Ср. эти рассуждения с разговорами о т. наз. обратной свастике в гл. 12 романа.], – молчание. – Вы сами делаете себя несчастным.

– Вы думаете, что если бы я всякий раз шёл в обратном направлении, никаких несчастий и не было бы?

– Я хочу сказать, что вы не умеете делать выводов. Это даётся немногим. Но с тех, кому ничего не дано, ничего и не требуется. Вам же дано многое, но вы расточаете дар, не научившись делать выводов. Я думаю, что вы могли бы выучиться, если и не блестяще, то во всяком случае скрасить тот пробел, ужасный пробел, который делает всё данное вам ни к чему, – он говорил очень хорошо, не на вульгарном французском языке Константинополя, а литературно, точно воспитанник духовной семинарии, округляя изречения. – Я вас знаю, вы можете ничего не говорить о себе, ваше прошлое, настоящее, будущее мне теперь ясно. Вы, горе от ума, одна из многих жертв той лихорадки, которую переживает человечество. Но вы не первый и не последний. Смотрите на неё, – и Сумасшедший простёр руку к небу. Ильязд поднял глаза, соображая:

– Полярная звезда?

– Да, знаете ли вы, что с ней происходит? – Врать не было никакой возможности, и Ильязд, хотя и привыкший делать вид, что он решительно всё знает, а с другой стороны, ничему не удивляться и считать естественным, что под личиной вшивого сумасшедшего скрывается всемогущий маг, пробормотал, смутившись:

– Нет, не знаю.

– Это естественно, вы знаете, что это Полярная звезда, но выводов не делаете. А между тем она приближается к полюсу. Процесс этот начался тысячи две лет тому назад, с событиями, слишком всем хорошо известными, и приблизительно с тысячного года после рождества, когда европейское первенство начинает определяться, звезда эта стала тем, чем она есть, Полярной. Чем ближе она к полюсу, тем с большею быстротой подымается, достигая зенита и уже давая проскальзывать признакам будущего падения, эта христианская европейская культура. Через восемьдесят пять лет она будет ближе всего к полюсу[109 - Вариант: престолу.] – звезда и культура. Последние изобретения этой культуры, последние открытия, пожирающие самих себя, будут сделаны. Начнётся упадок, очередь за другими культурами[110 - На обороте одной из страниц рукописи помещён «Гороскоп встречи Ильязда и Озилио». Встреча, как пишет Зданевич, состоялась в день зимнего солнцестояния, 22 декабря (1920). Из этого следует, что пророчество старца о нач. смены мировых культур относится к рубежу 2005–2006 гг.]. Не беспокойтесь за человечество, оно переживёт ещё не одну. Вы одна из жертв этого лихорадочного приближения к цели, которая никогда не будет достигнута. Наблюдайте звёзды, они утешат вас. Я прихожу сюда так часто, чтобы смотреть на звёзды. Годами описывают они над моей головой круги. Только через звёзды мы можем найти ключ [к] угасшим цивилизациям и той, расцвет которой был за двадцать семь веков до Иисуса. Тогда Дракон сидел на престоле.

«Опять лекции, – подумал Ильязд. – Я не знаю, лучше ли его миросозерцание хаджи-бабинского, но для меня это одно и то же. Роются в законах мироздания, а человека-то проглядели».

– Век, о котором вы говорите, начался с Утешителя, – наконец вставил он, пытаясь поймать тон собеседника, – а разве звёзды нас утешают?

– Нет, поэтому-то никто за ними не наблюдает, как четыре тысячи лет назад, так как век проходит под знаком вздорного утешения. Утешать, кого в чём, почему (Ильязд был доволен, ему казалось, что он попал в точку), мудрость не нуждается в утешении, а ставка на глупых – дурная ставка. Но скоро этой позорной игре будет положен предел. Ещё восемьдесят пять лет, всего восемьдесят пять лет.

– Я не знаю, правы вы или нет, я не умею делать выводов, но игра нашего века – ставка не на глупых, не на нищих и не на бедных, а на равенство, и большевики…

– Ах вот что, вам мало того, что я знаю, что вы несчастны, вы пришли сюда искать…

Но Сумасшедший внезапно замолк и повернул голову. Ильязд сперва ничего не понял, а потом стал всматриваться в глубину. Но близорукие его глаза ничего не могли различить. Его дурные уши ничего не могли уловить, кроме подкованных шагов часовых. Но через некоторое время на фоне пустыря и неба, между Министерством юстиции и мечетью Ахмета, появились какие-то тени, которые тотчас растаяли. Куда они делись, Ильязд не мог сказать, так как он был убеждён, что они не пересекли Софийской площади. «Но какое значение может быть у теней в Стамбуле», – подумал он, но тотчас вспомнил о русских в ямах, там, в том же направлении, и съёжился. Однако сколь ни стало ему вдруг не по себе, упустить такого случая он не мог. И повернувшись к Сумасшедшему, он рассёк тишину:

– Оказывается, вы наблюдаете не только за звёздами, Озилио. – Ему показалось, что Сумасшедший бросается на него, и Ильязд, поднявшись с земли, отскочил. Но Озилио только зарычал, точно раненый, и не двинулся. Через минуту голосом таким же ровным и равнодушным он произнёс:

– Хотя вы русский, но не с ними. Незачем испытывать мой ум.

