Действовать вне рамок

Так вот, приходим мы из садика однажды домой и видим новое поступление товара: на полу в углу аккуратно лежат несколько блоков жвачки, сигарет, шоколадных батончиков. Мы подошли и присели. Пахло фруктами вперемежку с пластиком и картоном. Но нас это не испугало. Мы отошли, разделись и ушли в свою комнату. Но яркие, еще непознанные коробочки с заманчивыми картинками манили и не давали покоя. Мы, не сговариваясь, бросили свои дела и вновь оказались в заветном углу.

На следующее утро папа отвёз весь товар в киоск на продажу. Он внимательно все пересчитал, улыбнулся нам, пожелал хорошего дня и ушел. Только по весу тогда можно было догадаться, что одна коробка жвачек Turbo чуть легче другой. Только через неделю обнаружилась наша шалость, но, как говориться, всё должно быть вовремя. Поэтому нас не отругали. Не сделал это папа ещё и потому, что нас любили и баловали, оберегали и ценили. Хотя, это была первой причиной.

Именно такие моменты важно помнить, чтобы на подсознании всегда был тыл: твои родители делали, что могли, и поэтому ты такая, какая есть.

***

Переехав в Нижнекамск, мы сразу стали жить отдельно. У бабушек были свои квартиры. И это тоже дало сильно положительный вклад в сознание: семья как ячейка общества должна быть самостоятельной, как и каждый из её членов.

К папиной бабушке мы приходили каждую субботу и часто оставались на воскресенье, причём, вместе с папой. Бабушка Инна ненавидела маму и регулярно пыталась забрать нас от неё после его смерти. Были моменты как в фильмах, когда один из родственников забирает ребенка к себе и не даёт видеться никому с ним. Так и нас бабушка Инна забирала, но через пару-тройку дней приезжала мама и отвоёвывала обратно. Не знаю почему в бабушке было столько сожалений в нашу сторону, но если это считать приключением, то мы с сестрой заядлые путешественницы.

Бабушка по маминой линии не очень нас жаловала и редко приглашала к себе. Единственный момент помню: лет в двенадцать мы три летних месяца жили с сестрой у бабушки, затем к нам присоединилась двоюродная сестра.

Мама пошла в бабушку: она была строгим человеком. Эта черта сильно помогает в достижении целей, но при воспитании это не сильно хорошая история. Позже я на подопечных своего театра в этом убедилась: строгим можно быть, если при этом любишь, потому что тогда в твоих глазах всегда будет нежность и искры счастья и участия. Я не помню, чтобы бабушкин взгляд был ласковым: но это не укор, вспомните какое время им пришлось пережить.

Мне было лет шесть. Пришли к бабушке по маминой линии на день рождения. Тогда нам буквально накануне отец купил по резиновой игрушке. То ли щенок, то ли динозавр, то ли медведь. Не суть, помню, что-то розовое. Естественно, что с новой игрушкой не хочется расставаться ни на минуту. Вот мы с сестрой и пришли на праздник с занятыми руками и играли весь вечер с ними.

В какой-то момент нас позвали пить чай с тортом. Пришлось выпустить игрушки, помыть руки и сесть за стол. Больше нам не довелось прикоснуться к ним ни разу. Но я видела, как они стояли в шифоньере за стеклянными вставками. Бабушка не отдала нам их, даже не объяснив причину.

***

– Инесса, прекрати, тебе Павлик отдал мяч, – Татьяна Павловна сидела рядом на корточках и держала меня одной рукой. В другой у неё был зелёный мячик, который я всегда выбирала из корзины с игрушками. Об этом знала вся группа. – Но тебе надо извиниться перед ним.

– За что? Это мой мячик, – я утирала слезы и смотрела на потускневший кусочек резины, местами начавшейся трескаться от сухости, времени и рук малышей.

– Это не твой мячик, просто ты с ним часто играешь, – голос воспитательницы был привычно назидательным, но в глазах было полно любви, словно я была целью и причиной её жизни.

– Не буду я извиняться, он отнят у меня мой мячик, – всхлипывала я и вытирала кулачками глаза. Слезы высохли, оставив на ресницах едва заметные кристаллики соли. – Мой.