Рассвет приближался, и Ильязд уже мог различать и Сумасшедшего, и его позу. Он уже не смотрел на небо (да на нём, впрочем, и не было звёзд), а упёрши глаза в землю, словно о чём-то напряжённо думал.

– Я не ищу больше утешения, – сказал Ильязд, – разговор с вами ободрил меня. Но скажите мне, что вы знаете про этих моих соотечественников.

Прошло немало времени, пока вопрос, подобно начальному, достиг до Озилио. Он поднял голову и посмотрел на Ильязда глазами, полными нежности и неизъяснимой любви:

– Дорогой друг, что мне с вами делать, мне вас жалко, и странное дело – впервые, быть может, я испытываю подобную жалость. Но вы редкий тип бессознательного человека, который сам ничего не хочет, ничего не ищет и не бежит, но хочет, бежит и ищет, потому что этого хотят другие, потому что вас всё время на это кто-нибудь толкает. Вы медиум, понимаете, не так ли, и самый сильный из тех, которых я видел. Но тот, кто действует через вас, ведёт недобросовестную игру. Пойдёмте. – Они поднялись и направились в северные кварталы Стамбула.

Если несколько часов тому назад Ильязд вовсе ещё не думал, что его окружает тайна, и при этом не тайна вообще, то есть нечто скрытое, но завершённое, а тайна в движении, сложная история, которая должна была привести (когда – неизвестно, но несомненно привести) к развязке, и в которой он играл какую-то роль одному своему любопытству благодаря, то теперь он уже был настолько в этом уверен, что все события, совершившиеся со времени его отъезда из Батума, а может и раньше, и все события, которые произойдут, укладывались, должны были укладываться в рамку этой истории, которая, согласно утверждению Суварова, должна была произойти сама собой, и Ильязд, играя в каковой роль, в то же время ничего не должен был сделать, чтобы играть роль, словом, самовнушение невероятное, которое страховало Ильязда от всякого удивления, но, отнимая у него всякую волю сопротивления, делало его совершенно безоружным перед событиями. Он уже бодрствовал в течение сорока почти часов, столкнулся за этот срок со столькими разными явлениями (это только выводы, говорил он, я покажу ему, что умею делать выводы, повторял он, задетый за живое), а между тем надо было держаться как следует, так как неизвестно было вовсе, удастся ли ему проспать будущую ночь. Он решил, что, поставив вопрос Озилио о русских в ямах, он сделал всё, что должен был пока сделать, надо было теперь выжидать, и поэтому всю дорогу эта изумительная пара, измождённый мудрец в засаленном колпаке и рваной, безумно длинной, волочившейся, подымая пыль, рясе, не перестававший казнить левой рукой бородку, и молодой человек в смокинге, без пальто и без шляпы, несмотря на ноябрь, точно вывалявшийся в пыли, вертевший головой по сторонам, точно нанятый, сделала свой полуторачасовой путь молча. На площади Баязида к ним слетелись стаями голуби, Озилио вытащил из-под рясы огромный, неизвестно где помещавшийся кусок хлеба и быстрыми-быстрыми движениями правой руки искрошил половину, после чего, подождав, когда голуби кончили хлеб, сделал широкий жест, и птицы вернулись за ограду мечети. То же повторилось у мечети Завоевателя. Глядя на этого Орфея мимики, Ильязд думал, что, кроме русских, у него можно вытянуть чёрт знает сколько разных сведений, и уже сожалел, что их встреча не была для него лишена корыстного любопытства.