Татьяна Павловна выдохнула, посмотрела на Павлика, который был не прочь кинуться в догонялки с уже игравшими ребятами, лишь бы отвязаться от нас. Моих извинений ему точно не надо было.

Наконец воспитательница сдалась, отпустила нас обоих, мне отдав мяч, а Павлику подарив улыбку. Тот с шумом вздохнул и ринулся в водоворот детей и искренней радости. Я же вернула себе свой мячик, положила его в кармашек платья и пошла к девочкам заплетать куклам косички.

После полдника мы всей группой что-то делали, вроде, город из песка, как кто-то из старших с соседней площадки не выкрикнул: «Паровоз. Паровоз!»

Мы замерли и как по команде повернули головы сначала в сторону источника шума, затем на дорогу. Да, это была среда, и это был паровозик, который два раза в неделю проезжал мимо садика и катал всех желающих. Мы мигом рванули к шкафчикам, достали приготовленную заранее сумму и кинулись обратно. С точки зрения бизнеса – беспроигрышный вариант: родителей рядом нет, которые могли бы ещё подумать и отговорить детей, а дома последние все равно выклянчат деньги на карманные расходы. То есть на паровозик.

Хотя это с любой точки зрения хорошо. Нам было весело, особенно учитывая то, что садик был на другом конце двора, который даже тогда не казался каким-то необъятным. Просто обычный двор, на пересечение которого уходило минут пять, если не отвлекаться на кошек или размышления.

Покатавшись, я прощалась со всеми, пролезала через дырку в заборе садика и бежала домой.

Иногда меня забирали мама или папа. Татьяна Павловна не выдержала как-то и высказалась:

– Инесса – хороший ребенок, активный. Но она, – воспитательница посмотрела на меня, затем на маму. – Но она часто плачет. По любому поводу.

– Не замечала, чтобы дочь была плаксой, – тогда меня забирала мама. Она в тот вечер была серьёзной и собранной.

– Вы уходите или ваш супруг, и Инесса в слезы, – Татьяна Павловна смотрела то на меня, то на маму взглядом, словно это она довела меня до слез. – И вообще, бывает, что её кто-нибудь толкнет – Инесса заплачет. Как у вас дома?

– Делает, что хочет и когда хочет. Капризничает, так обычно все дети делают, – мама смотрела на меня. – Это нормально в их возрасте.

– Поговорите с супругом, возможно, – начала воспитательница.

– Я поняла. Уже поздно, мы пойдем, – мама взяла меня за руку и утащила домой.

Не то, чтобы я была плаксой, но слёзы проступали на глазах более-менее регулярно. Скорее всего, в меня изначально заложено сострадание к ближнему. Хотя это и любовь к себе. Своеобразная, только зарождающаяся и невинная. Но надо дать скидку на детство – большинство детей просто не хотят расставаться с родителями, бояться сделать что-то новое, опасаются наказания за любой поступок, даже если завязал шнурки не тем узлом, и они в самый ответственный момент развязались.

Наблюдения за собой, другими повзрослевшими взрослыми и детками своего театра показывают, что не все, вырастая, перестают бояться делать шаги в неизведанное и постигать другие плоскости и грани жизни. Большинство считает, что лучше держаться за привычные устои, чем вписываться в новый проект, в котором понятно пока только название, но даже конечная цель скрыта за белёсым туманом задумок и предположений. Видимо, уже тогда я готовилась к неизведанному будущему, в котором не будет места слезам и любым проявлениям слабости.

Только слёзы радости.

И они будут. Были и будут.

***

Школа была местом не только концентрации знаний, но и дружбы. Юля – одна из подруг детства, для которой у меня свой уголок в памяти. У Юли были сестрёнка и братишка, и все младшие, за которыми она ухаживала. Оба её родителя выпивали, поэтому драк и ссор было в два раза больше. Она, как и я, готовила своим младшим, убиралась, гуляла. Наша картина мира была в выдержанных тёмно-серых тонах с редкими светлыми пятнами: всё же радость иногда навещала нас. Были спокойные вечера, были признания любви мелких, было просто хорошо. Тогда не было деления «хорошо» или «плохо»: мы не видели другой жизни, поэтому спокойно проживали свою, считая, что так и должно быть.

И сейчас я стараюсь придерживаться того взгляда, что подобные сравнения и деления с чёткими гранями не даёт никаких положительных плодов, кроме постоянного сравнения и выбора в какую сторону двигаться. Нет границ, есть только очертания, которые ты вправе пересекать в зависимости от обстоятельств и сложившихся фактов.

Но был момент, который как раз стал той чёткой границей, прошедшей по памяти отца. Мне было лет пять, когда у нас одних из первых в городе появился Запорожец. Бежевый, блестящий, шумный – он привлекал внимания всех, включая заинтересованных в его порче людей. Да, многие завидовали отцу, что он смог. Без блата, а только своими силами и головой. Он, автомобиль, единственный напоминал об отце, когда его не стало: одиноко стоял во дворе почти напротив окон. Куда девать и что с ним делать – непонятно было. Сейчас ты сфотографировал авто, выставил на сайт, написал цену и ждёшь. Тогда же машины только появлялись, а до появления интернета и мобильной связи оставалось ещё лет десять.

Машину подожгли прямо во дворе, не стали даже угонять. Не помню, но мы тогда крепко спали. Глубокой ночью прибежали соседи и закричали: «У вас машина горит».

Это произошло через месяц после переезда на ул. Чулман, 17.

Мы выбежали. Яркий факел огня и прошлого заполнил двор. Сначала стало холодно так, что скрутило живот. Затем по спине стали скатываться капли пота. Жар огня, казалось, проникал через кожу, вены, кровь и начинал выжигать тебя изнутри. Крики о помощи никого не выманили во двор: все молча смотрели из окон. Спустя минуту на мои плечи легли холодные ладони мамы, рядом была сестра. Мы стояли, смотрели и не могли ничего сделать. Просто стояли и просто смотрели, как наша машина горит.

Авто ушло также быстро, как папа. Остались лишь воспоминания и кучка железа. И это стало ритуальным костром прощания, после которого начался новый этап.

***

В школу я пошла без знакомых, которые остались в старом дворе. Никого я больше не видела, хотя до сих пор живем в одном городе. Поэтому заступиться за меня было некому. Моя сестра же в новой школе быстро нашла подруг, с которыми и гуляла, периодически беря меня на прогулку.

Перестройка, тогда машины только появляются на неприспособленных для них дорогах. Было страшно переходить любую дорогу, не говоря уже о перекрестках.

Мы пошли гулять. Сестра, я, её подруга Наташа, которая приехала на велосипеде. Я с жадностью рассматривала его, определяя смогу ли когда-нибудь покататься на таком же или подобном. За разговорами мы подошли к концу двора, где надо было переходить дорогу: без светофоров и пешеходных переходов. В общем, страх, гул, клаксоны и ругань из пролетающих авто. Мы стали переходить, вернее, пробовать это сделать. Девочкам – не знаю, но мне было страшно. Сестра перешла быстро, Наташа же просто переехала на своём велосипеде. Я одна осталась на другом краю.

– Инесса, иди уже, хватит стоять, – кричала мне сестра и протягивала руку с противоположной обочины. – Нет ведь никого.

– Мне страшно, – я то оглядывалась, то вжимала голову в плечи.

Наташа не выдержала перепалки, вновь переехала дорогу и подтолкнула меня. Я в два шага оказалась почти на середине проезжей части. И так получилось, что со двора в тот момент выезжал автомобиль, который меня и сбил.

Интересно, ты следишь за собой как бы со стороны и в замедленной съёмке. Вот я падаю. Холодный асфальт. Сестры не вижу, как и Наташи. Где-то слева от меня автомобиль. Чёрный, кажется, он выделяется на асфальте. Какой-то назойливый шум, от которого хочется убежать. Потом темнота.

Без сознания я была минут пять. Это долго по мерках всего, особенно, ребёнка. Открываю глаза: надо мной кружатся люди, бегают, что-то спрашивают. Они словно под грязным и запотевшим стеклом. Звук откуда-то издалека идёт, не разберёшь, что они говорят.

Сделать вдох было очень больно. Прошло время, когда окружающий мир обрушился на меня со всем шумом, тревогами и ощущениями. Болело всё. Меня кто-то посадил и попросил встать. Я отказалась, ещё даже не видя ног и не ощущая ничего, кроме боли.