Они оставили справа мечеть Селима и вскоре упёрлись в городскую стену. Обстановка внезапно изменилась – открытые окна домов, женщины в окнах без покрывал, дети, играющие посередине улицы, грязь, крики, развешенное вдоль домов бельё, обыватели, рассевшиеся на крылечках, лузгая семечки, – еврейский квартал. Спустившись вплоть до развалины Багрянородного[111 - Имеются в виду сохранившиеся на северо-западной окраине старого города, рядом с районом Балат, развалины дворца императора Константина Багрянородного (Текфур-Серая).], Озилио, появление которого заставляло женщин с криками «Учитель, учитель!» или даже «пророк!» бросаться к нему, касаясь (пыльного его) подола руками, так что Ильязд был даже оттеснён, они миновали развалину[112 - Вариант: дворец.], которая служила теперь сушилкой для (рваного) белья, – Озилио отпустил женщин таким же жестом, каким отпускал голубей, и, войдя в садик какой-то лачуги, придержал калитку, пока Ильязд не прошёл первым, и затем, открыв дверь домика, протолкнул Ильязда вперёд. Комната была не слишком грязной, хотя пыль, по общевосточному обычаю, по-видимому, никогда не сметалась, и ничем не была замечательна, кроме небольшого стола, на котором лежало несколько свитков, нескольких ящиков из-под бакалеи, обилия карт звёздного неба, которые мало чем походили на карты, а были, скорее, картинками с изображением самых различных существ и растений[113 - Рядом вписано: напоминали таблицы всяких животн[ых] царств в школах с предельной силой [?].] в самых фантастических позах, и множества чертежей, среди которых выделялась теорема Ибн Эзры[114 - Имеется в виду Авраам бен Меир Ибн Эзра (1089/1092–1164/1167), средневековый исп. и евр. философ и поэт, оставивший также множество текстов по богословию, лингвистике, астрологии, астрономии и математике.], чертежей явно геометрического характера, нескольких плетёных табуретов, по-видимому, игравших роль столиков, так как Озилио уселся прямо на пол.

– Я слишком разговорчив сегодня, – начал он, пригласив гостя сесть на табурет, – и веду себя совершенно как женщина. Но мне необходимо объяснить отцовскую нежность, которую я к вам питаю, чтобы уяснить её самому себе. Скажите, мало ли я видел смертей, мало ли событий прошло передо мной так на Софийской площади? Разве хотя бы одно из них не было мне ясно, разве звёзды не предсказали их заранее, и разве хоть раз моё сердце сжалось от сознания, что хотя звёзды и не насилуют, а только влияют, мало кто устоит против такого влияния? Ах, я старею, признаюсь вам в этом, так как слабость проникла в меня. Так как я вас жалею, видя вашу погибель.

– Учитель, – произнёс Ильязд, не решаясь сказать просто «Озилио» и думая, что на площади, быть может, позволил себе ужасающую фамильярность, – вы хотите сказать, что мне грозит гибель от этих русских?

– Я боюсь, что ты проглядел их секрет, мне подобно.

– Я никакого секрета их ещё не знаю, я обнаружил только позапрошлой ночью, что они выбрали для жилищ клоаки, в которых не будут жить даже цыгане. Это меня обидело за них, за себя, и только. Но, значит, в этом есть секрет, они там не только для того, чтобы только жить, скажите…

Лицо Озилио осветилось жалкой улыбкой.

– Это хорошо, что ты ничего не знаешь, это не отвратит твоей судьбы, но ты умрёшь так же бессознательно, как прожил жизнь.

– Учитель, скажите, в чём дело.

– Нет, ты, конечно, будешь вертеться вокруг, пока не разнюхаешь, но я не хочу быть причиной твоей гибели.

И странное дело, по безжизненной восковой щеке Сумасшедшего пробежала дрожь.

Ильязд смотрел, опешив и ничего не понимая. Что это была за невероятная чепуха? Нежность и отцовская любовь, внезапная дрожь за его судьбу, предсказание смерти и прочее. Как ни было всё это странно, не стоило выходить из границ. Озилио может быть отличным звездочётом, может предсказывать судьбу и определять прошлое по руке, лицу, голосу, и кто знает, по чему ещё, но Ильязд ни во что это никогда не верил, и теперь, убеждённый, что все знания Озилио сводятся к слежке (я сам могу следить, а выводы-то где, выводы, моя гибель), готов был уйти и отправиться домой спать (начинало клонить ко сну), если бы не этот тревожный припадок чувствительности у пророка, мудреца, святого, учителя, сумасшедшего и чёрт знает кого. Положительно, этого мудреца приходилось утешать. И Ильязд готов бы обратиться к нему со словами утешения, когда вдруг, сам не зная почему, вытащил из кармана покрытую каракулями бумажку, оборонённую Синейшиной, и протянул её Озилио.

Тот только прикоснулся к ней и отбросил её как ужаленный, даже не поглядев.

– Как вы не понимаете, – почти закричал он, – ах, вы никогда не научитесь делать выводы, что эта записка представляет какой-то шифр, который я бы помог вам расшифровать, но что эта записка была оборонена нарочно, чтобы вы её подобрали? Где, в каких условиях вы её подобрали, подумайте как следует, разве можно так жить, даже не по-птичьи, птицы и те делают выводы и знают заранее, когда я приду их кормить.

Ильязд поразмыслил и пришёл к убеждению, что Озилио не мог ошибаться. Связь Суварова с Синейшиной была несомненна, Синейшина исчез в магазине Суварова, потому Суваров его покинул, и так далее. Суваров ли был орудием Синейшины или наоборот, но несомненно, что тот или другой втягивали его в игру. Ну что же, тем лучше, как можно скорей.

– Если вы не хотите мне сказать, в чём тайна русских в ямах, то расшифруйте эту записку.

<< 1 ... 3 4 5 6 7 8 >>
На страницу:
7 из 8